Атаман Устя
Шрифт:
Какое его было настоящее имя въ город, конечно, не знали, но Устины молодцы или не знали, или предпочитали звать его по-своему, прозвищемъ, даннымъ Богъ всть кмъ и когда, но уже боле десяти лтъ назадъ. Для нихъ всхъ этотъ Савельевъ — былъ съ именемъ: дядя Хлудъ, а по сношеньямъ съ нимъ: «согласникъ».
Дядя Хлудъ былъ просто притонодержатель, т. е. имлъ постоялый дворъ въ город, гд останавливались молодцы Усти и вообще всякая «вольница».
Черный влюбился въ дочь Хлуда, а умный пристанодержатель извлекалъ себ изъ Чернаго всяческую пользу,
Но Черный этого ршенія не зналъ и надялся. Все, что приказывалъ Хлудъ Ваньк по отношенію къ шайк, исполнялось имъ слпо, но хитро, ловко… Черный дйствовалъ, не жаля себя, надясь, что Хлудъ изъ благодарности, а отчасти оцнивъ ловкость его — ршится отдать за него красавицу-дочь, которой онъ тоже приглянулся.
Теперь Черный, по наущенію Хлуда, долженъ былъ подговорить кого-либо убить любимца Усти, Петрыня, котораго Хлудъ подозрвалъ въ измн шайк. А разгромъ Устина Яра лишалъ его, какъ согласника, хорошихъ доходовъ.
IX
Выйдя отъ атамана, Черный повидался кой съ кмъ изъ молодцовъ, повдалъ про смерть товарища ихъ, татарина Измаила, но про подозрнія насчетъ молодца, сына бывшаго атамана Тараса, не сказалъ ни слова. Устя за эту болтовню могъ разгнваться.
Вечеромъ Черный, вспомнивъ о порученіи дяди Хлуда, ршилъ не откладывать его. На краю поселка, въ маленькой полуразвалившейся хибарк, жилъ одинъ-одинехонекъ самый извстный на весь околодокъ молодецъ изъ шайки атамана Усти. Не только въ городахъ: въ Камышин, Сызрани, въ Дубовк, но даже въ Саратов знали его или слыхали о немъ, и вс боялись равно, пуще огня.
Это былъ мужикъ, бывшій заводскій приписной въ Пермской губерніи, но уже давно бросившій работу на желзномъ завод для работы на большихъ дорогахъ.
Имя его было никому неизвстно, а прозвище было — Малина.
Ему было уже лтъ за пятьдесятъ… На Волг жилъ онъ уже лтъ двадцать и зналъ его вдоль и поперекъ, отъ Казани и до Астрахани, перебывавъ въ разныхъ шайкахъ, которыя смнялись одна за другой.
Когда и съ чего началъ Малина воровскую жизнь — тоже никто не зналъ. Извстно было только, что уже три раза въ жизни попадался онъ, сидлъ въ острог, три раза вынесъ плети на площадяхъ, былъ сосланъ въ Сибирь на каторгу и три раза бжалъ снова. И теперь опять разбойничалъ.
Малину не любили въ Устиномъ Яр, и самъ атаманъ какъ бы тяготился имъ… Изъ за одного Малины и его дловъ, его чрезмрной лютости, можно было дождаться присылки особой команды солдатъ для разоренія притона и гнзда ихъ.
Малина былъ «сибирный», т. е. свирпый каторжникъ, готовый и способный на все… А по виду онъ отличался отъ всхъ молодцовъ тмъ, что ноздри были у него вырваны, а одно ухо отрзано при второй казни за побгъ съ каторги и зврское убійство около Камышина. Кром того среди лба виднлись сизыя черты въ полъ-вершка, т. е. выжженное клеймо и буквы: В. Д.- означавшія: Воръ. Душегубецъ.
Малину боялись даже обитатели Устинаго Яра, такъ какъ
За послднее лто онъ убилъ двухъ человкъ изъ мирныхъ молодцовъ шайки, которые даже и не ходили никогда на разбои. Попавъ почему-то въ «бга», они должны были поневол жить въ притон и считаться въ числ разбойниковъ, справляя однако самыя мирныя дла и порученья Усти.
Уже поздно вечеромъ около хибарки каторжника появилась фигура и тихо окликнула его со двора.
— Малина, а Малина!
Это былъ Ванька Черный.
Каторжникъ спалъ и не отвтилъ. Черный влзъ въ хибарку, прислушался и разслышалъ храпъ въ углу на полу.
— Малина! крикнулъ онъ.
Каторжникъ очнулся и промычалъ.
— Ну?.. Кого принесло?
— Я, Ванька… Мн тебя надыть. Дло Малина, — забота страсть какая!.. Встань-ко… Наспишься, успешь.
Каторжникъ лниво поднялся и оба вышли на дворъ, гд было свтле отъ поднимавшейся изъ-за горы луны.
— Ну чего? позвывая спросилъ Малина.
— А ты тише, неровенъ часъ! Садись ко!
Черный слъ на землю около куста. Малина опустился близъ него.
— Изъ города? Когда?.. просоплъ Малина, которому отъ рваныхъ ноздрей приходилось гнусить.
— Изъ города… Сейчасъ былъ у атамана и вотъ къ теб. Дло! Какъ ты посудишь. Ты человкъ — голова! А мы что-жъ. Да и тотъ-то не прытокъ… нашъ-то. И себя и насъ погубитъ. Вс пропадемъ изъ-за его прихотничества да баловства.
— Да ну… Что?
— Петрынь балуетъ!
Малина промычалъ.
— Врно сказываю.
— Давно и я такъ-то… смекалъ.
— То-то… А теперь, родимый, дло на-прямки пошло. Вотъ что! сказалъ Черный.
— Да что? Не городи, сказывай.
— Вдь онъ въ городъ отпросился.
— Ну!
— А въ город его и слыхомъ не слыхать, сколько я тамъ пробылъ… и опять Орликъ тамъ же… Петрынь и не бывалъ.
— Въ Астрахани что-ль?
— Зачмъ… ближе… въ Саратов онъ… и балуетъ! Мн не вришь! Орликъ придетъ, спроси.
— Да ладно… Ну…
— Ну вотъ: что тутъ длать? Мн дядя Хлудъ наказывалъ… Ты, говоритъ, атамана упроси, а лучше всего потолкуй съ Малиной, атаманъ не повритъ… Да и пріятели они. Онъ Петрыня не выдастъ, пока тотъ его съ вами совмъ не погубитъ. А ты, говоритъ Хлудъ, потолкуй съ Малиной.
— Что жь? Коли надо — недолго. Что мн щенокъ. Взялъ топоръ, да и готово. Нешто мн его жаль что-ли?
— То-то!
— Да зря-то не люблю я… Вотъ что! Взять съ него нечего. Обижать онъ меня, щенокъ, не станетъ. Какъ-же?.. Можетъ ты, да Орликъ, да Хлудъ твой — брешете… разсуждалъ Малина лниво и сонно.
— Теб говорю, онъ въ Саратов на насъ показываетъ. Дядя Хлудъ говоритъ, что если эдакъ-то — мсяца не прогуляемъ, кандалы пошлютъ. Петрынь самъ ее и приведетъ сюда.
— Эвося. Дурни. Нужно? Пошлютъ? Они захотятъ и безъ Петрыня насъ разыщутъ… Нешто мы гуляемъ по Волг. Мы, вишь, сидимъ. Пришелъ, разорилъ все, порубилъ кого, а кого увезъ… Ну… И все! Дурни.