Атаман Устя

Салиас Евгений Андреевич

VII

Прошло въ тишин много времени. Свча сильно нагорла и толстый черный фитиль коптилъ и дымилъ. Комната погрузилась въ полутьму. Молодой малый не снималъ нагара. Долго такъ сидлъ Устя, не двинувшись и глубоко задумавшись. Наконецъ скрипнули ступени на лстниц за второй горницей и онъ пришелъ въ себя, повернулся, тотчасъ отворилъ ящикъ стола и взялъ книгу въ руку… Онъ прислушался къ шагамъ по горниц и, опустивъ книгу въ ящикъ, быстро затворилъ его, оставшись въ томъ же положеніи у стола; онъ только взялъ щипцы и снялъ нагаръ.

Сразу засіяли опять блыя стны и яркій свтъ разлился по горниц. Дверь отворилась и вошелъ слегка сгорбленный старикъ, Ефремычъ, котораго въ шутку звалъ Устя то дворецкимъ своимъ, то деньщикомъ, то дядькой. Для всей шайки отставной капралъ Пандурскаго полка былъ только съ однимъ прозвищемъ: «князь».

— А, это ты? Я тебя не призналъ по шагамъ, сказалъ Устя и, тотчасъ же открывъ ящикъ, снова вынулъ на столъ книгу.

— Не узналъ? Что-жь ноги-то у меня нешто помолодли, заворчалъ Ефремычъ. И чего ты прячешься съ книжицей. Плевать теб на всхъ. — Нешто тутъ лихъ какой, что грамот захотлъ обучиться. Сидлъ бы да складывалъ завсегда, хоть при всхъ. Чего ихъ таиться? И не ихъ ума это дло, да и худа нтъ…

— Сказано теб старому сто разовъ! Отстань! добродушно проговорилъ Устя. Чего ты привязываешься тоже какъ Ордунья. Сказалъ теб разъ — не атаманское по мн это дло — съ книжкой сидть и зазорно молодцамъ будетъ, да срамъ одинъ. Не хочу потому при нихъ складывать! Ну и не стану! И ты про это молчи… А то побью…

— Побьешь? усмхнулся Ефремычъ. Вишь какъ?

— Да что-жь, ей Богу, за эдакое разъ бы тебя треснулъ. Не болтай чего не надо.

— А я болталъ? Много я наболталъ по сю пору. Ахъ?… Нут-ко, много…

— Нтъ… Я не то…

— Про книжицу вишь не довряетъ! отчасти сердился старикъ. — А про другое что, много важнющее, много я разболталъ по сю пору. Ась? Въ томъ доврился, а за книжицу боишься…

— А все-таки знаютъ которые изъ молодцовъ, глухо и странно выговорилъ Устя.

— Знаютъ? Встимо, да не отъ меня. Знаютъ т, кои еще при Тарас тебя видали въ иномъ вид. А то знаютъ, поди, отъ брехунца и негодницы Петруньки, что теперь, небось, въ Саратов сидитъ Іуда, да на насъ показываетъ воеводскимъ крючкамъ, да ярыжкамъ.

— Эка вдь хватилъ. Нешто можетъ такое быть! Да и Петрынь не таковъ.

— Не таковъ? Не можетъ быть? Нтъ, можетъ!! И такъ еще можетъ, что приключится въ скорости. Да и давай Богъ. Попался бы скоре въ чемъ, такъ насъ бы отъ себя всхъ и освободилъ, Іуда. Пустили бы въ Волгу съ камнемъ на ше — и аминь! Всмъ хорошо, а теб всхъ лучше. Перестанетъ приставать съ своей занозой. — А она-то, заноза, его на все и подымаетъ со зловъ.

— Это стало изъ любви да и губить — кого любишь?.. усмхнулся Устя.

— А то какъ же. По твоему такого на свт не бываетъ, что-ль?

— Ты чего пришелъ-то, нетерпливо отозвался Устя.

— Пришелъ, потому что Черный пришелъ.

— А! Ну подавай. Что онъ? Что сказываетъ?

— Я у него ничего не спрашивалъ, такъ онъ ничего и не сказывалъ. Опросилъ я его только на счетъ дловъ, какія вершитъ Петрынь въ Камышин.

— Ну что же?

— Вотъ онъ мн и сказалъ, что

Петрыньки щенка въ Камышин за все время, что Черный тамъ пробылъ, видомъ не видано и слыхомъ не слыхивано.

Лицо Усти омрачилось.

— Что, гоже? Любо? сердясь прибавилъ Ефремычъ.

— Гд-жь онъ.

— Ефремычъ теб и сказываетъ. Въ Саратов воеводскимъ крючкамъ да ярыжкамъ на всхъ насъ…

— Ахъ, полно, Ефремычъ!.. зря сталъ ты лясы точить, будто Ордунья; ужъ коли вдвоемъ вы начнете мн всякіе переплеты плести, да огороды городить, такъ просто отъ васъ хоть бги.

Ефремычъ покачалъ головой, махнулъ на атамана рукой и, повернувшись, пошелъ молча въ двери.

— Не стоитъ съ тобой и словъ тратить, проворчалъ онъ, уже въ дверяхъ.

— Пошли Чернаго! крикнулъ Устя.

Ефремычъ, не отвчая, скрылся за дверь и крикнулъ: Ванька!

Тотчасъ снова заскрипла лстница и чрезъ минуту въ сосдней горниц раздались легкіе шаги и голоса:

— Сюда что-ль выйдетъ…

— Сказывалъ про Петрыньку-то?

— Не поврилъ…

Ефремычъ тяжело и медленно спустился по лстниц, а Устя снова задумчиво сидлъ у стола и не двигался.

— Не можетъ такого быть! шепнулъ онъ наконецъ. Онъ слабодушный. Двчонка онъ, а не молодецъ. Лукавъ тоже. Лиса! Но не Іуда предатель. Какъ можно?

И, вспомнивъ объ ожидавшемъ его молодц. Устя спряталъ снова книгу въ столъ и крикнулъ громко.

— Ванька, входи сюда.

Молодой малый вошелъ, поклонился Уст и сталъ у самой двери. Малый этотъ былъ отчасти схожъ съ атаманомъ, т. е. средняго роста, черноволосый, недуренъ собой и лтъ 23 на видъ. Но очень смуглое отъ природы лицо и странный выговоръ прямо выдавали въ немъ не русское происхожденіе. Его звали Ванька Черный въ отличье отъ мужика Ваньки Лысаго.

— Здравствуй, Черный. Ну, какъ все справилъ? Удачливо.

— Ничего. Какъ все было указано. А вотъ замшкался только.

— Да. Не гоже это… отчасти строго выговорилъ Устя. — Вмсто недли пропадать дв…

— Не моя вина, атаманъ! Не виноватъ! Ни Боже мой — не виноватъ, тряхнулъ Ванька Черный головой. Сначала эсаулъ въ город придержалъ. Все со мной вмст собирался.

— Ну что Орликъ?

— Да такъ я и ушелъ, онъ ничего не справилъ. Не берутъ въ воеводств отъ него ни алтына, да и шабашъ. Со всхъ концовъ подлзалъ, говоритъ, ничего не подлаешь. Одинъ тамъ есть, старый такой, лтъ съ девяносто, писаремъ что-ли. Этотъ бралъ деньги и немного, да эсаулъ сказываетъ, ему дать, что бросить, не стоитъ. Украдетъ! А толку не будетъ. А то на грхъ и помретъ. Деньги зря пропадутъ совсмъ.

— Плохи твои всти, Черный, проговорилъ Устя задумавшись. — Такъ Орликъ и остался.

— Такъ и остался пробовать еще… Сказывали ему, теща воеводина возьметъ и зятька по своему поведетъ. Баба ражая и ндравъ кипятокъ.

— Теща возьметъ? Теща воеводы?

— Ну, да… Баба, сказывали и мн на базар,- ходокъ такой, что оборони Богъ. На всхъ обывателей и господъ въ город и даже въ самомъ острог страховъ напустила. Бьетъ шибко… И всхъ бьетъ. Купца Ермошкина, на что горделивъ и денегъ много…