Дом Ветра
Шрифт:
Том вышел всего лишь на пятнадцать минут, чтобы позвонить Елене и Джейсону. Когда он вернулся, то увидел Веру, замершую в расслабленной позе с широкой улыбкой на лице и плотно закрытыми глазами, словно она увидела кого-то или услышала знакомый голос. Ей было всего лишь пятьдесят семь лет, что еще больше напоминало, что их время уходит.
Веру похоронили рядом с Фредериком, теперь вечность стала их колыбелью. После его смерти она чувствовала чувство вины за свои мысли, за то, что хотела развестись с ним, за то, что ненавидела его, ненавидела его работу, ревновала. Она так и не смогла отпустить себя, не смогла, хоть и пыталась жить без него, старалась устроить жизнь Елене и чуть не задушила ее заботой и любовью. Теперь Веры
Глава 42
Я не способна на половинчатое чувство — мне это не свойственно. Привязанности мои необыкновенно сильны.
Джейн Остин. «Нортенгерское аббатство»
Июль—октябрь 1959.
Новости с Занзибара пришли скверные. Сначала позвонил Вильям, а потом уже Боми. Диана настояла на том, чтобы Виктор уехал на остров в Индийском океане повидать свою сестру, в надежде, что той станет лучше. После смерти Веры Виктору было немного страшно, неожиданная смерть подруги лишний раз напоминала, что их время уходили. Диана осталась в Лондоне, Элеонора снова металась между Гавром и столицей, поэтому первая посчитала: нужно оказывать поддержку дочери. Джордж тоже, по долгу службы, часто стал бывать заграницей, у Роберта появилось больше обязанностей в компании, и, конечно же, его присутствие в Лондоне было просто необходимо.
Виктор снова оказался на Занзибаре, в начале пребывания у него была надежда, что местная лихорадка отступит, но позже стало ясно, что надежды нет. Они с Вильямом стали уговаривать Марию вернуться в Лондон, возможно, лондонский воздух спас бы ее. Вильям попросил отставку, решив, что больше не вернется на государственную службу.
Мария вернулась в Лондон в июле, когда лето было в разгаре. Любимый город цвел, повсюду пестрели краски, а воздух напоминал о старых ощущениях, связанных с молодостью. Копоть после бомбежек сошла, и Лондон стал приобретать новые очертания, скидывая груз прошлых тягостных воспоминаний. Любимый город должен был ее вылечить, поначалу ей стало лучше, и Артур и Джейсон стали верить, что их подруга юности окончательно выздоровеет. Но Марии вновь стало хуже. За две недели она сгорела, как тоненький листок в сильном костре.
В августе 1959 года умерла Мария. Теперь больше незачем Виктору приезжать на Занзибар. Так он расстался с этим местом, забрав Вильяма с собой, еще не зная, что его друзья убегут от насилия и ужаса революции в Англию. Они обещали звонить друг другу и не терять связи, потому что их дети связаны. Фаррух и Бетти, они переплели их судьбы, не предполагая, что когда-нибудь молодые люди будут вместе без чьей-то либо помощи; эта будет самая красивая и самая грустная, волнующая и удивительная, о которой будут мечтать и которую будут ненавидеть — их любовь.
В жизни Лейтонов все было по-прежнему. Лейтоны наслаждались жизнью и своими успехами, их творческие неутомимые натуры подкреплялись личным счастьем, этот неспокойный дух двигал и гнал за новые горизонты. Что бы они ни делали: рисовали, или создавали, или считали деньги — все вызывало зависть, но вряд ли чья-то зависть могла остановить благородные порывы их душ. Для всех они стальные люди, но для себя — английские розы, такие же хрупкие и прекрасные, которые могут защищаться, но и под сильным ветром сломаться, и больше нет их красоты, она блекнет и меркнет, но на один миг она такова, какой не была никогда.
***
Руки коснулись твердых, неспелых лоз, которые поблескивали на солнце, выставляя черные бочки, пряча в тени прохладных листьях зеленые ягодки. Среди виноградника было
Лишь со скандалом Нэлли смогла уехать из Франции, чтобы оказаться на похоронах Веры, а потом, когда Мария вернулась в Лондон, чтобы умереть. Эдит не понимала этого, да и могла ли понять, как семья для нее много значила, так уж научил их Виктор: всегда быть вместе и верить друг в друга. Нэлли давно ощущала себя чужой, все ее добрые намерения, сладкие мечты разбились вмиг, их не стало, как и ее прежней. Каждое утро в зеркале она видела на своем лице печать печали. Женщина разочаровалась в любви, мужчинах, себе. Мужчины сломали ее сильных дух, от той рыжеволосой девочки, подражающей Сайману, ничего не осталось, только грусть, сменяющаяся безразличием. На ночь она стала принимать успокоительное, чтобы спать спокойно или сносить приставания мужа. Обычно Элеонора лежала как деревянная кукла, равнодушная ко всем его потным телодвижениям. Онор бесился, старался вывести ее из этого состояния, но ничего не мог поделать. А поутру она выпивала чай, зная, что любая ночь не принесет своих плодов. Говорили, что все женщины из рода Лейтон немного ведьмы, но она осознавала всю свою ничтожность.
В Лондон Нэлли ездила для того, чтобы, как психотерапевт, получить таблеток для себя и забрать травы. Она решила наказать Онора, лишить их с Эдит наследника. Виктория давно не являлась ее дочерью, в два года девочка была несносной и высокомерной. Эдит лишила ее возможности носить титул Холстонов, сказав, что Виктория принадлежит только Дю Саллем. Это оскорбляло Элеонору, и она еще больше захотела окончательно вернуться домой.
Джордж уговаривал ее подать на развод и разделаться с Онором, но ее держал тот чертов контракт, который она, почти не читая, подписала с его семьей. Будь он проклят! Она стиснула кулаки, побрела домой, ощущая, как часто дышит, как загнанный в угол зверь. Онор был дома. Элеонора только расслабилась, порадовавшись, что он уехал в Париж, — и тут этот подлец снова вернулся, видно, надоели его проститутки. Нэлли вошла на террасу, Эдит с сыном о чем-то оживлено говорили.
— Алеонор, — Нэлли поджала губы, как же ее выводило из себя это произношение! — Мы поедем в Париж, к врачу.
— Я никуда не поеду, — просто ответила женщина, стараясь не смотреть на ненавистных родственников.
— Поедешь. Прошло два года, а ты не беременеешь, — ей захотелось рассмеяться.
— Я была беременна, но из-за твоей матери потеряла ребенка! — выпалила Нэлл, замечая, как возглас возмущения собирается сорваться к с языка.
— А то, может, твоя лондонская врачиха что-то там испортила и не сказала тебе, — Эдит стала поддакивать, и Элеоноре захотелось ударить мужа.
— Не могла, — дерзко произнесла она. — Не могла, потому что Энди — лучший врач в Лондоне!
— Ты защищаешь ее, — Онор задымил. — Она стала такой благодаря своему отцу, тоже не особо выдающемуся врачу.
— Как ты смеешь оскорблять мою семью?! — прошипела она. — Кто ты такой? Какое ты имеешь право на это?! Я из древней семьи, которая ведет свой род от человека, спасшего Ричарда Львиное Сердце! Кто ты такой, чтобы оскорблять моего дядю, моего отца и моего деда! Кто ты такой? Мой отец — король в бизнесе, мой дядя — заведующий госпиталя, мой дед — профессор, мой брат — превосходный хирург, дядя Сайман — отличный психолог, а Фредерик — гений. Ты просто пыль по сравнению с ними, — мужчина соскочил со стула, хватая жену за плечи и сажая в кресло.