Атаман Устя
Шрифт:
— Слава Богу! Здравствуй. Ты какъ можешь, весело отозвался Орликъ. Поцловаться можно.
— Отчего… усмхнулся Устя. И атаманъ съ эсауломъ расцловались три раза.
Орликъ объявилъ объ идущей блян. Атаманъ обрадовался. Они вошли въ домъ и поднялись по лстниц на верхъ.
— Ишь вдь… Давно-ли я ухалъ, а ужь атаманъ мой еще похорошлъ! усмхнулся Орликъ, поднимаясь по ступенямъ.
— Полно ты лясы-то точить. Болтушка! ворчнулъ Устя. Ну, садись. Разсказывай, когда бляна будетъ…
— Да черезъ день будетъ. Надо готовиться… Ну, а вс дла наши ни шатко, ни валко… а хорошаго тоже немного. Про Измаила знаешь?
— Знаю —
— Про воеводину тещу тоже знаешь. Что, драчлива?
— Знаю.
— А деньги взяла?
— А ты какъ полагаешь? добродушно улыбнулся Орликъ съ самодовольствомъ.
— По лицу твоему вижу, что взяла!
— Встимо; мало того…
И эсаулъ началъ хохотать.
— Я съ ней въ пріятеляхъ… Ей Богу!
— Какъ то ись? страннымъ голосомъ произнесъ Устя, и брови его стали морщиться.
— Да такъ… Мы съ ней три раза видлись. Я сказался купцомъ… да сталъ къ ней ластиться, да всякое такое болтать… Баб-то всего сорокъ лтъ, вдовая… Ну, тоска тоже… Она на меня по второму разу ужь такъ ласково начала глядть, что я по третьему разу сталъ опасаться, да и домой.
— Я не пойму! нсколько сурово выговорилъ Устя.
— Стала звать жить у нихъ, въ город, по близости отъ ихъ дома; стала общать, что воевода меня отличитъ — ну и всякое такое…
— Какъ же ты ей деньги-то далъ?
— Да такъ… Не обижайте, молъ, насъ мужичковъ, вольныхъ хлбопашцевъ, что живемъ въ Устиномъ Яр. А вотъ вамъ сто рублей отъ нашего усердія.
— Сто? Ишь…
— Что-жь длать. Не пропащія зато деньги. Она изъ воеводы бичеву вьетъ.
— Пятьдесятъ-бы… довольно…
— Ишь ты… теб-бы даромъ. Да ништо. Спасибо были он. Полсотни ты далъ, да полсотни отъ Хлуда получилъ пропускныхъ…
— Хлудъ утянулъ тутъ! Нешто можно за цлую мокшану съ краснымъ товаромъ полста рублей взять.
— Это, пожалуй, что и врно! разсмялся Орликъ.
— Утянулъ?
— Да, утянулъ. Да что длать? Я взялъ. Деньги нужны были. Теперь надо пропустить. Уговоръ дороже денегъ. А вотъ пойду я опять и будетъ давать то же — я ему насмюся.
— То-то, Орликъ… А то вдь онъ скоро двадцать рублей будетъ намъ эдакъ передавать, а себ семьдесятъ въ мошну.
— А вдь, ей-Богу, атаманъ-то мой похорошлъ! усмхнулся Орликъ, глядя на Устю.
— Полно ты… словно Петрынька…
— Ахъ, да… Петрынька? Слышалъ?.. воскликнулъ Орликъ. Устя опять насупился.
— Слыхать — слышалъ, но все это…
— Враки, скажешь?
— Да, полагаю, что этакого быть не можетъ.
— Ладно. Желаешь я теб его подведу такъ, что самъ сознается, Іуда, — серьезно выговорилъ Орликъ, и лице его стало сразу совершенно иное, не смшливое, а строгое, и глаза гнвомъ загорлись.
— Ты на него… У тебя сердце на него, тихо сказалъ Устя.
— Пущай сердце… Правда! А стало быть, по-твоему, коли у меня на кого сердце, такъ я поклепъ взведу, обвинять въ разныхъ выдумкахъ своихъ буду… и всякое такое негодное сдлаю, не хуже крючка подъячаго и волокиты судейской… Такъ, что-ль, атаманъ? Говори.
— Нтъ. Я этого не скажу. По сю пору ты никого зря не обижалъ, вымолвилъ Устя.
— Такъ желаешь, я теб поганца Петрыня такъ налажу, что онъ сознается самъ въ донос.
Устя не отвчалъ. Наступило молчанье.
— То-то вотъ, Устя… Не гоже это, укоризненно проговорилъ Орликъ. А знаешь, что изъ-за твоей неправды будетъ… Онъ и насъ, и тебя съ нами погубитъ.
Брови
— Послушай, Орликъ. Давай сказывать, какъ должно, а не по-бабьи небылицы плести да сплетать, глухо и холодно произнесъ онъ… Что, въ Камышин не знаютъ, какъ мы тутъ живемъ столько ужь времени? А коли камышинское начальство знаетъ, то нешто саратовскій намстникъ не знаетъ. Такъ чего же они по сю пору командъ не шлютъ на насъ, а? Ждутъ, чтобы Петрынь имъ приказалъ поднять ноги?.. Пойду я про тебя доносить, что ты не Орликъ, а Егоръ Соколовскій изъ Ярославля. Что это, по-твоему доносъ будетъ?… Нтъ! Почему? Это вс знаютъ… Такъ и наше дло… Что тутъ Петрынь… Можетъ, онъ и впрямь насъ продалъ или продастъ — да изъ этого ничего не будетъ.
Орликъ покачалъ головой.
— Неврно сказываю, что-ль?
— Неврно, Устя… заговорилъ эсаулъ. Въ Камышин мы платили завсегда старому воевод, онъ насъ и покрывалъ. Не только самъ объ насъ не доводилъ до Саратова, но когда оттуда бывали запросы по жалобамъ камышинцевъ, дубовцевъ и другихъ, то воевода отписывался, что все это одн враки, а Устинъ-Яръ малая деревнишка, больше все бабы да ребятки въ ней, а мужики на заработкахъ, въ разброд. Въ Саратов намстникъ хилый, въ чемъ только душа держится. Ему отписали; онъ и радъ. Безпокойства нту ему, а правда то или неправда, какое ему дло. Его не тревожь. Нын вотъ новый воевода, и дла пошли было худо. Денегъ не бралъ и подходу къ нему не было ни откудова. Ну, вотъ я чрезъ тещу его все состряпалъ, и опять проживемъ.
— Ну, что же? Я также сказываю.
— Нтъ, погоди, не все… А вотъ, вишь, проявился въ намстническомъ правленьи молодецъ, да и говоритъ: вы чего же это смотрите! У васъ у рчки Еруслана, на бережку, сидятъ разбойнички. Какое ужь время проходу и прозду нтъ… А вы что-жь… Я, молъ, въ языки иду. Всхъ назову, все распишу и, угодно, провожу до мста команду… Ладно? Запросъ въ Камышинъ, такъ-ли показываетъ разбойникъ съ повинной, ради своего прощенія. Что-жь воевод длать? Тутъ и его теща смолчитъ. Это не купецъ ограбленный. Это самъ молодецъ изъ шайки. Тотъ про невдомыхъ грабителей говоритъ, а этотъ про своихъ товарищей, какъ кому кличка знаетъ, и гд живутъ, и что длаютъ, и кто атаманъ, и кто эсаулъ. Все онъ знаетъ и все показываетъ. Что-жь тутъ длать? Хошь-не-хошь намстникъ не тревожиться, а надо, а то вдь и самъ въ отвтъ пойдешь. Поднять команду, послать въ Устинъ Яръ. Ничего если нту, враки — ладно, промнутся путемъ-дорогою! А если впрямь на разбойный станъ наткнутся… Что тогда? Тогда намстнику изъ столицы похвала, а то вотчинка въ награду. Онъ, молъ, на Волг новаго Устю Разина словилъ, десять тысячъ разбойниковъ перебилъ и разсялъ. Вишь, какой отличный. Сдлать его намстникомъ надъ четырьмя округами. Такъ ли я сказываю, а?
Устя молчалъ и наконецъ вздохнулъ.
— А ты сейчасъ въ подозрнье меня! съ упрекомъ прибавилъ Орликъ… Не гоже это. Что мн Петрынь… Ты его не любишь, а терпишь; онъ теб, знаю, солонъ тоже… да все солоне. Мн онъ — наплевать, меня онъ пальцемъ не тронетъ. Гд ему лядащему? Смотрть мн прямо въ глаза не сметъ. Изъ-за кустовъ, правда, можетъ свалить, какъ Іуда. Да нтъ покуда нужды ему въ этомъ. Онъ меня любитъ-не любитъ, я ему, что посторонній. А твоя погибель ему нужна, твоя погибель ему масло на сердце. А, встимо, изъ-за тебя и мы пропадаемъ. Мн Хлудъ сказывалъ…