Дневник. Том 1.

де Гонкур Эдмон

<...> Когда нынешний бунт свободных умов против власти

всего прошлого — религии, папства, монархии и прочих форм

правления былых времен — закончится полным уничтожением

этого прошлого и сменится спокойствием, человеческий разум,

оказавшись без дела, выработает, будем надеяться, новый кри-

териум и обратит его против нелепо раздутых репутаций. Суж

дение великих умов нашего времени

об умах прошедших столе

тий, ныне высказываемое только в узком кругу, непременно

выбьется тогда наружу и в свою очередь произведет револю

цию. Как будет выглядеть тогда слава Мольера рядом со славой

Бальзака? Не будет ли «Госпожа Бовари» объявлена выше

«Манон Леско»? Не померкнет ли слава всех наших лириче

ских поэтов перед славой Гюго? Кто сохранит неизменным свое

историческое место? — Рабле, Лабрюйер, Сен-Симон, Дидро...

22 мая.

< . . . > Поразительно, как преследует жизнь всех тех, кто

не идет проторенной дорожкой, кто сворачивает или стремится

свернуть на другие пути; всех тех, кого нельзя причислить ни

к чиновникам, ни к бюрократам, ни к счастливым супругам, ни

к отцам семейства, — тех, кто живет вне обычных рамок. Каж

дое мгновение, каждую минуту их постигает кара — в большом

или в малом, — и всякий раз кара эта кажется предусмотренной

некиим уложением о наказаниях для нарушителей великого за

кона — закона сохранения общества.

348

25 мая.

Сегодня в Булонском лесу видел ослепительную, переливаю

щуюся серебром и лазурью, наглую карету. Я спросил: «Чья

карета?» — «Госпожи Мирес» — был ответ.

В наши дни денежный мешок ведет себя точно так же, как

мог бы вести себя Людовик XIV с Великим Дофином *. Когда

сынок Ротшильда тайком от отца проиграл на бирже мил

лиончик, он получил от папаши-миллионера нижеследую

щее послание: «Г-ну Соломону Ротшильду надлежит сегодня

ночью прибыть в Феррьер, где его будут ждать касающиеся его

распоряжения». В Феррьере он узнает, что ему приказано от

правиться во франкфуртскую контору своего батюшки, где ему

предстоит щелкать на счетах. По прошествии двух лет он, счи

тая свою вину искупленной, пишет отцу. Тот отвечает: «Дело

г-на Соломона Ротшильда еще не завершено». И новым предпи

санием посылает сына в банкирский дом в Америку, еще на

два года.

3 июня.

Сегодня вечером я шел по предместью Сен-Дени; в полура

створенной двери колбасной лавки — красивая девушка, стоя

щая вполоборота; и было что-то

удивительно рембрандтовское

в этом затемненном девичьем силуэте, — в этом изящном пятне

на фоне света и отблесков огня.

5 июня.

<...> После посещения музея Кампана. — Нет, положи

тельно греки и римляне вызывают у меня одно отвращение.

Искусство, вколачиваемое в нас с раннего детства. Прекрасное,

которому учат в коллеже. Академические народы, академиче

ское искусство, академические эпохи — все это продолжает су

ществовать только ради вящей славы престарелых преподава

телей и ради их окладов. Вся эта красота скучна, словно урок,

заданный в наказание, — и я берусь за альбом японского искус

ства, погружаюсь в эти красочные сны... По существу, грече

ское искусство не более как обожествленная фотография чело¬

веческого тела, представление о мире, присущее чисто мате

риальной цивилизации. < . . . >

У буржуа существует восхитительный евфемизм для обоз

начения собственной скаредности. В их устах быть скупым —

значит «собирать дочерям на приданое». <...>

349

Воскресенье, 8 июня.

Вместе с Сен-Виктором мы, словно приказчики, отправились

на загородную прогулку. По дороге на вокзал мы говорили о

том, что, в сущности, человечество (и это, несомненно, к его

чести) — величайший Дон-Кихот. Правда, его неизменно сопро

вождает Санчо, то есть Разум, Здравый смысл. Но Дон-Кихот

чаще всего берет верх, — ведь самые великие свои усилия чело

вечество сделало ради чистых идей, ради них были принесены

самые большие жертвы. Великий тому пример — гроб госпо-

ден, отвлеченная идея, ради которой вчера еще пришел в дви

жение весь мир *.

В Буживале мы шли вдоль Сены. На острове, в высокой

траве, какие-то люди читали вслух статью из «Фигаро».

Гребцы в красных фуфайках пели романсы Над о. На повороте,

возле ивы, Сен-Виктор повстречал какого-то знакомого, по виду

мелкого маклера. Долго бродили в поисках уголка, пока нако

нец не набрели на укромное место, где не было ни пейзажиста

с мольбертом, ни дынных объедков...

Природа для меня — нечто враждебное. Оказавшись вне го

рода, я чувствую себя словно ближе к смерти. Эта поросшая

травой земля кажется мне притаившимся в ожидании огром

ным кладбищем. Эта трава выросла из человеческого праха.

Эти деревья растут из того, что уже умерло, — из трупов. Это