Грехи дома Борджа
Шрифт:
Вместо этого она велела мне отправиться в ее покои, чтобы она могла, по ее словам, на время отложить в сторону молитвенник, но я испугалась, что она хочет поговорить со мной о Чезаре. Несколько дней назад из Испании вернулся ее мажордом, Санчо. Он повидался с Чезаре в Медина-дель-Кампо и привез письма. Неужели одно из них предназначалось мне? Я удивилась, но тут же отбросила эту мысль. Даже если бы он написал мне, я не хотела ничего знать, не желала смотреть на знакомый летящий почерк и читать его красивую ложь.
Я испытала облегчение, когда мадонна изрекла:
– Виоланта, ты будешь сопровождать меня в покои герцога. Он устраивает встречу кардинала и дона Джулио. Хочет, чтобы они помирились до начала завтрашних празднеств. Затем мы отправимся к Анджеле. Для нее у меня тоже есть предложение.
Встреча, устроенная в личных покоях герцога, прошла ужасно. Джулио, с повязкой на правом глазу, а левым глазом, все еще сильно опухшим и бесцветным, несмотря на лечение голубиной кровью, стоял в темном углу, избегая света ламп. Ипполито, которому герцог приказал вернуться из Мантуи, напоминал надутого бульдога. Он держался как можно дальше от Джулио даже в такой небольшой комнате и упрямо делал вид, будто не замечает погибшей красоты брата. Помимо трех братьев Эсте, мадонны и меня, присутствовал также помощник герцога, поэт Никколо да Корреджо. Я подумала, что, наверное, он хочет сочинить панегирик в честь данного события.
Герцог посмотрел на кардинала, чтобы тот начинал, но Ипполито отказался говорить. Тогда герцог сказал Джулио, как сожалеет Ипполито о причиненном брату зле. Потом Джулио, высвободившись от слуги, помогавшего ему передвигаться, вышел в круг света. Донна Лукреция, стоявшая рядом, поморщилась и отвернулась. Я опустила голову и увидела, как Ипполито спрятал ногу в алой туфле под сутану.
– Господин, – произнес Джулио, обращаясь к герцогу, словно они находились здесь вдвоем, – вы видите, во что я превратился. И все же, – он повернулся к Ипполито, – я должен благодарить Господа и благословенную Мадонну, сохранивших мне зрение. И хотя со мной обошлись жестоко, бесчеловечно и совершенно неоправданно, я тем не менее прощаю вашу светлость и не перестану быть для вас тем же добрым братом, каким являлся всегда.
Герцог Альфонсо, не уловивший иронии в словах Джулио, что-то пробормотал, потом не выдержал и разрыдался. Корреджо обратился к братьям с призывом любить друг друга и радоваться своему благополучию, иначе герцог будет вынужден пойти против своей природы, склонной к всепрощению.– Поцелуйте друг друга в знак примирения, – велел герцог Альфонсо.
Никто не шелохнулся. Я задержала дыхание, и донна Лукреция наверняка тоже. Наконец Джулио сделал шаг к Ипполито.
– Ваша светлость, – подтолкнул его герцог, и кардинал также шагнул вперед.
Мне показалось, что это был не поцелуй, а шелест одной бороды о другую.
– Вовремя я изменила свои планы, – сказала донна Лукреция, как только слуга в доме Джулио закрыл за нами дверь, и мы с Анджелой остались наедине в маленькой комнате окнами в сад, где она теперь проводила почти все дни.
Хотя она не представляла, когда должен родиться ребенок, было ясно, что это дело нескольких недель, а не месяцев. Она лежала, огромная и неподвижная, на дневной кушетке рядом с высоким окном. Тонкое одеяло
Донна Лукреция досадливо вздохнула и подала мне знак, чтобы я подвинула стул к кушетке Анджелы. Усевшись, она наклонилась вперед и уперлась руками в бока. Эта мужская поза напомнила мне ее брата.
– Ладно, не желаешь говорить, так хотя бы послушай. Сегодня утром мой муж осуществил примирение между двумя братьями. Если хочешь, Джулио может покинуть двор и вернуться домой.
Опять молчание. Видимо, это был день красноречивых пауз.
– В таком случае, – продолжила мадонна, – он останется там, где сейчас, до тех пор пока… не привыкнет к своему положению. Ты должна выйти замуж. Я уже переговорила об этом с владельцем Сассуоло, Алессандро Пио, и он с радостью возьмет тебя. Он весьма великодушен, принимая во внимание, что я, к сожалению, не могу тебе выделить большого приданого. То, что у меня есть, пойдет на освобождение Чезаре. Я уже написала твоему брату. Достаточно сказать, что, будь у него столько дукатов, сколько отговорок, мы не знали бы проблем. Однако нам все удастся. Дон Алессандро хвалил твою красоту, – она бросила на кузину скептический взгляд, оставшийся незамеченным, – и образованность. Он признался мне, что считает себя счастливцем. Постарайся не разочаровать его. Свадьба состоится в дни карнавала. А пока ты отправишься в Меделану и будешь там рожать. Это достаточно далеко, так что приличия будут соблюдены. Герцог любезно предоставит для путешествия свой буцентавр. Виоланта поможет тебе собрать вещи.
Анджела повернула голову в нашу сторону и уставилась на кузину осоловелым взглядом. Глаза ее были тусклы, лицо бледное, на лбу выступили пятна. Волосы она неаккуратно связала, и выбившиеся пряди прилипли к вискам. Мне хотелось расплакаться, обнять подругу и сказать, что ничего не изменилось. Мы по-прежнему вместе, с нашими шутками и затеями, а мужчины пусть катятся в геенну огненную.
– Я не могу ехать сегодня. Мне нужно отдохнуть, – сказала Анджела.
Когда она открыла рот, я заметила, что пристрастие к сладкому начало сказываться на ее зубах.
– Ты будешь на борту баржи до наступления темноты, – произнесла донна Лукреция. – С тобой поедет Виоланта. Я наняла повитуху и кормилицу, они также составят тебе компанию. Ничего не бойся. Деревенский воздух пойдет тебе на пользу. А теперь поднимайся и собирайся в дорогу.
Мы с мадонной взяли Анджелу за руки и посадили на кушетке. Предстоящая поездка меня обрадовала. А потом я вспомнила некрасивое, но обаятельное лицо Гидеона д\'Арзента.К тому времени, как мы с Анджелой погрузились на буцентавр герцога, стало совсем темно и река, накатывавшая на пристань, казалась вязкой и черной, как патока. Оглянувшись на город, я увидела замок, освещенный огнями рождественского празднования, и поискала у себя в душе зависть или горечь изгнания. Но в сердце царил покой, я радовалась возможности побыть вдвоем с подругой даже при таких обстоятельствах, вынудивших нас отправиться в путешествие по реке зимой, в ссылку, пусть и временную. Баржа герцога своей роскошью напоминала маленький дворец, стены кают были обиты бархатом и увешаны гобеленами, защищавшими от холода и шума весел. Помимо повитухи и кормилицы, у нас были рабы для услуг и повар, а еще мадонна одолжила нам Фертеллу, чтобы мы не скучали. Вероятно, ни она, ни ее кузина не помнили, что когда-то клоуна подарил Анджеле кардинал Ипполито.
И хотя все эти мелочи только усиливали мое удовольствие, если бы их не было, хуже мне от этого не стало бы. Пока мы ждали, что паланкин мадонны доставят во дворец Джулио, откуда нас должны были перенести на пристань, донна Лукреция отвела меня в сторону.
– Есть новость, которая тебя обрадует, – объявила она. – Тебе известно, что Санчо вернулся через Неаполь? Он остановился на одну ночь у моего брата, дона Джоффре.
– Мой сын здоров? – Мне не следовало бы перебивать, но я не могла удержаться, и мадонна, видимо, решила оставить это без внимания.
– Совершенно здоров, – кивнула она, доброжелательно улыбаясь, – в чем ты сама скоро убедишься. В новом году он приедет в Феррару вместе со своей сестрой Камиллой и герцогом Камерино.
Вероятно, я поинтересовалась, как это вышло, возможно, она сама снизошла до объяснений, уже не помню. В тот раз я мало что поняла, мне казалось, это совершенно неважно, почему он приезжает, по сравнению с тем чудесным фактом, что он сюда приедет, и через несколько коротких недель мы с ним встретимся, и я снова стану сама собой. Причина заключалась в том, что дон Джоффре, овдовевший в тот год, когда Чезаре сослали в Испанию, после внезапной смерти принцессы Санчи пожелал жениться еще раз, а его новой невесте не хотелось брать на себя заботу о трех маленьких бастардах Борджа. Дон Альфонсо согласился на определенных условиях принять их в Ферраре. Я не стала спрашивать, на каких именно условиях, а мадонна мне не сказала. В тот раз не сказала.Глава 3 Феррара, карнавал, 1506
В то время я был так молод, что принял вожделение за любовь, как это случается у молодых.
Глядя через обнаженное плечо Анджелы на ее отражение в длинном зеркале, я подумала, как наши жизни мало-помалу движутся вперед. Подобно волнам весеннего прилива, мы откатываемся назад и все же с каждой новой волной продвигаемся чуть дальше предыдущей.
В Рождество, пока мы плыли в Меделану, она родила девочку на борту буцентавра. Ребенок родился преждевременно, видимо, из-за путешествия; маленькая, но крепкая девчушка. Анджела без колебаний выбрала имя для своей дочери, Джулия, после чего передала ее кормилице и потеряла к ребенку всякий интерес. Все то время, что мы пробыли в Меделане, она горевала по поводу пагубного воздействия на ее фигуру беременности, однако была полна решимости восстановить былую красоту. Анджела бинтовала грудь повязками, пропитанными пастой из размолотых косточек инжира, чтобы вернуть упругость, и заставляла меня растирать ей живот маслом из сладкого миндаля и лаванды, борясь с растяжками. Еще не окрепнув после родов, с продолжавшимся кровотечением, она предпринимала пешие и верховые прогулки, которые могли, как я опасалась, вызвать выпадение матки. Но Анджела была убеждена, что так она быстрее обретет прежнюю форму, чтобы доставить удовольствие новому мужу. По крайней мере, заявила она, единственный раз в моем присутствии вспомнив о дочери, младенец – девочка то есть – родился маленьким и не растянул ее там внизу, как сделал бы мальчишка.
Донна Лукреция проявила мудрость, когда выбирала повитуху, которая оказалась опытной особой, выходившей многих женщин, по той или иной причине желавших как можно быстрее после родов вернуться в постель к мужчине. Сделай вид, что это игра, предложила она со смешком, не вполне уважительным. Смешай немного розовой воды с оливковым маслом и пусть он тебя помассирует. У нас с Анджелой не было ни любовника, на мужа, зато мы были друг у друга и убивали время в деревне с помощью игр, о которых наша повитуха даже не подозревала.
И вот теперь, когда до свадьбы оставался всего час, Анджела по-прежнему выражала недовольство своей внешностью.
– Господи! – восклицала она, вертясь перед зеркалом то одним боком, то другим при свете свечей, отбрасывавшем блики на ее кожу. – Я превратилась в настоящую уродину. Пузо висит, как у свиньи, грудь плоская. Он помчится, издавая вопли, к своей мамочке, и она станет торжествовать победу.
Мать жениха не одобряла предстоящий брак, поэтому Анджела не отправилась на свадьбу в Сассуоло, а должна была обвенчаться втайне, в часовне донны Лукреции, после чего остаться при дворе. Анджела встретила этот план с облегчением. У нее не было желания заживо похоронить себя в деревне, где, кроме молочной фермы и сада, заниматься нечем.
– Он будет любить тебя точно так, как любим мы, – сказала я.
– Правда?
Она повернулась ко мне. Отполированное зеркальное серебро больше не смягчало ее черт. Лицо выглядело усталым, кожа под глазами припухла и натянулась, а морщины в уголках рта, прежде появлявшиеся от смеха, стали еще глубже. Что бы там ни утверждали художники, именно недостатки создают человеческую красоту. Возможно, поэтому Создатель не покинул Адама, когда тот вкусил от плода.
– Да.
Я оказалась права. Дон Алессандро, явившийся в сопровождении кузена из Карпи, не мог отвести глаз от своей невесты ни в течение краткой службы, ни во время долгого ужина. Когда мадонна наконец сжалилась над ним и, поднявшись из-за стола, приказала Перро и Гатто проводить счастливую пару в невестин будуар, дон Алессандро чуть не лопнул от ликования. Последовала пауза, пока мы ждали, что расчистят место для актеров и музыкантов, которым предстояло нас развлекать все то время, что дон Алессандро и Анджела выполняли в соседней комнате обещания, данные друг другу, и мне показалось, что в зале отсутствуют не только новобрачные. Я вспомнила о Джулио, так и оставшемся в Корте-Веккьо, о его новорожденной дочери в Меделане, о закрытом доме и фонтанах в саду. Я подумала о Джироламо, как он сейчас добирается сюда из Неаполя, как думала по тысяче раз на день, молясь в молчаливом отчаянии о его безопасности любому божеству, которое могло меня услышать. Я пыталась представить, каким он стал теперь, но воображение рисовало лишь лицо его отца – вот чье отсутствие здесь действительно ощущалось.
– Ты скучаешь по нему? – однажды вечером, еще в Меделане, спросила меня Анджела, когда мы лежали перед огнем, потягивая вино, подогретое с медом и гвоздикой.
– Ты о ком? На вот, поешь. – Я протянула ей горсть изюма.
Она покачала головой.
– Я худею.
Видимо, в тот раз я выпила много вина, поэтому честно ответила:
– Вот здесь, – сказала я, постучав пальцами по виску, – я никогда не смогу простить его за то, как он меня обманул. Что касается остального… да, я скучаю по нему.
– А он знает?
– Разве ему не все равно?
Анджела пожала плечами, спустив рубашку с одного золотистого плечика.
– Напиши ему – и посмотришь, ответит ли он тебе. Некоторые из его писем вроде бы доходят.
– Нет. – Я села, ощутив внезапное беспокойство: пустой летний дворец словно дышал мне в спину холодом. Я поежилась, обхватила колени. – В моем сердце ничего не осталось, никакой доброты к нему. Он ее не заслужил, да и вряд ли бы поблагодарил меня за то, что пишу к нему из жалости.
Анджела принялась медленно аплодировать.
– Отличная речь! – Она опустилась на колени позади меня и завернула мою юбку на плечи, словно плащ. – А дело в том, что ты боишься не получить ответа. До сих пор бежишь от правды во всем, что касается моего брата? Он, конечно, волен в своих пристрастиях, но это не означает, что его можно дешево купить.
– Знаю. Просто я больше не уверена, что он достоин такой цены.
Ее руки застыли у меня на плечах, и я поняла, что сказала чересчур много. Я вслух высказала то, что она втайне думала про Джулио.После свадьбы дон Алессандро вернулся домой к матери один, а Анджела с головой окунулась в карнавальное веселье, как обожженный прыгает в реку. Танцевала все ночи напролет, часто с кузеном дона Алессандро из Карпи, а днем разъезжала по городу с донной Лукрецией, в масках, вместе с фаворитами герцога. Сидя в первом ряду на каждом представлении, Анджела привлекала к себе внимание победителей в Битве Яиц и даже послала воздушный поцелуй тому, кто с завязанными глазами все-таки умудрился ударить палкой свинью. Громче всех охала и восторгалась Чингано, цыганом герцога, когда он прошел по канату, натянутому над площадью, с кандалами на щиколотках.
Весь двор затаил дыхание, когда Ипполито в экстравагантной маске из жемчуга и павлиньих перьев, но вполне при этом узнаваемый, пригласил Анджелу сплясать с ним чакону [48] . Она согласилась и станцевала с непревзойденной грацией, скрываясь под собственной маской из белого атласа, отделанной кружевными ленточками, что порхали над ее головкой, будто ангельские крылышки. Герцог Альфонсо и донна Лукреция были энергичны и грациозны, насколько возможно, само их присутствие на празднике служило маской, за которой пряталось горе, поселившееся в нашем замке призраков.
В последний день Масленицы я отправилась навестить Джулио. Я несла ему блины и блюдо французских тостов с собственного стола мадонны. Сердце сжималось от мысли, что он в преддверье Великого поста даже не попробует праздничного угощения. Однако когда я пришла, у него уже сидела компания – Ферранте и кузен дона Алессандро, дон Альберто Пио да Карпи. На низком столике стоял пустой кувшин из-под вина, а второй они допивали. Присутствие дона Альберто удивило меня. Стыдясь своего лица в шрамах и неуклюжести из-за поврежденного зрения, Джулио держался в стороне от карнавала и почти не принимал посетителей. Ферранте ежедневно навещал его. Джулио и других братьев с радостью принял бы, по его словам, только герцог и кардинал никак не могли прервать свое веселье, чтобы посвятить несколько скучных часов инвалиду. Об Анджеле и своей дочери он ничего не говорил, хотя его готовность проводить время в моей компании, слушать, как я читаю, или просто сидеть рядом и молчать была достаточно красноречива. Ко мне прилип запах двора донны Лукреции. Я являлась подругой Анджелы и присутствовала при рождении ее ребенка. Вероятно, для него я воплощала надежду, что все еще возможно.
Расставив на столе еду, я извинилась и собралась уйти, но Джулио настаивал, чтобы я осталась, а его сотрапезники оживленно ему поддакивали. Я приняла приглашение и стала отвечать на вопросы о своем здоровье, понравился ли мне карнавал, какие маски и зрелища считаю лучшими, однако меня не покидало ощущение, будто я прервала нечто важное. Наш вежливый разговор скользил по поверхности чего-то глубокого и темного, и мне было не по себе. Когда в дверях мрачной гостиной появилась рабыня-далматинка и объявила на своем чудовищном итальянском, что мадонна зовет меня в Камера-ди-Паравенто, я готова была обнять ее.
Камера-ди-Паравенто была новым добавлением к ее покоям и представляла собой комнату, разделенную решетчатой перегородкой. За ней скрывалась мадонна со своими дамами, пока господа танцевали по другую сторону. Таким образом она позволяла незамужним девушкам, находившимся под ее опекой, понаблюдать за юношами, которых она для них выбрала, соблюдая при этом правила приличия и не посягая на девичью скромность. Я почему-то решила, что либо рабыня не поняла приказа, либо я не поняла рабыню. После моего возвращения из Рима мадонна ни разу не заговаривала о том, чтобы найти мне мужа. В моем возрасте и с моим прошлым я уже не рассматривалась как невеста. Да и особой скромности у меня не осталось, чтобы на нее посягать. Но далматинка решительно направилась на тропу, соединявшую Корте-Веккьо и Торре-Маркесана, поэтому мне ничего не оставалось, как идти за ней следом, пробираясь между строительными лесами, точно ребенок из сказки, потерявшийся в чаще. После праздника должны были начаться работы по сооружению крыши над тропой. Как раз вовремя, подумала я, провалившись сквозь корку льда в лужу.
Мадонну я нашла в обществе одной Фидельмы, что тоже было странно, поскольку любование юношескими икрами и хихиканье над изгибом их бедер при исполнении мавританского танца не являлось ее любимым времяпрепровождением. Сердце Фидельмы было отдано фра Рафаэлло с его бледностью святоши и праведным огнем в черных глазах, хотя
– Взгляни, – сказала мадонна и протянула мне серебряный диск с грубо обработанными краями, а рабыня налила вина и положила на тарелку несколько фиников в марципане. – Это образец моей медали, представленный вчера сиром д\'Арзента.
Значит, вчера он был при дворе и не отыскал меня? Что ж, я сама велела ему этого не делать.
– Что ты думаешь? – поинтересовалась мадонна.
На одной стороне я увидела профиль донны Лукреции, отличавшийся исключительным сходством. Я даже испугалась, не решит ли она, что такой образ недостаточно ей льстит, ведь художник правдиво изобразил и скошенный подбородок, и пухлость щек. Однако он уловил решительность, с какой она сжимает губы, будто знал ее всю жизнь.
– Мне очень нравится, мадонна.
– Отлично. Мне тоже. Художник был честен, как заметила Фидельма. – Еще бы ей не заметить, всю жизнь рубит сплеча, не прибегая к тонкостям. – Мне, как герцогине, полагается поощрять честность.
– Да, мадонна. – Что я могла сказать? Возможно, как посвященная в ее любовные дела, к тому же любящая ее брата, по мнению герцогини, не меньше, чем она сама, я была единственным человеком на свете, с кем она могла быть откровенной.
– Не хотелось бы, чтобы меня изобразили в виде худенькой девчонки. Подобный образ не внушил бы доверия моим подданным. Все правильно, мне и полагается выглядеть… матриархально. А теперь, – продолжила она, не давая возможности задуматься о пугающей иронии слова «матриархально», – переверни. Посмотри другую сторону.
Реверс украшал образ купидона с повязкой на глазах, привязанного к лавру, а рядом с деревом была изображена скрипка со смычком и пюпитр, кончики крыльев купидона едва касались роскошного корпуса скрипки.
– Прекрасно выполненная работа, мадонна.
Безупречная композиция: дерево нависло над фигурой божества, повторяя линии тела, натянувшего путы. Все было динамично, наполнено ветром, схвачено за секунду до перемены, поэтому возникало ощущение, что если закрыть глаза, а потом открыть, то картина изменится. Такое изящество никак не вязалось в моем представлении с огромными костлявыми ручищами Гидеона, плоскими кончиками пальцев и сбитыми костяшками.
– Как ты это трактуешь? – спросила мадонна.
– Я должна положиться на ваше мнение. У вас преимущество гораздо лучшего образования.
– Чепуха! Когда мы впервые с тобой встретились, ты не хуже меня цитировала Данте, а что касается твоего греческого, то он… довольно тонок.
Я вспомнила Джованни, свою единственную греческую шутку, а также то, что в любую минуту он, мой сын и Камилла окажутся здесь.
– Ладно, – произнесла я, – купидон, привязанный к лавру, предостерегает нас от любви по глупости.
Мадонна заулыбалась, закивала, хотя при зимнем освещении, проникавшем только сквозь решетчатую перегородку, трудно было определить, улыбались ли ее глаза или нет.
– Продолжай!
– Скрипка олицетворяет вашего досточтимого мужа, ведь он прекрасно на ней играет, а смычок – его… мужественность. – Я услышала, как Фидельма тихо охнула. – Также… смычок указывает на купидона, а тот крыльями касается скрипки, таким образом он благословляет ваш союз, мадонна.
– Хорошо, но я пойду дальше и предположу следующее: сир д\'Арзента намеренно дает нам понять, что скрипка была вырезана из древесины лавра, символизирующего чистоту нимфы Дафны [49] . А слепота купидона побуждает меня сосредоточиться на том, что говорят мне другие чувства, полагаться не только на зрение, но и на слух. Мой муж утверждает, что безгрешен и в Ферраре все хорошо. И я должна ему верить.
– Мастер подсказывает вам секрет гармонии в браке, мадонна.
Она рассмеялась.
– Вот видишь, как он умен. Его работа вызвала такие споры, что я чуть не забыла, зачем за тобой посылала. Фидельма, можешь нас оставить. Найди своего брата и передай, что мы довольны, пусть продолжает и отольет двенадцать медалей из золота на каждый месяц правления моего мужа и тридцать… нет, двадцать девять… из серебра. Санчо позаботится об оплате, если он зайдет завтра к нему.
Фидельма ушла, а я догадалась по внезапному сквозняку и перемене в освещении, что дверь в основную часть комнаты, по ту сторону перегородки, открылась. Наших ушей достиг приглушенный разговор, шарканье, словно кто-то упирался, а его тащили через порог. Раздался пронзительный крик: «Не буду!», за которым последовал быстрый топот по щербатому полу. Затем шаги, легкие и торопливые. Детские. Прижавшись к решетке, я позвала: «Джироламо!» Потом сообразила, что прибежала маленькая девочка, хотя засомневалась. Моему сыну оставалось еще несколько лет до того, как носить штаны и стричь волосы. Рыжие кудряшки, горячий нрав, неприятие приказов – все это могло в равной степени относиться и к Камилле, и к Джироламо или к любому другому ребенку, рожденному от Чезаре.
– Тихо, – велела мадонна. – Не выдавай, что мы здесь.
Теперь в комнате находились уже все дети с целой свитой усталых нянек, а вскоре вошел мужчина, по виду прямо с дороги. Он держал в руках охапку кукол, лошадку-качалку и серсо. Джованни, как я заметила, вырос и вытянулся, сохранив сходство с донной Лукрецией и их общим отцом. Переключив внимание на двух других детей, я поняла в вихре паники и чувства вины, что едва их различаю, а они тем временем танцевали перед мужчиной с игрушками и тянули его за рукава, стараясь освободить от ноши. На обоих ребятишках были шерстяные платьица, простенькие, но отличного качества, а на головах – мягкие шапочки от холода, натянутые до ушей, не скрывавшие длинных, непокорных рыжих волос.
– Джироламо!
Но они подняли такой шум, что не услышали меня. Один схватил куклу, которая тут же понадобилась второму, каждый принялся тянуть к себе. Голова куклы, как и следовало ожидать, отделилась от тела, и ребенок, тянувший за нее, потерял равновесие и шлепнулся на пол. Второй же издал громкий крик победителя и, размахивая обезглавленным телом, проскакал круг почета, перебирая крепкими ножками в шерстяных чулочках. Фонси, наблюдавший за происходящим сквозь решетку, умудрился подлезть под нее и прыгал с лаем среди ребятишек. Тот, кто держал голову куклы, обернулся на решетку и перехватил мой взгляд. У него были очень темные глазки с тем холодным огоньком в самой глубине, который я очень хорошо знала. Потом он переключил внимание на собаку и кинул ей голову. Это был Джироламо.
– Мадонна, можно мне пойти к сыну?
– Нет, Виоланта. – Она удержала меня за руку. – Не надо.
– Почему? – воскликнула я, чувствуя, как страх разливается по жилам.
– Я хотела предоставить тебе возможность убедиться, что с ним все в порядке, но обратно ты его не получишь. Он отправится в Карпи на попечение дона Альберто Пио. Дон Альберто занимает хорошее положение, и при его доме живут несколько талантливых людей. Он позаботится о том, чтобы Джироламо вырос человеком образованным.
– Но…
– И спорить нечего. Будь ты замужем, все могло бы сложиться по-иному, но с этим тебе не повезло, остается лишь полагаться на свою удачу, как сказал бы тебе мой брат.
– Я готова выйти замуж, мадонна!
Она усмехнулась.
– Между готовностью и возможностью пролегла пропасть, мост через которую мне построить не по средствам. Я бы любому дала за тебя хорошее приданое, но у меня его просто нет. Папа Римский Юлий конфисковал все имущество Чезаре, как ты знаешь. Сына ты видеть будешь. Я позабочусь, чтобы иногда его привозили в Феррару. Но ты должна пообещать, что не откроешь ему, кто ты такая. – Помолчав, она продолжила: – Это также пожелание Чезаре, Виоланта.
«Дети для меня важны», – однажды сказал он и подтвердил это, милостиво проведя со мной целую ночь в постели. У меня мелькнула мысль взбунтоваться и тут же растаяла, как падающая звезда в небе, однако в наступившей темноте я видела все очень ясно. Своим несогласием я добилась бы только одного – окончательной разлуки с сыном. Если же я соглашусь с условиями мадонны, то мы хотя бы станем видеться с ним изредка, я буду знать, как у него дела, как он растет, как учится, как справляется с детскими болезнями, когда получит свою первую лошадку, впервые влюбится. Стану знать о нем больше, чем когда-то знала обо мне моя родная мать. «Следуй за любовью». Это не очень прямой путь и, вероятно, не очень нравственный.Меня почему-то все больше тянуло к Джулио. Хотя Анджела вернулась в нашу общую комнату и вела себя так, словно ничего не изменилось с тех пор, как мы приехали в Феррару четыре года назад, я не могла ей признаться, что с каждым днем все острее ощущаю предательство, связанное с Джироламо. Дочь, до сих пор отданная заботам няньки в Меделане, оставила еще меньший след в сердце матери, чем на ее прекрасно восстановившемся теле. Анджела просто ответила бы, что так сложилось, я хорошо провела время, заплатила за это, и теперь пора двигаться дальше. Затхлый воздух ностальгии в покоях Джулио лучше соответствовал моим настроениям.
Приближалась Пасха, дни становились длиннее, а Джулио по-прежнему не выходил из дома, скрываясь за закрытыми ставнями под предлогом, что свет вреден для его глаз. В комнатах навечно поселилась зима, несмотря на то что за окнами весна вступала в свои права. Я читала ему вслух, иногда мы развлекались тем, что декламировали стихи или пели вместе, хотя я уступала ему в музыкальности. Часто мне на помощь приходил Ферранте или тот певец из Артиджанова, к которому благоволил герцог и теперь одалживал его своему брату для скорейшего выздоровления.
– Чертов певец, – высказался Джулио с непривычной для него грубостью, когда Джан-Канторе впервые появился в его покоях, – а ведь это я его нашел. Мне сейчас нужны деньги. Проклятие, я не способен даже настрелять дичи для своего стола, не говоря уже о том, чтобы подписать счет за ткань на глазную повязку. Как мне теперь жить?
Он преувеличивал, разумеется, и певец знал это не хуже меня, так что понадобился всего один новый анекдот от Тромбончино, чтобы восстановить его душевное равновесие. Музыка всегда могла приободрить Джулио, ведь для того, чтобы слушать, глаза не нужны. Он обнаружил, что слух его обострился, пальцы обрели большую чувствительность к дрожанию струн. Джулио пошутил, что если бы Анджела когда-нибудь вернулась к нему, то убедилась бы, что теперь его прикосновения могли бы доставить ей гораздо больше удовольствия. Ночью, добавил он, когда погашены все свечи. Джулио извинился за свою грубость и больше никогда не упоминал об Анджеле. Часто мне приходилось заполнять паузы, и тогда я говорила о Джироламо. Мне казалось, что Джулио разделяет мою боль, а мои рассказы помогают ему умерить его собственную.
Вскоре после Пасхи герцог Альфонсо отправился с визитом в Венецию и на время своего отсутствия оставил править мадонну. Джулио он велел возвращаться к себе во дворец, поскольку его жене, герцогине, следовало занять герцогские покои в Корте, а комнаты, которыми сейчас пользовался Джулио, понадобятся для ее придворных. Герцог заполнил замок швейцарскими наемниками, чем вызвал волнение при дворе, хотя, казалось, на то не было причин. Теперь Корте-Веккьо напоминал мне Сан-Клементе в последние дни моего пребывания в Риме. И даже звуки в замке были те же: звенели шпоры и оружие, цокали чашечки с игральными костями, звучала гортанная речь швейцарцев. Запах тоже напоминал Сан-Клементе: пахло кожей, жиром, сталью, прокисшим вином и мужским по́том.
Я полагала, что это и являлось источником моего беспокойства, пока, помогая Джулио снова устроиться у себя дома, случайно не уронила одну из его книг, откуда выпало письмо. Я не стала бы читать, но случайно увидела имя Альберто Пио. Джулио в то время прогуливался у себя в саду вместе с Ферранте. В раскрытое окно до меня доносились их голоса: Джулио жаловался на солнечный свет, а Ферранте уверял, что ему необходим воздух и физические нагрузки, так что придется привыкать.
Письмо было от Франческо Гонзага, хотя написано не его рукой. Он благодарил Джулио за дружеское отношение и уверял, что любит зятя и скорбит о его участи не меньше. «Дон Альберто Пио уже передал тебе лично, полагаю, что я целиком на вашей с доном Ферранте стороне в том, что касается мести весьма почтенному кардиналу…» Я не посмела прочесть дальше. Что все это значило? На первый взгляд похоже на предательство, поскольку любая месть, задуманная против Ипполито, затронет и самого герцога, ведь они так близки. И все же, если Джулио и Ферранте с сообщниками решили отомстить, как можно проявлять подобную неосторожность, доверить планы письму? Наверное, все-таки это какая-то шутка или письмо старое, давно потеряло свое значение, засунутое между страницами книги и забытое. Я взглянула на книгу: новый сборник стихов Ариосто, из которого я кое-что зачитывала Джулио всего несколько дней назад. Я снова посмотрела на письмо, нет ли на нем даты; оказалось, что оно написано в дни Святой Недели. Сунув письмо в лиф, я крикнула мужчинам в саду, что мне нужно идти, так как герцогиня будет искать меня, чтобы я помогла ей переодеться к вечерней аудиенции.
– Кажется, одна дама из Ченто желает обратиться к ней с петицией, чтобы устроить соревнование дам в Барко на праздник Тела Христова, – добавила я, поражаясь собственному спокойствию.
– Надеюсь, герцогиня согласится! – крикнул Ферранте. – Это будет бальзам для больных глаз.
При этих словах Джулио двинул ему в ребра, и они принялись возиться, как мальчишки. Они даже не подозревали ни о моей находке, ни о том, как я намерена поступить.
Как я могла поступить в данной ситуации? И сколько пройдет времени, прежде чем Джулио обнаружит пропажу и подозрение падет на меня? Не отнести ли письмо прямо к донне Лукреции? Она сделает все, что в ее силах, чтобы помешать еще большему разногласию между братьями. Правда, возникала одна трудность. Во время Святой Недели, проведенной в монастыре, мадонна переболела трехдневной лихорадкой и пока от нее не оправилась. Я опасалась, как бы ей не стало хуже, если она увидит письмо. Однако, возвращаясь во дворец, я прошла мимо человека, несшего на шесте через плечо связку птиц, и это натолкнуло меня на мысль.Выслушав петицию от дамы из Ченто, а затем рассмотрев остальные дела – споры о собственности, просьбы об освобождении от брачных обязательств, о выплате пенсий и патронаже, – мадонна отправилась отдыхать, а я потихоньку ускользнула из замка.
Покровительство донны Лукреции позволило Гидеону устроиться в мастерской известного серебряных дел мастера, который открыл свое дело в галерее на краю площади, так что мне не пришлось далеко идти. Был чудесный ранний вечер, и люди по-прежнему легко расставались с деньгами после суровости Великого поста. Старый город бурлил от покупателей и носильщиков, торговцев рыбой с прилипшим к их одежде запахом реки, крестьян с землей под ногтями, катящих тележки, доверху груженные кабачками, от которых так и не отлетели желтые цветы. Оружейный мастер и точильщик ножей завели словесную дуэль по поводу качества их товара, и я чуть не оглохла, нырнув в короткий переулок за лавкой аптекаря, где аромат молотого мускатного ореха смешался с душком свинарника. В конце переулка, после загона для свиней, дровяного склада и стеллажа со сковородами для сушки оливковых косточек, располагалась лавка серебряных дел мастера. Там я надеялась найти Гидеона.
Я вошла, отодвинув в сторону толстый кожаный занавес, и услышала свист и постукивание крошечных молоточков. Никаких горящих ламп, тонкие полосы света пробивались сквозь щели в деревянных стенах и крыше, образуя яркую решетку, в ней кружились золотые и серебряные пылинки, подхваченные сквозняком. Когда мои глаза привыкли к темноте, эта световая решетка будто растворилась, и я увидела Гидеона. Склонившись над верстаком, он работал стамеской размером со щипчики, которыми я когда-то выщипывала мадонне брови. Гидеон рассматривал свою работу через увеличительные линзы, прикрепленные ко лбу с помощью хитроумного приспособления, а рядом стояла нетронутая тарелка с хлебом и кусочками копченого угря. Еда поблескивала, присыпанная сверху золотой пудрой. Я прокашлялась, внезапно застеснявшись, что отрываю его от работы. Он резко выпрямился, чуть не стукнувшись головой о потолочную балку. Линзы подскочили, затем одна из них соскользнула по глазу и наверняка упала бы, если бы Гидеон не подхватил ее. Развязав кожаный ремешок, крепивший все приспособление к голове, он положил его на скамью. Тыльная сторона его ладони тоже поблескивала золотом, а когда Гидеон улыбнулся мне, то на лице проступили золотые морщины, словно золото забило все поры кожи.
– А, – сказал он, будто меня ждал.
– Мне нужна ваша помощь, – произнесла я.
Гидеон прислонился спиной к верстаку и сложил руки на груди.
– Чем я могу вам помочь?
Он даже не пытался отвести взгляда, когда я полезла в лиф за письмом, которое за время прогулки опустилось довольно низко. Когда моя рука дотронулась до груди, мне вдруг показалось, что это его рука находится там, окрашивая мою кожу золотой пылью, и тихое пламя зажглось внизу живота.
– Что я могу сделать? – со смехом спросил Гидеон.