Девушка с экрана. История экстремальной любви

Минчин Александр

Я хотел заснять для грядущих поколений наш половой акт, чтобы потом переводить его в слова, когда не будет слов. Да и вообще, кто знает, чего мне хотелось, — эксперимента?

Для этого, правда, нужно было самому расслабиться, я никогда не был перед камерой, тем более голый.

Она нежно обняла меня и сразу прижалась. Я поцеловал сначала ее грудь, потом ребра, живот, устье. Она двигалась и дышала достаточно возбужденно, но сдерживалась. Я развел коленом ее колени и вдвинул его вглубь, коснувшись лона и уперевшись в него. Ей понравилось такое прикосновение. Нежные,

упругие бедра сжимали мое оружие, как ножны клийок. Я старался поворачивать ее на «авансцену» и не накрывать телом. Зная, что получусь по-уродски, я, как хороший оператор, волновался только, как получится она.

Арина потянула меня наверх, выше, и коснулась головки губами, потом поцеловала вокруг и под ним… Я сжимал ее груди коленями все сильней.

— Хочу тебя, сейчас, — проговорила она, и я, быстро надев воздушный шарик, спустился вниз. Арина уже развела ожидающе бедра, и только я скользнул в нее, как она сразу же, поймав с первого мгновения ритм, понесла меня на себе, двигаясь безостановочно, все наращивая и наращивая темп. Чувствуя каждое мое движение (в ней) и реагируя на него. Мы неслись во весь опор, слившись, как всадник с прекрасной лошадью. О, какой это был заезд! Скачка, бег! Я уже чувствовал, как несся, рвался навстречу большой, громадный, щекочущий шар, поднимающийся от головки к голове.

Она делала последние четкие, завершающие движения, как художник штрихи к портрету. Я взорвался в ней.

— Да — да — да! — вскрикивал я, вонзившись ей зубами в плечо, а она только ласково, но призывно осаждала меня, по инерции двигая бедрами. Еще находясь в ней, как бы предчувствуя, сам не зная почему, я неожиданно произнес:

— У нас будут сложные взаимоотношения.

— Как пожелаешь, мой принц, — сказала она, и я понял, что «принц» ее удовлетворил.

Она лежала, зарывшись мне в шею, и неровно, вздрагивая, дышала.

Я сжимал хрупкие плечи, прижимая ее тело по всем анатомическим изгибам.

Я чувствовал, что из меня изверглось море и, пока оно не расплескалось, нужно пойти и выбросить все в туалет.

Я встал, а когда вернулся, услышал крик:

— О, какой же ты гнусный!.. Ну какой же ты коварный!.. — Она смотрела на пианино.

— О чем ты говоришь? — мягко улыбаясь, спросил я.

Она, как пума, стоя на четвереньках, щетинилась на диване.

— Что значит этот красный глазок, зачем ты все это снимал?!

— Чтобы смотреть в Америке, когда мне будет одиноко.

— Выключи сейчас же, или я встану! (Какая угроза! Это как раз единственное, что она делать не хотела.)

Глядя на ее готовое к псевдопрыжку обнаженное тело, я захотел ее опять. Три минуты спустя!.. Я нажал на кнопку камеры два раза, выключив и включив снова. Я стоял перед ней голый, прикрывая низ ладонями.

— Убери руки сейчас же, я хочу видеть его. — Я послушался, и она замерла, застыла, разглядывая. — Теперь последует наказание, — и она, наклонившись, нежно поцеловала его внизу. — А теперь проси прощения. — Она подставила изгиб шеи. Видимо, ее чувствительное место.

Потом коснулась снизу и проворковала:

— Какие нежные шарики!..

Можно их поцеловать?..

Она наклонилась и ласково, взасос их поцеловала.

Едва я потянул руку к цветным резинкам, как настойчивый музыкальный звонок раздался в квартире. Я вздрогнул от неожиданности. Не было ни одного живого человека, кто посмел бы прийти сюда!

— Не открывай, не открывай, вдруг это преступники, — тихо прошептала она с улыбкой. — Или мой муж выследил меня! — Этого она, похоже, больше всего боялась! Она взяла моего вечного спутника в рот и не давала нам сдвинуться, водя языком вокруг головки. Звонки продолжались все чаще и громче.

Я плавно выскальзываю из ее сладкого плена (плена рта) и надеваю голубую рубашку.

— Трусики не надо, пусть она тоже получит удовольствие от созерцания твоего совершенства, — прошептала актриса, нескромно опустив глаза.

— Вдруг это он?

— Тогда он испугается и убежит. Мне до сих пор страшно, что такое было внутри меня, — и она приглушенно засмеялась.

Я приоткрыл дверь, прикрыв ею себя.

На пороге стояла светло-коричневая мулатка, которая, раскрыв ярко-красный ротик, мило спросила:

— Скасите, Мустафа сдесь зивет?

Я думал, я грохнусь на пол. От смеха.

— Какой Мустафа?

— Из франсуского Алзира.

Не сдержав улыбки, я ответил:

— Такого здесь никогда не было.

— Как жаль!..

— Мне тоже.

Я вернулся в спальню-кабинет. Носик высунулся из-под одеяла.

— Надо было пригласить ее сюда, мы бы ей показали — белого Алексея!

Я расхохотался. Она вскочила и сдернула с меня рубашку.

— Я уже устала ждать, — и, судя по вздрагиваниям ее тела, она говорила истинную правду. Я вложил ей руку в промежность и прижал к влажным губкам, ладонью раздвинув левую и правую.

— Да… вот так… я хочу тебя… — она заскользила по моей руке.

Потом оседлала меня. Она двигалась на спутнике, массируя его своим влагалищем (прости, читатель, нету лучше слова!), едва не насаживаясь на него от нетерпения.

— Только надень эту штучку, я боюсь…

Я едва успел надеть «эту штучку», как она широко разверстой плотью насела на меня. О-о! Я ухватился за ее бедра ближе к талии и, сжав ее, стал насаживать розу на стебель, все быстрей и быстрей. Она взлетала, и, не дав ей взлететь, я рвал ее вниз, насаживая на клинок снова. Она чуть прилегла, касаясь соском моего рта, сжала коленями мои бедра, уперевшись руками в плечи, — и так летела!

Это был чудный галоп! Временами мне казалось, что я пронжу ее насквозь, и он выйдет у нее изо рта. Местами — что она, сломав его пополам, сорвется и улетит вместе с ним. Как Маргарита.

Ее груди били по моим губам, повлажневшие пальцы терзали плечи, ягодицы, прыгая, ударялись в мои бедра, губки мяли и обвивали мой член. Ее тело стало содрогаться, потом трястись.

— Мой, мой, мой, — билась она об меня, — хочу, хочу, еще, еще… А! — а! — а! — а! — а!..

Я закрыл ей рот ладонью, в которую вонзились острые зубы. После чего, опомнившись, она стала целовать мои пальцы.