Беруны. Из Гощи гость
Шрифт:
Акилла подобрал свои клюшки, поднялся с земли и протиснулся сквозь оцепенелую
толпу, не спускавшую глаз с кишок: в мусоре и прахе они, подобно змеям на солнце,
раскинулись у дороги.
За мясными лавками, в месте глухом, почудился Акилле чей-то шаг, ровный, тяжелый,
все ближе... Старик обернулся. Прямо на него шел плосколицый, пегобородый жердила, шел
и скалил длинные, желтые, как у лошади, зубы.
Акилла завертелся, где стоял, замахал клюшками своими,
Он хватил Акиллу кулаком под загорбок и поволок по порожнему месту обратно к лавкам.
Акилла забился в его руках, еле выбился, и стали они друг против друга, бледные, потные,
злые.
– Чего надобно тебе от меня, мужик? – молвил, едва отдышавшись, Акилла.
– Тебя мне и надобно, – забухало, как из бочки пустой, толстым голосом Акилле в ответ.
– Для чего занадобился я тебе так? Под загорбок хватаешь, волокешь невесть куды...
Гнил бы ты до сих пор на колу, коли б не его царская милость... Али запамятовал ты
Путивль? Царя Димитрия милостивый суд?
– Кой он Димитрий! Вор, расстрига, Гришка Отрепьев... И ты вор.
У Акиллы перетянуло горло точно петлей.
– Бога ты побойся! – стал хрипеть он. – О душе своей подумай, иуда... Чай, глазами
своими видел, ушами своими слышал...
– Не видел, не слышал, – замотал бородою толстоголосый. – Боярское это дело, а мы –
нищая братья: у нас кто ни поп, тот нам и батька; на чьем пиру гульба, тому и в гусли гудьба.
Не хочу ярыжных1 кликать; и сам тебя доведу куда надо; от меня тебе не уйти все едино.
– Кличь ярыжных, иуда! – задыхался Акилла. – Кличь ярыжных, волчья шкура!..
– За голову твою обещано пять рублев, – стал объяснять толстоголосый. – А коли живьем
доведу, то и все десять в мошне моей будут. Для чего же мне царское жалованье с ярыжными
делить! И сам доведу...
Акилла выпрямился, запрокинул голову и плюнул толстоголосому в лицо.
– Веди... – хрипел он. – Не кличь ярыжных... будут все десять в твоей мошне.
Толстоголосый взял Акиллу за рукав сукмана и пошел с ним к мясным лавкам, а оттуда
по платяному ряду на Красную площадь.
– Человечишко ты ветхий, – гудел толстоголосый, шагая рядом с Акиллой: – не сегодня
помрешь – помрешь завтра... Для чего деньгам таким пропадать!.. Десять рублев!.. Нищая мы
братья, сироты...
Акилла ковылял молча, красный, как его сукман, в который вцепился толстоголосый.
Платяной ряд был заперт в послеобеденный час, и торговцы разлеглись на разной рвани у
палаток своих, вдоль порогов, и храпели с фырканьем либо с присвистом, кому как гораздо.
Толстоголосый тоже стал позевывать, одной рукой держа Акиллу, другою
торговые вдруг заворочались во сне, стали путаться ногами в драной ветоши, подложенной
под себя, принялись продирать мутные спросонья очи... Из Кремля покатились удары
колокола: один, потом спустя немалое время другой, такой же долгий, такой же низкий, такой
же причудливый. И когда вышли толстоголосый с Акиллой на площадь, то уже вся она
бурлила и клокотала народом, поднятым от сна панихидным колоколом и вестью
необычайной, которая катилась по всей площади из края в край и бежала дальше, по городу,
из конца в конец.
– Люди православные, народ московский! – взывал с Лобного места известный всей
Москве благовещенский протопоп Терентий. – Молитесь за скончавшегося боговенчанного и
благочестивого государя царя своего Бориса Феодоровича всея Руси-и, ныне отошедшего к
господу богу в небесное селение.
Стали падать на колени те, что очутились к Лобному месту поближе; напиравшие сзади
смяли их вмиг; стон и плач и хрипение поднялись над площадью вверх, к гулким волнам
панихидного колокола, плывшим из Кремля. Голос протопопа прорывался сквозь густой
звон:
– Слышим, братия, плач непомерный: сиротою стала Русская земля. Нет теперь
просветителя, всенародного печальника, правителя мудрого, работника неустанного,
1 1 Ярыжные (ярыги, земские ярыжки) – низшие полицейские служители.
устроителя государства, миролюбца и миротворца.
Протопоп вытер алым платком мокрое от слез лицо и продолжал, захлебываясь в
рыданиях:
– Зачем покинул ты нас, добрый гигант, светлодушный, нищелюбивый, правосудный?
Звон становился все гуще, стенание кругом все громче; протопоп из последних сил
выкликал одно за другим:
– Горе нам! За грехи наши; за измены; за малодушие; за непостоянство; за раздор...
– Увы нам! – кричало все вокруг Лобного места, вокруг протопопа, вокруг
толстоголосого и Акиллы. – Горе, горе...
– Горе! – крикнул наконец и Акилла, взмахнув клюшками. – Позволь же и мне лоб
перекрестить!
Толстоголосый глянул на Акиллу в изумлении и, ничего не понимая, разжал свою руку.
Акилла ударил его клюкой по глазам и завертелся в толпе.
XV. ПРЕРВАННАЯ ПОВЕСТЬ О БРАЖНИКЕ, КАК ОН ПОПАЛ В РАЙ
Жарким утром выступил Димитрий из Путивля с польскими хоругвями, с казачьими
станицами, с татарами-ордынцами и московскими стрельцами. Под тучею пыли потускнел
серебряный Сейм, посерели камыши и осока, где прятались рыбачьи челны, и, задыхаясь,