Атаман Устя
Шрифт:
Новый сосдъ Соколова оказался неуживчивымъ и своенравнымъ. Едва пріхалъ онъ и поселился во вновь купленномъ имніи, какъ пошелъ длать всякія непріятности всмъ своимъ сосдямъ. Бригадиръ жаловался и гнвался, что угличскіе дворяне не чиновные и «деревенщина» мало оказываютъ ему уваженія, но что онъ ихъ живо приведетъ въ повиновеніе себ и разуму наставитъ.
Бригадиръ началъ съ того, что завелъ споры со всми своими сосдями о земл и потребовалъ размежеванія. Скоро увидли дворяне сосди, что пріобрли такого сутягу и крючка въ лиц бригадира, что если ему неласково поклониться,
Не прошло трехъ мсяцевъ со знакомства Соколова съ бригадиромъ по поводу размежеванія, какъ уже завязалась тяжба и началась ябеда, а за ней волокита по судамъ. Соколовъ уже собрался было добровольно отказаться отъ десятка десятинъ пашни и лсу — лишь бы избавиться отъ сношеній съ судейскими ярыжками и писарями, которые, какъ стая голодныхъ волковъ, набгали изрдка на его вотчину, подъ предлогомъ справокъ и описокъ.
Кто-то изъ друзей Соколова надоумилъ его създить въ Ярославль къ намстнику, которому онъ былъ сродни и который его очень любилъ и уважалъ. Лнивый и безпечный помщикъ кой-какъ собрался и създилъ. Дло все уладилъ въ нсколько дней и нажилъ бду.
Бригадиру было приказано отъ намстника поубавить своей прыти и Соколова ябедой не тревожить. Бригадиръ притихъ, но обозлился не въ мру, клялся даже застрлить сосда, если когда на своей земл завидитъ. Соколовъ, сидвшій вкъ дома и только гулявшій подъ вечерокъ по саду, отвчалъ:
— Ну и пускай меня съ ружьемъ поджидаетъ на новой меж. Я теперь до скончанія дней моихъ дальше липовой аллеи никуда не отлучуся.
Прошло полгода… О бригадир-сосд ужь и думать забыли въ вотчин Соколова. Но однажды, въ осенній день, въ вотчину пріхалъ молодой дворянинъ, очень приличный, и отрекомендовался племянникомъ бригадира и объяснилъ, что пріхалъ по весьма важному длу.
— Бригадиръ проситъ, немедленно, объяснилъ онъ, возвратить ему самовольно когда-то взятаго изъ его вотчины крпостного человка, парня Егора Соколовскаго, сына его крпостной двки, нын умершей, но значащейся въ числ его поданныхъ рабовъ.
Дворянинъ не сразу понялъ смыслъ рчей племянника бригадира, а когда понялъ, то около четверти часа пробылъ разиня ротъ и не произнесъ ни слова.
— Вотъ ябеда, такъ ябеда!.. сказалъ онъ наконецъ. Такое дло, что душ и разуму помраченіе.
А дло было такое, котораго и самъ премудрый царь Соломонъ ршить бы не могъ. Самое простое дло, самое законное и вмст съ тмъ самое мудреное и самое беззаконное.
Егорка былъ записанъ при рожденіи сыномъ крпостной двки и съ ея фамиліей, а она оставалась до смерти крпостной этого самого сосда, ее подарившаго или отпустившаго къ Соколову на словахъ. Будь она жива, новый помщикъ могъ бы и ее потребовать обратно, какъ свою собственность. Ея нтъ на свт, но сынъ ея, конечно, крпостной холопъ купившаго вотчину бригадира… А что онъ сынъ помщика дворянина Соколова, воспитанный въ дом вмст съ его законными дтьми наравн, какъ баричъ — до этого всего закону дла нтъ.
Такъ
Изъ Углича Соколовъ, захватившій и сына, поскакалъ въ Ярославль къ родственнику и другу-намстнику.
Но ничего сдлать было нельзя. Права помщика на своего раба — права священныя, объяснилъ ему другъ-намстникъ. На сихъ правахъ и ихъ неприкосновенности зиждется все, и всякое благочиніе, и благоустроеніе государства.
Намстникъ могъ только посовтовать хать къ бригадиру и просить итти на отступное, на мировую…
Бросился несчастный человкъ къ бригадиру. Тотъ его не принялъ и срамно въ домъ не веллъ пускать. Пріхалъ къ себ Соколовъ въ вотчину и послалъ отъ себя гонца, предлагая въ обмнъ отдать за «своего единокровнаго сына Егора» сто лучшихъ десятинъ, что были черезполосицей середи земли бригадира.
Бригадиръ отвчалъ, чтобы «немедля ни мало выслалъ помщикъ Соколовъ самовольно проживающаго у него его бригадирова холопа Егорку, который ему нуженъ для опредленія въ должность коровника на скотномъ двор».
Соколовъ не вынесъ… Вечеромъ, покушавъ, пошелъ онъ отдохнуть, чтобы собраться съ мыслями, что длать. Онъ сказалъ сынишк, что хочетъ хать въ Москву хлопотать и просить, а не уступать…
Легъ отецъ Егора отдохнуть и уже не проснулся больше…
Помщика, убитаго ябедой, похоронили. Жена и дти много плакали.
Но затмъ жизнь ихъ пошла своимъ чередомъ и скоро, черезъ мсяцъ, дти такъ же прыгали и рзвились по горницамъ, гд уже не было отца, а мать ихъ точно такъ же и даже еще больше хозяйничала и хлопотала по дому и по имнію.
Одинъ Егоръ, которому было уже лтъ 17, ходилъ какъ тнь и ежедневно по-долгу сидлъ на могил отца, съ которымъ теперь потерялъ все.
Отъ бригадира снова пріхалъ посланный къ помщиц вдов объявить, что если она тотчасъ же добровольно не отпуститъ его холопа, то онъ самъ прідетъ съ своими людьми и силой уведетъ его, причемъ не отвчаетъ за могущее произойти въ ея усадьб…
— Что же длать-то, Егррушка? Ступай! сказала женщина. Не вводи меня съ дтьми въ бду, мы-то ничмъ не виноваты.
— А я-то… виноватъ въ чемъ? спросилъ Егоръ.
Но чрезъ часъ Егоръ Соколовскій уже халъ въ телг къ своему барину, бригадиру. Бригадиръ и не допустилъ его до себя, а веллъ опредлить на скотный дворъ.
Страшенъ былъ видъ новаго скотника. Повидай его баринъ-бригадиръ, то пожалуй бы струхнулъ и отпустилъ на волю. Вс люди сторонились отъ него, вс знали, что онъ барчукъ или полубарчукъ и любимый сынъ сосда, что скончался отъ любви въ нему и горести…
Егоръ усердно ходилъ за коровами, но не лъ, не спалъ и не говорилъ ни слова никому. Черезъ дв недли, несмотря на усердіе молодого скотника, помщикъ приказалъ его наказать розгами, не за вину какую, а въ острастку, чтобы зналъ, значитъ.