Атаман Устя
Шрифт:
Прошло дв недли, пришли опять за Иваномъ. Опять пороть… Барыня говоритъ, что ей не въ моготу отъ горя, а онъ, поди, и въ усъ себ не дуетъ. Такъ пущай и онъ поминаетъ «махонькую» подъ розгами. Опять выпороли… Прошло еще не боле дней десяти и опять пришли конюха, и опять повели Ивана пороть… А тамъ ужь, слышно, барыня приказала каждую недлю драть Ивана, да еще по воскреснымъ днямъ, какъ бы вмсто обдни.
Смхъ пошелъ по селу, а тамъ по всему околотку… Никуда глазъ показать Иванъ не можетъ. Смется народъ, что его по воскреснымъ днямъ порютъ за простого щенка. Но видно и этого барын было мало. Злопамятна что-ли
Горе, обида. Разореніе дому. Что-жь длать. Тутъ не въ собак сила, а, стало быть, Господа прогнвилъ чмъ человкъ.
Ивана однако въ солдаты въ город не приняли: старъ и мшковатъ. Крикнули: «затылокъ!» Обрили ему затылокъ, въ отличіе отъ принятыхъ рекрутъ, которымъ брили лбы, и явился онъ назадъ.
— Ну, такъ на поселенье. Въ Сибирь! ршила барыня… Да одного. Семья пускай остается.
Оно было не по закону, да вдь съ деньгами все можно сдлать.
Подумалъ Иванъ, всплакнулъ не разъ, а тамъ, расцловавшись со своими, и ушелъ… Два года пробродилъ онъ изъ города въ городъ «непомнящимъ родства», но везд привязывались къ нему волокита, да судейскіе крючки, да будочники…
И надоумилъ Ивана умный человкъ итти на Волгу… Тамъ вольное житье и никакихъ разспросовъ ему у разбойниковъ не будетъ. Хоть съ мсяца на нихъ свалися прямо, такъ не удивишь и не напугаешь никого.
И вотъ поступилъ Иванъ въ шайку Усти и молчитъ про себя. Стыдно сказать. А молодцы думаютъ, что онъ душегубъ лютый. А скажи имъ, что изъ-за пса вершковаго въ бгуны и разбойники попалъ — со свту сживутъ прибаутками.
XI
Среди ночи Ванька Лысый добрелъ до урочища Козій Гонъ. Луна зашла рано и темень была непроглядная. Вдобавокъ, здсь всегда бывало темне, чмъ гд-либо. Горы тутъ были выше, круче, сплошь поросшіе густымъ ельникомъ. Дв горы сходились здсь крутыми стнами и между ними, въ узкомъ и темномъ ущельи, шла дорожка, по которой бывали и прохожіе, и верховые путемъ въ городъ, ради того, что чрезъ Козій Гонъ сокращалась дорога на цлыя три версты. Смльчаковъ тутъ здить напрямки бывало немного, вс знали, что это мсто худое — спасибо Устинымъ молодцамъ. Но все-таки не охота многимъ кружить три версты, и нтъ-нтъ да и продетъ кто на «авось» да «Господи помилуй».
Атаманъ послалъ сюда Ваньку именно съ тмъ, чтобы сидлъ онъ тутъ дв ночи и кого подкараулилъ, да что-нибудь домой принесъ. А главное, чтобы лошадь отъ убитаго прозжаго заполучилъ. Коней у Усти было мало, и всякой кляч онъ радъ былъ.
Дошелъ Лысый до ущелья Козьяго, полъ краюху хлба, напился студеной воды въ ближнемъ колодц и, умостившись въ чащ ельника надъ самой дорожкой, заслъ, какъ въ засад.
— Авось кто и продетъ. А подетъ, попасть въ него не мудрено. Близко. Всего до дорожки сажени три… Можно и съ сучка палить, чтобы врне было. Грхъ, да что подлаешь, указано.
Просидлъ Ванька ночь до утра и никого не видалъ. Все было тихо и никто не прохалъ. Правда, Лысый, какъ заслъ, такъ и задремалъ. А какъ открылъ глаза, смотритъ, лежитъ въ растяжку, а солнце высоко ужь стоитъ и палитъ.
— Ишь вдь! подумалъ Лысый.
Полъ онъ опять хлбца, остаточекъ, опять испилъ изъ болотца и опять заслъ, но ужь не спитъ, а вспоминаетъ, какъ всегда,
Просидлъ Лысый весь день смирно. Все было какъ бы мертво кругомъ… Но въ сумерки вдругъ встрепенулся онъ. Послышалась псня на Козьемъ Гон! И громко, гулко раздавалась она межъ двухъ высокихъ горъ… Будто слова псни отпрыгивали изъ ущелья къ маковкамъ къ самымъ.
Взялъ Лысый ружье, оглядлъ кремень и затравку, подсыпалъ на ложейку пороху и, положивъ ружье на сукъ, приготовился хлеснуть свинчаткой прохожаго распвалу.
— Что-нибудь домой да принесу! радуется вслухъ Ванька. Въ хородъ тутъ, либо изъ хорода, всякій что-нибудь да тащитъ при себ. А то вдь бда съ пустыми руками домой итти. И впрямь Устья прохонитъ изъ шайки.
Укрытый сплошь чащей ельника, Лысый выглядывалъ зорко на дорожку, что шла пониже его мста.
— Хрхъ! А полысну! говоритъ онъ себ. Что-жь будешь длать. Хосподь, Батюшка Небесный, все видитъ… Николи никого не бивалъ, а вотъ тутъ свою шкуру уберехай. сть вдь тоже хочется. Безъ хлба не проживешь. Зажмурюсь, да и полысну!
Лысый перекрестился, самъ не зная зачмъ: будто замолить грхъ, что собирался на душу взять.
Выглядывая изъ-за втвей на дорожку, Лысый, однако, вдругъ ахнулъ громко.
— Охъ, Хосподи! Вотъ вдь какая притча! Что-жь тутъ теперь подлаешь?..
Поглядлъ опять Ванька Лысый, авось, молъ ошибся. Не то глазамъ померещилось изъ-за лучей солнечныхъ, что бьютъ по лицу. Да куда теб — врно, врно… Не почудилось… Вотъ они…
— Что-жь тутъ теперь длать! Хосподи Боже! взмолился Ванька.
Идетъ по дорожк, со стороны города, мальчуганъ, лтъ двнадцати, за руку сестренку ведетъ, двочку лтъ осьми, а въ другой-то рук несетъ что-то завязанное. И звонко заливается мальчуганъ, будто и не вдаетъ, какое это мсто тутъ, самый этотъ Козій Гонъ. Или ужь, Богу помоляся, пошелъ, авось его, малаго человка, никто не тронетъ, и поетъ-то со страховъ больше.
Идутъ и мальчуганъ, и двочка все ближе да ближе… Вотъ ужь скоро и поровняются съ засадой Лысаго.
— Нешто можно младенцевъ… Что я? Зврь, что-ли? Каинъ я, чтоль?.. бурчитъ Лысый и вздыхаетъ.
А въ ухо ему шепчетъ будто врагъ человческій: — у мальчугана то узелокъ! Небось, съ базара идетъ! Вдь не песку иль камешковъ онъ изъ города домой несетъ. Дурень ты эдакій.
— Какъ можно! У меня эдаки-то вотъ на дому внучатки теперь ходятъ… У младенца и душа не тая, что наша — безгршная.
А мальчуганъ и двчонка ужь поровнялись съ Лысымъ. Мальчишка знай горланитъ псню и узелкомъ помахиваетъ, будто дразнится имъ предъ разбойникомъ.
— Дурень ты, дурень!.. шепчетъ лукавый Лысому въ ухо. Совсмъ остолопъ мужикъ. Тутъ въ узелк съ базара на двадцать гривенъ, поди, добра… А ты пузыришь, да разводы разводишь пальцемъ по вод! Полыснулъ бы давно. Да и домой съ добромъ, съ поживой. И маху дашь, не опасливо… Ребятки — не прозжій какой съ дубиной или ножомъ. Сдачи не дадутъ.
Лысый уставилъ ружье на сучк и, пригнувшись, приложился и нацлилъ… Прямо прицлъ видитъ онъ на голов русой двочки, что шагаетъ бочкомъ съ его стороны, поотставая отъ братишки. Ей по маковк, а ему въ спину весь зарядъ угодитъ на десяти шагахъ-то. И не пикнутъ!