Девушка с экрана. История экстремальной любви
Шрифт:
Слегка влажная грудь опустилась на мою, щека замерла на моей шее.
Я был удовлетворен и выжат, как редко когда бывал. Во мне не осталось ни грамма силы, ни атома энергии. Тело было невесомым, как будто я попал в рай. С большим удивлением я смотрел на ее спину. Кто бы мог подумать, что в этой невзрачно одетой девушке кроется такая кошка, пума, пантера, барс-барсик. И, не побоимся сказать, сексуальная львица. Ее талия и спина словно были созданы для любви. Их так сладко было сминать…
— Тебе понравилось? —
Ее губы опустились на мои и замерли. Это был поцелуй благодарной самки.
Она свернулась калачиком и улеглась мне под мышку. Язык лизнул мое плечо, похотливые пальцы соскользнули вниз и стали гладить его. С благодарностью.
— Я не ожидала, что ты такой…
Я вернулся к реальности.
— Я, возможно, не знаю ничего и не понимаю, но что это объезжало, как минимум, всадников сто, это я ручаюсь!
— Почему ты так говоришь?
— А что, двести?!
Она мнимо-застенчиво улыбалась.
Великолепно объезжена была. И это с третьего раза! Когда мы еще и не примерялись, не прилаживались, не приближались… Что же будет дальше?!
— Поцелуй меня в грудь.
— Заказывайте сразу, чтобы я не носил все блюда по одному.
Она засмеялась:
— Я хочу тебя… Я хочу его — в себя, безумно.
И, соскользнув, она, сняв влажными пальчиками резинку, стала целовать его сверху вниз. Меня тронуло, что она не брезглива и у нее это очень органично получалось.
Он восстал тут же — под ее губами. Что-то щелкнуло, это кончилась кассета. Неужели сто двадцать минут мы безостановочно занимались сексом?!
А кто ее остановит?! Смотри, какая ненасытная сексуальная тигрица! Это мне нравилось. И даже как-то льстило. Мне нужно было разрядиться — от долгих лет скучного, пресного секса. Сначала супружеского, потом… Разломив до хруста ее ноги, я ринулся внутрь. И стал наваливаться и наседать на нее с такой силой, как будто хотел сломать ее нежный пах. Я бился, ворота не ломались, во мне что-то сломалось и прорвалось. Она даже не кричала. А только радостно стонала, дергая пальцами мои бедра на себя.
— Еще, еще!..
Наши тела бились нежно и сильно, как умалишенные, друг об друга. А ее влажные пальчики безостановочно рвали и рвали мое тело на себя. Уже катилась волна.
Арина выгнулась аркой, невероятно и ввинтившись, закрутилась, дернулась, замерла, поймав мой оргазм своим, на самом верху, и наши губы, как бешеные, слившись, впервые поцеловали друг друга, давя крик в гортани.
— Все, все, все, — жарко, в судорожных всхлипах, шептала она. — Ты мой, мой, не уходи…
Я лежал на ней, в ней, с ней и думал: «Откуда мне такое чудо?» Я думаю, если бы я не пережил этот взлет, этот оргазм, схлестнувшийся с ее в высшей точке, я бы многое в этой скучной жизни потерял.
Скучной потому, что именно прозябание составляет
Она всхлипнула, и я ощутил у себя на щеке слезу. Потом еще одну, она плакала.
— Что с тобой, тебе больно?!
— Мне хорошо, не говори ничего, помолчи. Я все еще на небе!..
Она плакала несколько минут, потом затихла.
— Я хочу тебя помыть и обцеловать всего в ванной.
Ее желание было беспрекословно выполнено. После такого раза!..
Я смотрел на ее голые бедра и все никак не мог поверить, что именно они удовлетворили меня. Я предложил чай, и она с радостью согласилась:
— Я всегда потом хочу пить…
«Еще бы, — с уважением подумал я. — Такой перерасход…»
— Поставь, пожалуйста, саксофонную музыку, которую ставил в первый вечер. Там была одна классная вещь…
— «Европа».
Я поставил ей Гато Барбиери. С его призывным потрясающим соло. Она была в шелковых трусиках и моей рубашке. Обняв меня за голые плечи, она едва двигалась, скорее прижимаясь своим телом ко мне.
— Какой он хороший, — шептала она, — как он мне понравился… Никому его не отдам…
«Чем бы дитя не тешилось… Однако это дитя могло дать фору папе», — подумал с приятностью я. И улыбнулся.
— Ты всегда такой…
— Какой?
— Хороший.
— Нет, — честно ответил я.
— Не меняйся, — ласково прижималась она.
— Как прикажете.
— А в своих книжках ты так же описываешь секс, как его делаешь?
Я смутился. И вспомнил анекдот: «Графиня, в жизни я просто импотент».
— Мне очень интересно теперь прочитать твои книжки, чтобы сравнить.
Оригинальная причина. Раньше таких читателей у меня не было. С этой точки зрения книги ни одного писателя не вызывали ни у кого интереса. Их никто не читал. Но ее интересовало все, что было связано с сексом, и даже то, что с ним не было связано, но как-то касалось его. Хотя она никогда не подавала даже и вида. Ее внешняя развязность (раскованность) в постели была связана с каким-то целомудрием. Даже застенчивостью. Хотя от застенчивости там, по-моему, даже тени не было. Застенчивость… О, как я ошибался, о, как я ошибался! И в феврале мне предстояло это узнать сполна.
Она допила чай и коснулась моей ноги:
— Мне пора ехать. Как это ни грустно.
— Вы можете остаться, и мы…
— Не сегодня, но как хочется! — вздохнула призывно она. Вот тут я ей верил на сто процентов: ей всегда хотелось.
— Я могу вас проводить.
— Я не хочу, чтобы ты выходил, я хочу, чтобы ты уснул в моем запахе. А завтра, рано утром, не просыпайся, я приеду и разбужу тебя.
(Она уехала в час ночи и в семь утра вернулась.)
Она разбудила меня так, именно как точно говорил папа-уролог: такими женщинами можно и нужно (!) лечить импотенцию.