Атаман Устя
Шрифт:
— Ну… Неужто же и его побила она?
— Память отшибла! Лежитъ третью недлю. Чего лучше.
— А при мн было… продолжалъ Черный. Дьячка Митрофана повстрчала она у соборной площади, сгребла его единымъ разомъ, да и начала возить по луговин. Возила, возила… Кудри-то его такъ по втру и летятъ. Народъ еле оттащилъ ее отъ Митрофана. И то не силкомъ, а обманомъ ее взяли. Крикнули пожаръ… Горитъ то-ись будто около ейнаго дома… Ну отстала и побжала къ себ.
Устя разсмялся.
— Ну, Орликъ-то надежду иметъ, что воеводиха возьметъ?
— Не воеводиха, та махонькая и на ладонъ дышетъ, а самая теща эвта… Орликъ сильно уповаетъ… Указалъ только теб доложить, что коли злючая баба запроситъ больше положеннаго,
— Какія же это?
— А пропускныя отъ купца Сергева, что на мокшан проминуетъ тутъ деньковъ черезъ десятокъ съ товаромъ въ Астрахань.
Устя сморщилъ брови и задумался. Черный молчалъ.
— Не мало ли взялъ Хлудъ? — Пятьдесятъ за цлую мокшану! Въ ней, поди, на тысячу рублей товару-то будетъ?
— Ужъ этого не знаю. Сказывалъ такъ Орликъ. А дядя Хлудъ и мн оченно наказывалъ доложить теб, чтобы какъ намъ не ошибиться. Чтобъ того Сергева пропустить мимо Яра безъ обиды. А онъ уговорился, чтобы купецъ отъ себя на корм или у руля — какъ всегда для опознанія — воткнулъ шестъ съ синимъ лоскутомъ и съ пукомъ конопли. Такъ и теб указалъ передать. Синь лоскутъ, да конопля.
— Мало взялъ! ворчалъ Устя. Буду я пропускать цлыя бляны, мокшаны, да корабли съ товаромъ за пятьдесятъ рублей. Сдается мн, сталъ Хлудъ у насъ деньги оттягивать. Воръ онъ.
— Какъ можно, атаманъ. Онъ не таковскій, жалостливо произнесъ Ванька Черный.
— Да. Для тебя, цыгана. Ты хвостомъ у меня не верти. Ты наровишь за его дочку свататься. Знаю, братъ.
— Что-жъ, я бы не прочь… Да не отдастъ николи.
— Знамо не отдастъ. Эка невидаль, зятекъ изъ разбойниковъ, бглый и голоштанный.
— А мастерство, атаманъ, нешто не въ зачетъ. У него отъ меня лишнихъ двсти рублевъ въ году будетъ. Онъ такого, какъ я, не найдетъ другого.
— Эка языкъ-то безъ костей… Мастерство? что ты пару коней въ годъ угонишь! Невидаль. Всего на пятнадцать рублей. Да знахарствомъ своимъ рублей двадцать наживешь въ году.
— Какъ можно, атаманъ… ухмылялся Черный. Я въ году двадцать, а то и вс дв дюжины коней угоню. А знахарство мое… кладъ. Ей-Богу, кладъ. Я вотъ и теперь въ город хворую купчиху ухаживалъ и въ недлю на пять съ полтиной отвару своего ей перетаскалъ. Я одинъ былъ при ней. Всхъ городскихъ знахарей супруженекъ ея прогналъ, а меня слезно просилъ облегчить отъ хворости.
— Ну, вылчилъ что-ль?
— Да, сначала было полегчало, а тамъ, кто его знаетъ, — вдругъ ее скрючило и духъ вонъ. Такъ купецъ съ горести на меня залзать зачалъ, что я ужъ у дяди Хлуда въ сара сидлъ сутки и на улицу не выходилъ. А тамъ прямо сюда хватилъ. Все Господь. Ншто можно вылчить — коему человку смерть надлежитъ быть. А народъ глупъ — эвтаго не понимаетъ. Господь къ себ человка требоваетъ, а ты вишь тутъ своимъ настоемъ изъ травъ Божьей вол предлъ положи. Даже грхъ. Ей-Богу… Глупъ народъ. А я знахарь во какой — какихъ въ самой Москв нту. У меня одинъ слпой прозрлъ въ Дубовк. А другой былъ изъ астраханцевъ, огнемъ восемь лтъ горлъ. Я его въ мсяцъ уходилъ, какъ рукой все сняло.
Долго болталъ Ванька Черный о своемъ коньк любимомъ, о знахарств, но Устя не слушалъ, а о чемъ-то думалъ. Наконецъ онъ прервалъ болтовню Чернаго и спросилъ нершительнымъ голосомъ и какъ бы вскользь брошенными словами, будто стыдно ему было за свой вопросъ.
— Петрынь что?
— Его въ город нту… И не бывалъ! отозвался Черный.
— Враки все… мычалъ Устя, глядя въ сторону.
— У дяди Хлуда не былъ. И эсаулъ его не видалъ.
— Можетъ, подъ городомъ дло какое?
— А мы, атаманъ, такъ полагаемъ… Не гоже это Петрынь, не хватилъ-ли въ Саратовъ, чтобы тебя и насъ съ головой тамошнему начальству…
— Полно врать. Пустомеля — дуракъ! рзко выговорилъ Устя.
— Эсаулъ сказывалъ… робко
— Воръ Хлудъ, самъ первый насъ продастъ, коли ему деньги хорошія пообщаютъ. Только однимъ страхомъ нашей расправы его и держимъ.
— Воля твоя, атаманъ… А дядя Хлудъ не таковскій, и зачмъ ему негодное дло… Нашинскіе на его двор завсегда ему за постой отплачиваютъ, кто чмъ можетъ: деньгами, скотиной, товаромъ… Онъ отъ насъ больше и разжился, такъ ему не рука насъ продавать…
— Измаилъ что? Назадъ когда собирается?..
— Измаилъ? выговорилъ Черный, удивляясь.
— Ну, чего ты?
— Да вдь онъ же напоролся…
— Какъ напоролся! Когда? воскликнулъ Устя.
— Я чаялъ, ужь ты знаешь отъ кого… Измаилъ давно ужь, какъ отъ насъ только тронулся, такъ верстахъ въ десяти отъ города и напоролся. Мн эсаулъ сказывалъ, въ город говорили. Тамъ его и зарыли на кладбищ, да еще по христіанскому — не знали, что татаринъ.
— Скажи на милость! вздохнулъ Устя. Жаль мн Измаила. Эхъ жаль! Какъ же вышло-то…
— Да баринъ какой-то, помщикъ, изъ ружья ухлопалъ. Самъ татаринъ виноватъ. Ихъ двое хало съ кучеромъ на тройк лихой… А Измаилъ — очень вдь тоже — ползъ на нихъ, благо у него конь былъ лихой… Ну, сказывалъ вишь этотъ баринъ въ воеводств, что Измаилъ шибко наскочилъ, коренника подъ уздцы ухватилъ и два раза выпалилъ по нимъ. Кучера подшибъ въ бокъ сильно и свалилъ съ козелъ, а баринъ его хлестнулъ изъ ружья!.. И однимъ разомъ и положилъ. Они же его въ городъ привезли мертваго… Да все похвалялись, дьяволы. Лгали, что семеро разбойниковъ было.
Атаманъ Устя молча отпустилъ Чернаго и, оставшись одинъ, снова принялся за свою книгу.
VIII
Молодецъ изъ шайки, Ванька, съ прозвищемъ Черный, былъ неизвстнаго происхожденія: не то цыганъ, не то жидъ. Самъ онъ прежде сказывалъ товарищамъ, что его отецъ съ матерью были изъ одной земли, что около моря Чернаго и Дуная, изъ города Яссы.
Правду ли говорилъ Ванька или хвасталъ, было тоже шайк неизвстно. Многіе его считали за цыгана. Такъ или иначе, но лицомъ, акцентомъ въ произношеніи и даже какой-то особенной вертлявостью онъ не походилъ нисколько на русскаго. Вдобавокъ онъ зналъ многое, чего не знали другіе молодцы шайки; онъ бывалъ въ Москв, въ Кіев, когда-то долго прожилъ въ Астрахани и плавалъ по Каспійскому морю наемникомъ на купеческомъ корабл. Кой-что зналъ онъ о Персіи, по наслышк или дйствительно бывалъ у персидскаго берега. Онъ не любилъ, какъ и вс, много болтать о себ, но однако атаману было извстно кой-что объ Черномъ. Молодецъ, лтъ 27, былъ уроженецъ Каменецъ-Подольска. Онъ помнилъ, какъ лтъ восьми отъ роду, отецъ и мать поднялись и похали, Богъ всть почему, въ дальній путь, длившійся два мсяца. Они перебрались въ городъ Смоленскъ, гд прожили хорошо и богато года два… Но вдругъ что-то приключилось съ отцомъ… Однажды внезапно отецъ бросилъ домъ и почти все нажитое имущество и, посадивъ въ телгу жену, парнишку сына и его маленькую сестренку, рысью выхалъ, среди ночи, изъ Смоленска, и всю ночь гналъ лошадь безъ передышки и безъ остановки. Въ полдень лошадь выбилась изъ силъ и къ вечеру пала на дорог, близъ деревни. Отецъ Ванькинъ купилъ живо другую въ ближней изб и, отсчитавъ деньги чистоганомъ изъ мошны, — безъ жалости погналъ снова… Посл двухъ сутокъ зды семья остановилась на постояломъ двор, въ какомъ-то мстечк, при большой рк. Здсь было очень людно, весело, тянулись безъ конца по большой дорог взадъ и впередъ обозы со всякимъ добромъ и товаромъ, и проздомъ то и дло попадались разныя барскія дроги и рыдваны, четверней и шестерикомъ срыхъ коней подъ масть. На умнаго парнишку будто повяло чмъ-то новымъ. Тутъ будто люди другіе и живутъ иначе… Онъ повеселлъ, на все и на всхъ таращилъ глаза, ухмыляясь бойко.