Грехи дома Борджа
Шрифт:
Глава 4 Феррара, праздник Тела Господня, 1506
Мы никогда ничего не скрывали друг от друга. В этом наша уникальная сила, поскольку нам обоим приходилось учиться мастерству скрывать правду от других.
В следующий раз я увидела Гидеона через несколько месяцев. Наша жизнь протекала сурово в апартаментах герцога в Корте, но теперь, оглядываясь назад, я понимаю, что рутинное существование скорее напоминало гладкую поверхность моря, скрывающую бурные течения.
Мадонна стала неотделима от Ипполито, с ним она правила герцогством в отсутствие мужа. Третьим, пусть и несуразным, правителем являлся маленький Джованни, которому позволили остаться в Ферраре. Я утешалась мыслью, что герцог, наверное, считает младшего брата мадонны меньшей угрозой, чем сына Чезаре. Мадонна проявляла живой интерес к его обучению и полагала, что он многое может почерпнуть, наблюдая ежедневные дела по управлению герцогством, хотя мальчик обычно очень скучал и во время церемоний часто ронял игрушки или спрашивал, сколько ему еще нужно здесь сидеть. Мадонна лишь терпеливо улыбалась братику. А что думал Ипполито – неизвестно, свои мысли он держал при себе.
Он и мадонна не только вместе принимали послов, председательствовали в судах, осматривали городские оборонительные сооружения, но и часто обедали вдвоем, смеялись над письмами герцога, где рассказывалось в живописных подробностях о его приключениях в Адриатическом море с парой венецианцев-капитанов, подобранных им в Ланчиано, и планировали развлечения на праздник Тела Господня. Анджела тоже находилась поблизости от Ипполито: ее муж благополучно отбыл в дом своей матушки в Сассуоло, а дочь по-прежнему жила в деревне.
Мое участие в придворной жизни было не таким заметным, по необходимости, поскольку я по-прежнему способствовала переписке между мадонной и доном Франческо, встречаясь с Эрколе Строцци. Мне по-прежнему приходилось выслушивать ее планы по освобождению Чезаре, зачитывать вслух и одобрять жалкие призывы к королю Фердинанду, в которых мадонна ссылалась на родство, хотя все, кроме семейства Борджа, знали, что оно выдумано. Она даже писала понтифику Юлию, а тот, можно не сомневаться, ежедневно молился, чтобы тюремное заточение сказалось на Валентино и подтолкнуло его к преждевременной могиле. Прошло два года, как он угодил за решетку, а до сих пор не было названо даты судебного заседания, где бы он ответил на предъявленные обвинения. С тех пор как Санчо привез от него письма в последний раз, мы не получали никаких известий, а если мадонна что-то и знала, то со мной не делилась.
Однако она с неизменной педантичностью сообщала мне, как растет сын. Говорила, что он не по годам сметлив и уже научился узнавать буквы своего имени, написанные на грифельной доске. Дон Альберто подарил ему пони и даже позволил взять несколько невысоких препятствий, все обошлось благополучно. Жена дона Альберто и ее придворные дамы очарованы мальчиком, зато слуги не проявляют особых восторгов.
– По рассказам, он больше напоминает Хуана, чем Чезаре, – заметила мадонна, нахмурив брови. Или маленького Хаима, подумала я. Тот часто доводил
Ферранте появлялся при дворе нерегулярно, да и компания из него была плохая. Его Витторио, кажется, куда-то испарился вместе со всем, что было связано с Чезаре, и это вызывало у Ферранте постоянное раздражение. Наверное, он завел себе других мальчиков, но они не заменили ему Витторио. Его тихо возмущало то, как все игнорируют Джулио, и он наблюдал за Ипполито и донной Лукрецией, цинично скривив рот, отчего его широкое приятное лицо становилось почти таким же уродливым, как у Джулио, над которым потрудились наемники кардинала. В конце концов он попытался с ней поговорить. Не будь рядом Ипполито, имей она возможность говорить свободно, многое могло бы закончиться иначе.
Мадонна проводила ежедневные аудиенции в Большом зале замка. Они с Ипполито восседали на возвышении в конце зала. Мадонна казалась совсем маленькой в огромном троне герцога, куда она усаживалась и ставила ноги на алую с позолотой скамеечку, потому что они не доставали пола. Рядом с Ипполито стояли его помощники; Джованни и придворные дамы мадонны сидели на подушках перед троном, как она когда-то в девичестве на отцовских аудиенциях. У главных дверей расположились часовые, как и позади нас, у маленького входа в гардеробную. Времена были неспокойные, поэтому солдат расставили через равные интервалы и вдоль стен.
В то утро Ферранте держался в задних рядах просителей, ожидая, когда выслушают последнего. Как только зал опустел, он прошел вперед, и эхо его шагов отскакивало от фресок и сводчатого потолка. Сорвав с головы объемную шляпу, позволявшую сохранить некое подобие анонимности, Ферранте отвесил глубокий поклон. Ипполито заерзал на стуле, как человек, страдающий геморроем, но мадонна одарила Ферранте очаровательной улыбкой.
– Брат, – сказала она, – приветствуем тебя.
Ферранте приблизился к возвышению и опустился на колено, чтобы поцеловать ей руку, но мадонна спустилась со ступеньки, подняла брата и расцеловала в обе щеки, привстав на цыпочки.
– Чем я могу помочь тебе, Ферранте? – поинтересовалась она. – Меня расстраивает, что ты чувствуешь себя обязанным ждать очереди среди всех этих людей, что жалуются на кражи своих коз и состояние городских помоек. Ты же знаешь, я готова тебя выслушать в любое время. Разве не так, кардинал?
Ипполито неразборчиво буркнул что-то – видимо, согласился. Ферранте даже не взглянул в его сторону.
– Я здесь от имени дона Джулио, – произнес он.
– А почему он сам не мог прийти? Снова болен?
Перед отъездом герцог ясно дал понять, что Джулио волен приходить и уходить, когда ему заблагорассудится. Герцог Альфонсо, как он сам недвусмысленно выразился, не придавал никакого значения слухам о готовящихся против него заговорах. Он верил своим братьям, как и полагалось. А усиление гарнизона – всего лишь естественная предосторожность на время его отсутствия.
– Он отказывается покидать дворец, мадонна. Предпочитает проводить время с лошадьми или среди цветов, а не при дворе, где люди, как он опасается, будут его разглядывать. К сожалению, гордость медленнее залечивается, чем тело.
– Бедный Джулио!
– Вы могли бы, сестра, облегчить его страдания своим визитом.
– Можно идти? Здесь скучно, – заныл Джованни.
Он всегда был бесчувственным ребенком, ему в отличие от большинства детей, улавливающих настроение взрослых, не хватало внутреннего чутья. Я шикнула на него и попыталась отвлечь маленьким деревянным рыцарем верхом на коне, которого он принес в зал.
Мадонна бросила на Ипполито неуверенный взгляд.
– Да… да, я обязательно навещу его в ближайшее время.
– Он чрезвычайно огорчен, что для него так мало было сделано. У него, как у меня и Сигизмондо, есть всего лишь дом и пенсия, завещанная отцом, а теперь он лишен возможности пополнить свой доход военными трофеями или выгодным браком.
– Как и Сигизмондо, – заметил Ипполито.
– Со всем моим уважением, ваша светлость, у Сигизмондо положение иное. Он не обязан поддерживать тот же уровень, что и Джулио. Его потребности просты, как и он сам. Что, если… выделить бенефицию? Наш брат чувствует, что мог бы принять духовный сан. Он благочестивый человек, как вам известно, а его любовь к музыке сослужит ему хорошую службу в церкви. При соответствующем доходе он мог бы стать покровителем для тех, кто исполняет религиозную музыку.
– Ты предполагаешь, что я поделюсь с ним собственными доходами?
– По мнению некоторых, это было бы справедливо. Другие же сказали бы, что слуги Христа на земле обязаны подражать Ему.
– Ты говоришь мудро, Ферранте, – кивнула мадонна. – Я напишу мужу, изложу ему дело.
– Со всем моим уважением, герцогиня, – вступил в разговор Ипполито, – вы убедитесь, что он придерживается по данному вопросу того же мнения, что и я. Мы с доном Джулио уладили наши разногласия. Я извинился за необдуманный, небратский поступок. О доне Джулио заботятся. И хотя он больше не может воевать, полагаю, ничто не мешает ему жениться. Зрение совсем не обязательно, чтобы завести наследников. В определенных случаях, уверен, без него даже лучше.
Мадонна отреагировала на шутку Ипполито слабой улыбкой.
– Если таково слово кардинала, то я, к сожалению, ничего не могу сделать, Ферранте. Прошу, передай Джулио, что я… скорблю вместе с ним.
– А как же его дочь, мадонна? Он может хотя бы увидеть ее?
– Решение остается за доном Алессандро Пио, брат, поскольку теперь он законный ее опекун. Донна Анджела… донна Анджела опасается влияния отцовских увечий на здоровье ребенка. Мне жаль.
Ферранте побледнел, веснушки на его переносице стали чуть ли не голубыми. Он посмотрел на всех нас, так красиво сидевших на возвышении, и в его глазах вспыхнуло столько презрения, что я невольно разрумянилась. Потом Ферранте поклонился и направился к выходу.
– Не смей поворачиваться ко мне спиной! – крикнул ему вслед Ипполито, но Ферранте как будто не слышал.
– Какая жалость, – прошептал Джованни. – А я надеялся, они подерутся.
– Еще, может, и подерутся, – тихо произнесла одна из новеньких, которая сама еще недавно была ребенком.
Двери закрылись, и донна Лукреция повернулась к Ипполито:
– Все, что ты говорил, лишь ухудшило дело. Ты этого добивался? Если да, то вряд ли Альфонсо тебя одобрит.
– Полагаешь, нет? Он знает не хуже меня, что эта парочка затевает какую-то каверзу. Чем скорее мы от них избавимся, тем лучше.
Щеки у меня горели. Я поспешно занялась Джованни, надеясь, что Ипполито ничего не заметит.
– А ты не думаешь, что, вероятно, будет лучше сделать что-то для Джулио и таким образом вернуть их расположение? – спросила мадонна. – Как насчет местного прихода? Это был бы красивый жест.
Ипполито злобно взглянул на макушку Джованни.
– До тех пор, пока ты здесь герцогиня, вряд ли Святой Отец станет выслушивать просьбы от этого семейства.
– Это угроза, ваша светлость?
– Разумеется, нет.
Секунду они смотрели друг на друга как пара уличных бойцов, потом мадонна промолвила:
– Что ж, если на сегодня у нас больше не осталось дел, я съезжу в Барко посмотреть на состояние ипподрома. Мои дамы интересуются, какие делать ставки на скачках в честь праздника Тела Господня. Поедешь со мной, Джованни? – Она погладила брата по головке, улыбнулась нам, затем поднялась, подобрала юбки и проплыла мимо Ипполито к маленькой дверце позади помоста в гардеробную.Как только мы вернулись в покои мадонны и Джованни отослали к наставнику по математике, донна Лукреция дала выход своему гневу. Она мерила шагами комнату, запуская пальцы в голову – я даже подумала, что мы проведем остаток дня, занимаясь ее прической, и не поедем в Барко.
– Почему я должна терпеть такие мучения от своих сварливых братьев? – Мадонна затрясла головой, вздохнула, что-то пробормотала себе под нос и замерла передо мной. Отведя меня в сторону, чтобы не слышали другие дамы, она произнесла: – Попроси Джулио, нет, прикажи ему от моего имени, чтобы он как можно скорее покинул город. Ему следует отправиться в Мантую. Донна Изабелла приглядит там за ним, а я замолвлю за него словечко перед доном Франческо.
– Разумно ли это, мадонна, принимая во внимание то письмо, что я вам показывала?
– Буду с тобой откровенна, Виоланта, поскольку нет смысла что-либо скрывать. Я сообщила об этом деле в своем письме к дону Франческо, и он заверил меня, что больше не намерен интриговать против моего мужа. Он понимает, что я могу попасть в некрасивую ситуацию, и объясняет свой поступок лишь простой ревностью, которая, хоть и льстит мне, его недостойна. Он дал мне слово чести.
– Вы напишете дону Джулио пару слов, мадонна?
– Нет. Нужно избегать любых письменных свидетельств. В знак моих добрых намерений покажешь ему это. – Она сняла с лифа большую жемчужину, подарок от Джулио на свадьбу, и передала мне.
– Я вернусь в течение часа, мадонна, никто даже не заметит моего отсутствия.Во дворце Джулио мне сообщили, что он в храме Граций. Это был летний домик, построенный у подножия водяного каскада, протянувшегося во всю длину сада. Фонтан с бронзовыми скульптурами дельфинов закрывал его от дома, стоявшего в центре самшитовых зарослей. Вход с колоннами и галереей из мрамора с розовой прожилкой был развернут от дворца и смотрел на холмистый парк, где Джулио держал оленей, миниатюрных лошадок и жирафа в огромном вольере из серебряной проволоки. Я хорошо знала сад Джулио, поэтому отправилась к храму без сопровождения слуг.
Я уже подходила к входу, когда мне показалось, будто я услышала какие-то голоса, но мажордом не упоминал ни о каких посетителях, поэтому я решила, что это вода плещется в фонтане. Ступив под крышу портика, я позвала Джулио. Ответа не последовало, но теперь голоса звучали отчетливо, и я двинулась на звук через атриум, где Джулио держал коллекцию классической скульптуры. К голосам присоединилось какое-то зловещее гортанное рычание, словно кто-то душил собаку.
Я обнаружила Джулио в длинной, ярко освещенной комнате, которая могла бы сойти за святилище, будь его храм настоящим. Он согнулся над «алтарем». Там лежала на боку дворняга, окруженная целым собранием баночек и мисочек, наподобие тех, что используют в аптекарской лавке. Голова собаки покоилась в луже засыхающей блевотины; глаза ее неподвижно застыли, напоминая тусклым сиянием исцарапанные морской солью осколки стекла, что иногда попадаются на берегу. Джулио не сразу заметил меня, поскольку сосредоточенно обсуждал что-то с Гидеоном д\'Арзента.
Я медленно шла к ним, глядя по сторонам. Кроме мертвой собаки там были и другие шелудивого вида животные – собаки, кошки, голуби, даже большая ящерица – все они сидели в клетках, расставленных по полу. В комнате стояло зловоние животного страха, а мраморный пол был весь в пятнах от мочи и фекалий. На все это с цоколей взирали бесстрастными глазами нимфы и сатиры. По стенам и потолку веселились в лесах, на лугах и берегах ручьев красивые пасторальные грации, похожие на Анджелу. Я посмотрела на Гидеона, который отмерял в алебастровую миску беловатый порошок, и на Джулио с его заштопанным сморщенным лицом, и к горлу подступила тошнота.
Мне бы сразу уйти, но я должна была выполнить поручение донны Лукреции. А кроме того, свет, падавший на плечи Гидеона, придал его волосам привлекательный иссиня-черный блеск.
– Добрый день, господа, – произнесла я нарочито громко, чтобы быть услышанной среди всего этого мяуканья, курлыканья и хлопанья крыльями.
Оба обернулись, быстро и виновато, словно мальчишки, застигнутые за шалостью.
– Виоланта! – настороженно откликнулся Джулио.
– Мадонна. – Гидеон поклонился с чопорностью, которую я восприняла как издевку.
– Чему обязан таким удовольствием? – поинтересовался Джулио.
Я поняла намек и не стала тратить время на ненужные любезности.
– Мы можем поговорить наедине?
– Мне нечего скрывать от сира д\'Арзента, – ответил он.
– Моя госпожа поручила мне кое-что сообщить.
– Продолжай.
– Она считает, что тебе необходимо покинуть Феррару, и предлагает отправиться к твоей сестре в Мантую.
– Зачем? Неужели она думает, что перемена воздуха поможет восстановить мое зрение?
– Джулио, ты позволишь мне говорить откровенно? – Я бросила взгляд на Гидеона, который занимался своими порошками так, будто ничего не слышал.
– Я уже позволил.
– Сегодня утром Ферранте пришел на аудиенцию к мадонне. Там, как всегда, находился Ипполито. Ферранте просил, чтобы для тебя кое-что сделали. Ипполито и слушать не захотел. Он сказал, что ты и Ферранте замыслили заговор и поэтому от вас нужно избавиться.
Гидеон выронил склянку, и один пес в клетке залился лаем. Среди осколков синего стекла с шипением растекалась густая фиолетовая жидкость, словно растворяя мраморный пол. Джулио расхохотался.
– Если она так беспокоится за меня, почему сама не пришла?
– Ты же знаешь, она не хочет вызвать подозрений, будто действует против мужа.
– Кроме тех, что она спит с его зятем, ты хочешь сказать?
– Я не понимаю, о чем ты.
– Да ладно тебе, Виоланта, нечего изображать моралистку. Ты с самого начала служила посредницей в ее любовных делах.
У меня в ушах зазвучал звонкий голосок Анджелы, когда она со смешком сплетничала обо мне, лежа рядом с ним на подушке, или трещала, пока служанка шнуровала ей корсет, а Джулио стоял прислонившись к косяку в дверях. Если сейчас он подумал о том же самом, то и виду не подал. Трудно читать по лицу человека, когда его глаза ничего не выражают.
– Письма, которые я ношу, имеют отношение только к стараниям мадонны добиться освобождения герцога Валентино. Дон Франческо поддерживает ее.
– Дон Франческо озабочен не меньше нашего, чтобы бывший герцог никогда вновь не показался на берегах Италии. Дорогая моя девочка, твоего бывшего любовника ждет петля. Смирись.
На секунду, показавшуюся мне длиною в жизнь, все вокруг застыло, как на фреске. Животные в клетках, мертвая собака в блевотине, ухмылка на лице Джулио, словно еще один уродливый шрам, Гидеон на коленях со щеткой, подметавший осколки стекла, – все мы превратились в сказочные персонажи, внезапно пораженные чарами.
– Прошу прощения, – произнес Гидеон, – мне нужно это выбросить.
Он взмахнул совком с осколками стекла и умчался. Мы с Джулио смотрели ему вслед, пока он не скрылся за углом.
– Я что-то не то сказал? Что именно? – пораженно спросил Джулио, как бывало раньше, когда они с Анджелой ссорились и он приходил ко мне, не в силах понять, чем ее так расстроил.
От его тона я смягчилась.
– Раз уж мы говорим откровенно, так и быть, отвечу. Несколько недель назад он просил меня выйти за него. Я старалась предостеречь его, заявив, что он ничего обо мне не знает. Ну вот, а теперь, полагаю, ему известно все.
– Ты рассматривала его предложение?
– Нет, конечно. Он иудей, к тому же ювелир. Неподходящий для меня муж.
– Что ж, тогда я ничего не напортил.
– Джулио, пожалуйста, уезжай в Мантую. Даже если Ипполито ошибается, то уже доказал, что может представлять
– Я подумаю. А теперь я должен идти. Нужно вернуть сира д\'Арзента. У нас еще много дел.
– Само собой. – Я еще раз взглянула на мертвую собаку, животных в клетках и решила, что не желаю знать, чем занимаются эти двое.
Уходя, я увидела Гидеона – размытый силуэт по ту сторону фонтана, освещенный солнцем. Мне показалось, он заметил меня, поэтому я пошла к дворцовым воротам по другой дорожке, обсаженной кипарисами, мимо небольшого амфитеатра, где когда-то Джулио с таким удовольствием устраивал развлечения летними вечерами.
Два дня спустя течение под нашим спокойным морем унесло первую жертву. Слугу Джулио, которого я не знала, но, как говорят, его наняли в кухню отгонять мух от готовых блюд, арестовали на виа Сан-Романо, когда он нес корзину с бродячими кошками. Нас это поразило, мы никак не могли понять, почему отлов кошек считается преступлением. Затем пришло известие, что под угрозой пыток он признался: кошки понадобились дону Джулио для опытов. «Опытов?» – уточнил дознаватель. «С ядами», – пояснил слуга. Его посадили в подземную темницу. Я подумала, если у него хватит силенок подтянуться на оконной решетке, то он сможет понаблюдать за лодочными гонками во рву во время праздника Тела Господня.
Лодочных гонок, однако, не устроили, только привычные лошадиные скачки в Барко, и то без особого размаха, в герцогской ложе не было гостей, кроме мадонны, Ипполито и Джованни. Вот кто действительно получил удовольствие, делая ставки против своего наставника по верховой езде старыми монетами из шкатулки и бусинами, подаренными мадонной. Я надеялась, что дон Альберто прикажет привезти на праздники Джироламо, но донна Лукреция отсоветовала, сославшись на неспокойные времена. Я уверяла себя, что подобная забота с ее стороны – хороший знак. Полагала, что встреча с ним лишь вновь откроет рану в сердце. Подумала о донне Доротее – интересно, как часто она вспоминает Камиллу, которая также не приехала на скачки? Девочку еще раньше отдали в монастырь.
На празднике Сигизмондо вызвал переполох. В один из редких моментов просветления он вспомнил, как ему говорили, что, переспав с девственницей, он излечится от сифилиса. Сигизмундо попытался вломиться в монастырь, где его и поймали. Аббатиса увидела мужчину на середине приставной лестницы, абсолютно голого, и подняла тревогу. Примчались лекари, вернули его во дворец, завернутого в грубое одеяло, с мешком на голове. Совсем как одна из его крыс, усмехнулась я, пока Анджела отпускала шутки насчет вероятности отыскать девственницу среди монахинь.
Через неделю после праздника люди Ипполито арестовали двоих слуг Ферранте в Романье. Их отпустили, не предъявив обвинений, однако поступок Ипполито имел последствия, как подземный толчок. Дома не рухнули, дороги не растрескались, но все слегка сместилось, потемнело. Мы по-прежнему жили в дворце, иногда прогуливались в саду, хотя по приказу герцога там все переделывали, но мне казалось, что это всего лишь земляные работы, а короткие палки отмечают те места, где в будущем высадят заросли тимьяна, матовых гвоздик или самшитовые лабиринты. Фонси отлично проводил время, роя повсюду дыры и обсыпая свою белую шерсть комьями земли.Ферранте теперь часто бывал в нашей компании, как человек, носящий свою одежду нараспашку, чтобы показать миру, что он не прячет под ней оружия. Джулио наконец отправился в Мантую, а Фидельма случайно обронила, что ее брат уехал с ним. Я вздохнула с облегчением.
Люди попадали под арест, исчезали, оставляя после себя множество слухов. Якобы кто-то задумал отравить герцога в Венеции, а другой вроде бы собирался заколоть его, когда герцог наведается в любимый бордель и потеряет бдительность. Дон Джулио, говорили, планировал сделать дона Ферранте герцогом, который пообещал удвоить его содержание, а еще привезти с Востока известных лекарей, способных вернуть дону Джулио зрение и былую красоту. Ипполито и донна Лукреция прилюдно смеялись над этими вымыслами, словно зрители на очередной комедии сира Никколо да Корреджо, но малейший скрип половиц или стук ставни в ночи заставлял мадонну проснуться, а Ипполито, по словам Анджелы, вел себя не лучше прикованного цепью голодного медведя.
Однажды ночью, услышав плач мадонны, я вошла к ней в спальню и увидела, что она сидит на постели, сжимая в руке перстень Чезаре, а рядом на столике горит свеча. Я бросилась к ней, а мадонна, осуждающе глядя на меня, прижала перстень к груди.
– Мадонна, вы не должны…
– Чего не должна?
– Перстень… не может быть все настолько плохо. Подумайте о герцоге. Подумайте… о сыне. – Я часто задавалась вопросом, не потому ли она так привязана к Джованни, что разлучена с Родриго и до сих пор не может произвести на свет наследника герцогу Альфонсо.
Мадонна озадаченно посмотрела на меня, а затем расхохоталась. Глядя на ненакрашенное лицо, на волосы, выбившиеся из-под чепца, я вдруг осознала, насколько она еще молода.
– Неужели ты думала, там яд? – спросила донна Лукреция. – Я удивлена, что ты до сих пор не заглянула внутрь.
– Я не сумела открыть его, – призналась я с несчастным видом.
– Да, действительно, это весьма хитроумное изобретение брата, но даю тебе слово, там нет ничего опасного. Просто… – При свете двух наших свечей я так и не поняла, как именно она открыла перстень и протянула мне.
Поднеся поближе свечу, я заглянула в маленький тайник, отделанный перламутром. В его глубине лежала свернутой в кольцо неопрятная косичка из волос, сильно выгоревших, но сохранивших первоначальный цвет, что позволило мне разглядеть серебристо-светлые прядки вперемешку с темно-рыжими.
– Я сплела ее много лет назад, одним летним днем в потайном месте, которое мы устроили среди ягодных кустов моей матери. Чезаре предстоял урок греческого, но они с Хуаном подлили в вино учителю инжирного сиропа и удрали, пока бедняга мучился от последствий. Можешь поверить, что когда-то эта косичка обхватывала его запястье? – Она смотрела на перстень, словно видела перед собой не его, а мальчишескую кисть, тонкую и загорелую, со всеми косточками и прожилками. – Какие прочные у людей волосы, и в то же время очень гибкие.
– Вы думаете, он поэтому прислал вам косичку?
Донна Лукреция покачала головой.
– Не знаю. Может, ты и права. – Она улыбнулась. – Спрошу его, как только увижу в следующий раз. Скажу, Виоланта хочет знать.
– Вряд ли это поможет, мадонна. – Но тем не менее я раскраснелась от удовольствия.
– Я тебе раньше не говорила потому, что… в общем, неважно. Он благодарен тебе за заботу и дружбу в трудные для него времена.
– Значит, поэтому он отобрал у меня ребенка, а меня вернул сюда, как какую-то лошадь, которую испытал и нашел негодной?
– Виоланта, если ты до сих пор не поняла его действий, ничем не могу тебе помочь. – Она отложила перстень на столик. – Оставь меня. Я засну, и ты тоже должна отдохнуть.
Мадонна задула свечу, а я вернулась к себе. Я почти не спала в ту ночь. Меня терзал стыд и сознание того, что не знаю чего-то важного и мне не хватает всего лишь одной свечи, которая осветила бы то, что я ищу. Утром все прояснится, говорила я себе, оставалось только подождать.
Утром в спешке приехал гонец от герцога Альфонсо, сообщивший, что хозяин возвращается в Феррару. Оказалось, венецианцы арестовали его друзей-капитанов как шпионов и отказались выслушать доводы герцога, вступившегося за них. И он возвращался домой, чтобы обдумать, как лучше отреагировать на высокомерие Венецианской республики. Так, по крайней мере, объяснила братьям мадонна возвращение мужа. Позже выяснилось, что у него были и другие причины. К тому времени, как Ипполито и Ферранте вернулись из Монастероло, куда они отправились, чтобы встретить герцога, он уже вернулся домой и вел частные беседы с мадонной и человеком по имени Капилупо, возившим письма между Мантуей и Феррарой.
Разумеется, в эти дела меня не посвящали, но позже я связала события воедино, и, думаю, произошло следующее: узнав о побеге Джулио в Мантую, герцог еще больше убедился, что брат готовит заговор против него, поэтому прервал свое путешествие, воспользовавшись арестом морских капитанов. Он также написал Джулио, вызвав его домой, но тот отказался вернуться. Если верить Никколо да Корреджо, у Джулио было не меньше причин опасаться возвращения в Феррару, чем тогда, когда он ее покидал. Опять последовали аресты людей, близких к Ферранте и Джулио. Ферранте отправился к герцогу, чтобы вступиться за них, но вместо этого все выложил брату – и об опытах Джулио с ядами, и об их планах захватить трон. Я с ужасом ждала, что он расскажет и о том предложении, какое сделал мне. Никто бы не поверил, что я его отклонила, ведь речь шла о том, чтобы вернуть мне сына, тем более после того, как я увидела, какие дела творятся в храме Граций, и ничего никому не сказала.
Многие называли Ферранте трусом, но я так не считала. Он был по-своему храбрейшим человеком. Ему надоело лгать, добиваться справедливости для Джулио несправедливыми методами. Наверное, как и я, видел во снах белые кости Катеринеллы. Но в отличие от меня мог припомнить и выражение ее лица, когда открыл клетку и швырнул туда веревку.
Ферранте заточили в комнате под покоями мадонны в Торре-Маркесана, на том же этаже, что и ее кухня. Когда кто-то из поваров сообщил, что видел, как Ферранте смотрел из окна на площадь, где в тот день публично вешали человека, обвиненного в интимных отношениях с ослом, герцог приказал заложить окно кирпичами. Мы слышали, что в Риме арестовали певца, Джана-Канторе, и тот устроил грандиозное представление для дознавателей понтифика в Сант-Анджело. Его Святейшество, как поговаривали, с нетерпением ожидал новых событий в саге Эсте, как ждет ребенок следующего эпизода сказки на ночь. Я же при каждом новом откровении ловила на себе пытливые взгляды, слышала в голосах многозначительность, старалась сохранять серьезное лицо, в нужных местах сочувственно или потрясенно хмыкала, и мне казалось, что топор палача уже щекочет волоски на моей шее.
Но вопреки здравому смыслу, я была готова страдать, потому что, как и Чезаре, зависела от прихоти тех сил, на которые была не способна повлиять. Это нас уравнивало.
В начале августа во дворце Сигизмондо начался суд над заговорщиками. Дворец назывался Скифаноя, то есть дворец забывчивости. Кажется, идея так его назвать принадлежала Джулио. Сам он оставался в Мантуе. Дон Франческо и донна Изабелла решили, что его не следует выпускать из комнаты, но отослать обратно в Феррару отказались, даже когда герцог прислал за ним отряд арбалетчиков.
Суд открывала мрачная пародия на пышное зрелище в ознаменование перехода к следующему празднику. Одного из заговорщиков, Герардо из Карпи, провезли по площади верхом на лошади задом наперед и в кандалах. Перед ним вышагивали священники и воины, среди всех выделялся фра Рафаэлло. Его толпа приветствовала с не меньшим энтузиазмом, чем освистала Герардо. Мы наблюдали за происходящим с балкона над главными воротами, в окружении предков герцога, Борсо и Никколо, человека, казнившего Уго и Паризину.
Герардо поднял на нас взгляд, когда его провозили мимо, и я невольно посмотрела ему в лицо. Знал ли он моего сына? Смогу ли я увидеть за поволокой ужаса и непонимания образ моего маленького рыжеволосого мальчика, каким он был сейчас, объезжающего пони, выводящего первые буквы, атакующего деревянным мечом соломенные пугала на заднем дворе дона Альберто? Женская глупость, но когда зазвучал кафедральный колокол, все равно что похоронный звон по дому Эсте, каждому из нас нужно было за что-то зацепиться. Когда мы в то утро одевали донну Лукрецию, она выбрала, помимо других украшений, камею Чезаре. Разумеется, перстень был велик, пришлось крепить его на пальце с помощью согнутой золотой булавки.
Позже в тот день весь двор и городская знать посетили в соборе торжественную мессу. Когда мы шли по проходу, возглавляемые Ипполито и его священниками, а из личной часовни герцога доносился хор, с которым когда-то Джан-Канторе пел, я отвела взгляд от напольных плит и покосилась на Черную Мадонну. Все то время, что мы стояли, молились на коленях, склонив головы, молчали или бормотали «аминь», ее лицо в рамке чеканного золота утешало меня невыразительной бесстрастностью, нарисованной улыбкой, миндалевидными, ничего не видящими глазами. Она не видела ни то, как напряженно сгорбились плечи Ферранте на следующий день после смерти Катеринеллы, ни радость Гидеона, когда он приглашал меня отпраздновать хануку, ни перья, оставленные его гусем, которые еще долго летали среди пылинок в холодных сумерках. Она ничего не знала ни о нас, ни о нашей любви, ревности, страхах и разочарованиях. У нее не было сердца, которое кто-то мог бы разбить. Интересно, сколько она тут провисела, чего еще она не видела и чего не увидит в будущем? Эта мысль утешила меня, как молитва.
На следующее утро, выехав пораньше, чтобы избежать августовской жары, кортеж донны Лукреции отправился в Бельригуардо, минуя по пути то место, где люди Ипполито устроили засаду на Джулио, со всеми вытекающими прискорбными последствиями. Я затеяла безрадостную игру сама с собой. Если нас не остановят там люди герцога, посланные, чтобы меня арестовать, значит, со мной все будет в порядке и Ферранте не назвал моего имени. На лугу, где Джулио охотился с соколом, я выбрала точку между ушами своей лошади, уставилась туда и постаралась не обращать внимания на мурашки, что забегали по спине. Но я не смогла отмахнуться от того, что услышали мои уши, когда мы приблизились к краю луга и позади раздался приближавшийся топот копыт. У меня задрожали ноги. Я приникла к луке седла, чтобы не свалиться, и попробовала сосредоточиться на Чезаре. Как он вел себя, когда в Неаполе за ним пришли люди Гонсальво де Кордова? Держался ли он любезно, смиренно или впал в ярость? Смеялся или плакал, проклинал Фортуну и себя за то, что доверился ей? А мне что делать? Герцог ведь должен понять, посочувствовать. Я просто хотела вернуть себе сына, только и всего. Разве это не естественно?
Вот всадники и догнали нас, двое, тяжело дышат, кони взмылены, с потемневшими от пота шкурами.
– Послание герцогине, – задыхаясь, проговорил один, а второй поравнялся с экипажем герцогини и бросил несколько слов охраннику, ехавшему сбоку. Экипаж остановился. Рука в перчатке отвела в сторону занавеску, гонец спешился, преклонил колено и быстро сказал что-то в окошко.
– Что там? – поинтересовалась я у второго охранника.
– Они привезли приговор дону Ферранте, – ответил он.Герцог лично вышел встретить жену, когда мы вернулись. Стоя у подножия длинной лестницы во дворе, он выглядел старым и сломленным. Со склоненной головой и опущенными плечами, герцог казался гораздо ниже ростом и слабее окружавших его охранников. Джованни соскочил с пони и помчался к мадонне, пока та приседала перед герцогом. Мальчишка посмотрел на герцога своими круглыми любопытными глазенками, после чего громко спросил:
– Ты что, плакал?
– Дон Джованни! – Я отвесила ему хорошую затрещину и сунула в руки Фонси. – Держи, отнесешь его в сад. Ему нужно побегать после дороги.
Ребенок хотел пожаловаться сестре на такое обращение, но передумал и убежал с собачонкой в руках. Признаюсь, я принялась нарочито возиться со шлейфом мадонны, якобы из опасения, как бы та не споткнулась на лестнице, и все для того, чтобы подслушать ее разговор с герцогом.
– Джулио возвращается. На сей раз я послал за ним двести человек, включая албанских кавалеристов. Это нагнало на Франческо страху, можешь не сомневаться. Теперь дело за формальностями. Улик предостаточно. Судя по показаниям, на него работал какой-то еврей, изготавливал яды.
– Его тоже поймали? – спросила донна Лукреция, словно почувствовав, что я крепче вцепилась в шлейф. Интересно, что ей было известно о том, чем занимался в храме Граций Джулио?
Герцог покачал головой.
– Франческо разослал на его поиски людей, разумеется. Но злодей, видимо, родом из Мантуи, поэтому легко скрылся среди своих. Я не волнуюсь. Думаю, его интересовали лишь деньги Джулио и теперь он найдет себе другого хозяина.
– Вы правы, господин. Довольно с вас и собственных братьев, чтобы искать какого-то там иудея.
Я закончила возню со шлейфом и отступила, поклонившись. Значит, Гидеон на свободе, а Ферранте не упомянул обо мне.
День выдался ветреный, поэтому скорее всего это была игра теней, или резко щелкнул флаг на крыше дворца, или мадонне попала пылинка в глаз, но я могла бы поклясться, что она подмигнула мне, когда протягивала руку мужу, чтобы войти вместе в дом.