Беруны. Из Гощи гость
Шрифт:
– Ляд его знает, откудова забежал такой!
– К костру волоки его скорее! – кричал исступленно старичок. – Дуйте, мужики, огонь!
– Касьян, – молвил старичку степенный мужик в веревочных босовиках. – Спущу я тебе
портки да заворочу те хвост, не погляжу на твою старость. Чего расходился, докучаешь
крестьянам!.. Давайте, мужики, – повернулся он к старичку спиной, – мы этого гольца в пруд
кинем. Коли леший – не стерпит, потонет, а коль не леший – выплывет. На то божья
божий суд. Может, он только с ума сбрел, для чего ж его в огонь?.. Тогда из бешеного будем
беса и гнать; а так, чего зря в огонь!
– Верно, – загомонили в толпе.
– Кинем его в пруд, пусть карасей попугает.
– Заливайте, бабы, огонь! Хватай, мужики, гнедого под закукры!
Но старичок не соглашался. Точно белены поел он на старости лет либо угорел, не в меру
попарившись в бане, до того кричал он и взывал, кидался на одного, на другого, дергал
мужиков за пуговицы на груди, за латаные рукава, за лыковую опояску, требуя немедленного
сожжения «лешего», забежавшего в деревню всему крестьянству на погибель. Но ретивому
старичку погрозили кулаками, кое-кто даже толкнул его невежливо раз-другой, и вся гурьба
повалила к гусиной луже, где лежал с закрытыми глазами голый рыцарь.
Он лежал и пел. Словно из другого мира, из дали страшной и чужой, шли эти звуки,
никогда и никем не слышанные здесь дотоле, и оборвались они лишь тогда, когда мужики,
резво добежав с рыцарем Коссом на руках до плотины, раскачали его тушу и швырнули ее в
омут, от берега далеко.
Туман чуть поднимался от воды, отползая к топи за прудом; круги, один другого шире,
1 «...Мы не умрем, но уснем, чтобы к вечной жизни пробудиться в судный день».
разворачивались по воде в том месте, куда угодил рыцарь Косс; мужики вытянулись вдоль
плотины и ждали, наклонившись вперед, вглядываясь в белый пар над черной водой.
– Пошел к водяным девкам на посиделки, – молвил раздумчиво кто-то из ряда,
пригнувшегося к глухому омуту.
– Не пустят они его, водяные.
– Что ж не так?..
– Водяным с лесовицкими не дружиться: одного они роду, да разных отродий. Привалит
к ним, что пес на кошкину свадьбу.
– А что, ежели всплывет утоплый? Да в лесу проведают, стаей сюда набегут отпевать
гнедого?..
– Говорил я – в огонь!.. – заметался было старичок с ложкой, но тут над водою показался
весь в мокрых кудряшках безмерный живот, а за животом и бородка рыцаря Косса.
– Не леший!.. – крикнул мужик в веревочных босовиках. – Живой всплыл!.. Слава те,
господи, не взяли греха на душу. . Стойте, мужики, до конца. Повезем его завтра в пещеру к
Нифону, пусть темного беса из него гонит.
– Подловить его,
Над головой рыцаря Косса взвилась татарская петля с привязанным к ней камнем.
Камушек обцарапал рыцарю плешь, а петля обвилась у него вокруг шеи. Легонечко, чтобы не
удавить рыцаря, стали подтягивать его обратно к берегу, а здесь его снова подняли на руки и
понесли к деревне, мокрого, облепленного зеленой тиной рыцаря Косса, почти что не
дышащего, с остекленевшими глазами, с отшибленною памятью.
XVIII. РЫЦАРЬ КОСС В АДУ
Очнулся рыцарь ночью в зловонном закутке гусиного хлева. Вокруг Косса стояло такое
шипение, точно это в аду жарили кого-то на раскаленном вертеле. И у рыцаря тоже горело
все по всему телу – наверно, как показалось суеверному Коссу, от близости адова огня. Не
гуси, которых в темноте не видел рыцарь, а должно быть, сам черт копался в бороде у него,
выдергивая оттуда курчеватый волос пучок за пучком. Рыцарь Косс сообразил, что он уже
умер и началась расплата за все, содеянное им при жизни во многих городах и государствах,
куда влекла его неудержимо ненасытная алчность. И вот теперь – безвестная позорная смерть
и посмертная мука во веки веков. За многократные измены и клятвопреступление; за корчму
в Москве на Покровке; за ростовщичество и безбожные проценты; за мертвые тела в
подклети рыцарева дома.
Рыцарь Косс мог бы многое еще добавить к тому, что перебрал он в своей памяти, ибо
был он великий грешник и грабитель немилосердный. Но адская мука, которой был он
теперь подвержен, становилась уже нестерпимой. Черт драл у него бороду, должно быть за
то, что сам рыцарь в земной своей жизни драл последнюю рубаху с пропившихся у него в
кабаке голышей... Но мало того – и подручные черта принялись за дело: стали щелкать
рыцаря Косса по лбу и поросшее волосом рыцарево брюхо хватать щипцами. Рыцарь Косс
понимал: сопротивление бесполезно, заслуженной муки ему не избежать. Он и лежал
покорно, весь отдавшись власти творившего над ним свою волю и не лелея надежды на то,
чтобы кто-нибудь хоть в малой мере смиловался над свирепым чудовищем, каким сознавал
себя в эту минуту распростертый на земле, в грязи и мусоре, рыцарь.
Но лежать так, на левом боку, подставив один правый, на пытку, становилось рыцарю
Коссу уже и вовсе невмочь. Чтобы повернуться на другой бок, рыцарь размахнулся рукою и
угодил тут какому-то тщедушному черту в пернатое чрево. Что поднялось тогда, и уразуметь
невозможно. На рыцаря точно ополчился весь сатанинский легион, и Косс явственно