Девушка с экрана. История экстремальной любви
Шрифт:
— А это я! Ты хочешь меня увидеть, я уже около метро?!
— Я ждал вашего звонка целый вечер. Вы должны были позвонить в семь. Сейчас, — я взглянул на часы, — десять тридцать.
— Мне неоткуда было позвонить.
— Вы праздновали в компании и не смогли позвонить?
— Мы были дома у одного человека, и там…
— На одну минуту, сообщить? — я проверял. Я все проверял… Хотя и так было ясно.
— Я приехала, специально попросила, чтобы к метро привезли. Ты хочешь меня увидеть?
— Нет, — сказал я и швырнул трубку.
Я не хотел ее
— Сыночек, ты просил, чтобы я разбудила тебя рано утром, так как тебе нужно работать.
Я не мог говорить или сглотнуть, у меня дико болело горло. Мокрая Империя! (Нескончаемые лужи, слякоть и снежная грязь.)
— Я, кажется, подхватил ангину или вирус, ты не могла бы посмотреть мне горло?
— Конечно, приезжай на проходную «Имперфильма» к одиннадцати часам. Я должна отдать лекарства, которые ты просил достать твоей новой знакомой Арине для ее больной подруги. Она звонила вчера поздно ночью. Интересно, как она выглядит?
«Уже неинтересно», — подумал я и повесил трубку.
Мы прождали на холоде минут двадцать, прежде чем она появилась.
— Здравствуй, — даже не взглянув на меня, сказала она и представилась моей маме. — Простите, машина с утра не заводилась.
Я готов был удушить ее от злости.
— А я вас видела по телевизору, — узнала моя наивная мама.
В каком фильме? — с заинтересованностью спросила актриса. И завязалась светская беседа.
Мы вошли на киностудию, где в аптеке мама взяла для нее по блату ампулы.
— Была рада с вами познакомиться, — сказала мама и отошла, оставив нас вдвоем.
Я смерил Арину тяжелым взглядом. Она с неприязнью смотрела на меня.
— Вы ничего не хотите сказать? — спросил я.
— А о чем говорить: вы не впустили меня даже в дом, когда я приехала.
Я едва сдерживался.
— Мне нужно ехать в больницу и на репетицию, прощайте. Передайте маме большое спасибо за ампулы.
Она повернулась и, выпрямив знаменитую стройную спину (мне казалось, она не может быть незнаменитой, так как спина раздевалась и оголялась везде, где появлялась ее владелица), не оборачиваясь, стала удаляться.
Мама брызгала мне какую-то мерзость в горло и говорила, что нельзя так к себе относиться. Надо купить теплые ботинки, теплый шарф и носить шерстяные носки.
Я сидел и раздумывал. Меня не устраивали ни Аринин уход, ни нераскаянность. Я хотел наказать ее. И заставить расплатиться за прожданный и обманутый вечер. Я понимал, что она обыграла меня. Я думал, что она воспользуется этой «нечаянной» встречей и попросит, по крайней мере, прощения… Какое там! Ей было начихать. Вернее, не так: по прошествии двух лет, когда я пишу это, я понимаю, как умно она завлекала меня. Но тогда — тогда я ничего не понимал. Я клокотал.
Побившись с редактором Сабош два часа кряду над моим опусом, где мне были противны все слова и все фразы, я спросил, могу ли я позвонить.
— Естественно.
На проходной вахтерша
К трем я подъехал к театру, проклиная себя-слабака. Она вышла, кутаясь в свою барсучью шубу. И на сей раз с безошибочной интонацией — актрисы — произнесла:
— Ты перестал обижаться? Я рада.
Я молча открыл ей дверцу, она села спереди.
Едва мы пересекли порог, как она произнесла:
— Только ничего не говори, не ругай меня, я хочу тебя.
Нужно отдать ей должное: она всегда хотела меня. Даже потом, тогда, когда я ее бил…
Она молниеносно разделась, бросив все в глубокое кресло, и обвилась вокруг меня. Как лоза. Как водоросли, как осьминог, как…
Я был перевозбужден, мы схлестнулись через несколько вздрагивающих движений. А потом совершенно неожиданно уснули в объятиях друг друга. (Чахоточная зима — странное время года.) Она свернулась клубочком у меня под мышкой и удобно устроила свой зад в моем паху.
Проснувшись, я вошел в нее опять, и едва кончил, как она стала возбуждать меня снова.
— Я так долго ждала тебя, — прошептала она.
Я не понял, когда. И, уже входя в нее, нежно сжал-смял-сломал ее хрупкие плечи.
Потом я готовил суп из американских пакетов, а она сервировала стол. В окне, в сгущающихся сумерках, падал белый снег, который сразу становился грязным. Этот город никто не убирал. До Нового года оставалось девять дней. (Был такой фильм «Девять дней одного года».)
— Я могу сегодня остаться у тебя, если хочешь.
Я кивнул, задумавшись.
— Только я должна позвонить ему и придумать что-то. Скажу, что у Алисы — это наша костюмерша. У нее нет телефона.
Я вышел в другую комнату, я не мог терпеть этих звонков: мне казалось, что если я буду рядом, у нее что-то сорвется, он не поверит и догадается. Но она так вдохновенно объясняла, так убеждала, что даже я поверил. Что она была у Алисы… Что я Алиса.
Она с увлечением ест суп и говорит, как его любит. Я смотрю на ее голые сильные спортивные ноги, шелковые трусики, и у меня опять возникает желание. Она сразу чувствует это и говорит самым простым, детским голосом:
— Ты хочешь меня?
Арина садится ко мне на колени и начинает делать вращательные движения, шепча в ухо:
— Мне так нравится, что ты меня хочешь. Я обожаю, когда ты врываешься в меня, пронзая все внутри.
Я не могу больше терпеть и несу ее в спальню. Она не сопротивляется. Чему-чему, а этому она никогда не сопротивлялась. Арина падает навзничь, взбросив ноги резко вверх, и сдергивает с них трусики. Я впиваюсь в ее белое тело и ввинчиваюсь в ее розовую плоть. У нее была поразительная способность: кончать со мной в ту же секунду. Из любого положения. В каком бы бешеном темпе я ни гнал своего рысака. Рысака — во всадницу! Какой неправильный русский язык. Я не о синтаксисе. Вы поняли, о чем я говорю…