Хождение Восвояси
Шрифт:
– Наш отец – его третий брат. Сколько народу приходится на его долю? – спросила она и, не дожидаясь реакции озадаченного мальчика, сама себе ответила: – Где-то триста сорок тысяч. Бояр да вельмож у нас не меряно, так что на долю папы придётся никак не меньше пары тысяч. А сколь велика наша армия?
– Военная тайна! – быстро ответил Яр – то ли скрывая секретные данные, то ли уворачиваясь от перспективы снова вычислять третью часть.
– Но много?
– Очень! – гордо выпрямился Ярик и, кажется, даже подрос на пять сантиметров.
– А велики ли наши земли?
– Из конца в конец
– А то, Ярослав Лукоморский, что всё это твоё, как единственного наследника царевича Ивана Лукоморского! Все условия выполнены! Земли, вассалы, крестьяне, благородное происхождение… И тэнно против нашего заявления о том, что ты – старший мужчина клана Рукомото в Вамаяси, не возражал!
– Клан Рукомото! – загорелись глаза Мажору. – Не зависимый от могущественных вамаясьских кланов! Клан, который может принимать кого угодно, и не дрожать в ожидании гнева моего отца, императора или Вечных!
– Именно, – самодовольная улыбка расползлась по Лёлькиной физиономии. Вамаясьцы переглянулись, словно не веря услышанному.
Ярик порозовел, расправил плечи и будто снова подрос.
– Как глава клана Рукомото в Вамаяси, я приглашаю вас, Кошамару-сан, Отоваро-сан и Хибару-сан, стать его частью, – не спеша, торжественно проговорил он, не сводя серьезного взгляда с лиц застывших друзей. – Обещаю разделять с вами нужду и радость, защищать вас как самого себя, уважать ваш выбор и воздавать по вашим заслугам сторицей. Клянусь быть сувереном, достойным ваших героических дел и чистых сердец.
Отоваро, Забияки и Чаёку медленно опустились на колени. Мужчины достали катаны и протянули Ярославу.
– Мы принимаем ваше предложение, Рукомото-сан, гордимся оказанной нам честью, – старательно-нейтральным голосом заговорил Отоваро, – и клянемся защищать вас, не жалея жизней, быть верными и преданными.
– Клянемся ставить ваши интересы превыше своих, чтить вас и ваших близких на словах и в мыслях, – продолжил Хибару, не сводя пронзительного взгляда с мальчика.
– Клянемся быть рядом в беде и счастье, – прошептала Чаёку, не доверяя собственному голосу, – и никогда не обсуждать ваших приказаний.
– С этого момента наши мечи, тела и сердца принадлежат только клану Рукомото. Только ему даем мы право карать нас и миловать. И только смерть может положить конец нашей службе клану Рукомото, – договорил Отоваро, склоняя голову. Его примеру последовали Чаёку и молодой самурай.
Мальчик не сразу смог ответить. Несколько раз он пытался начать, но что-то мешало в горле, и он, откашлявшись, предпринимал новую попытку. Лёлька украдкой глянула на него, чтобы не смущать, и к своему удивлению увидела вместо трусоватого безвольного плаксы, каким ее брат был всего несколько недель назад, молодого – пусть и очень молодого – мужчину.
– Я… принимаю вашу клятву, – в конце концов смог выговорить Ярослав, – но с одной поправкой. Насчет не обсуждать мои приказания. Я понимаю, что на Белом Свете есть много людей умнее, рассудительнее и опытнее меня. И если эти люди окажутся рядом со мной… пожалуйста… пусть они не молчат. Я всегда готов прислушаться к мудрому совету. Обещаете?
Первая
– Обещаем, Рукомото-сан.
– Тогда я принимаю вас в свой клан, – важно проговорил Яр и тут же скосил глаза на сестру: не перебрал ли с помпезностью? Но вести себя в духе "ладно, договорились, всё будет в порядке, если получится, идём дальше" в такой момент, наверное, не смогла бы даже она. Или смогла? Но Лёка молчала, в кои-то веки не находя вообще никаких слов. И княжич, не получив ни одобрения, чего не очень-то и ждал, ни насмешки, чего ожидал наверняка, на свой страх и риск продолжил:
– Поднимитесь, Отоваро Иканай из клана Рукомото, Хибару Забияки из клана Рукомото и Чаёку Кошамару из…
– Прошу прощения, даймё, – прошептала девушка, и слёзы, покинувшие было ее глаза, снова заблестели в огоньке магошара, – но у меня больше нет семьи. И значит, фамилии тоже нет. Просто Чаёку.
– Нет фамилии? – переспросила Лёлька и перевела взгляд с девушки на молодого самурая, потом подняла глаза к потолку, наверное, изучая там что-то донельзя любопытное. – И что, с этим совсем-совсем-пресовсем ничего нельзя поделать?..
И не видела, как Забияки со странным блеском в шальных раскосых очах шагнул к дайёнкю и брякнул не по заведенному, не по писанному:
– Если тебе нравится моя фамилия, с радостью готов поделиться ей с тобой, Чаёку-сан! – и сам вдруг испугался того, что сказал. Руки их взлетели к губам одновременно, а страхи, разочарование, чаяния и растерянность заметались по лицам, как белки в клетке. В Вамаяси, чопорной, как тысяча старых дев, погрязшей в условностях, традициях и обычаях, произнести – и услышать – такое!..
До сознания Хибару медленно стало доходить, что он, собственно, только что ляпнул – и кому! Страх сменился ужасом чистой воды, и при виде этого надежда Чаёку, крошечная, но всё же заметная на ее обычном, человеческом личике, без ведра белил, кармина и черненых зубов, растаяла.
– Я не приняла ваше предложение всерьёз, Хибару-сан, – почти не дрожащим голосом произнесла она. – Я понимаю и ценю, когда люди шутят.
Самурай отступил на шаг, глянул отчего-то на Ярика, на Лёльку… и усилием воли согнал все эмоции с лица.
– Наверное, Чаёку-сан, мои слова для вашего слуха прозвучали дерзко и непочтительно, в чем раскаиваюсь. Со всем уважением к вам прошу извинить меня… – он глубоко вздохнул, опустил глаза и продолжил: – …и принять моё предложение всерьёз. Согласны ли вы оказать мне честь стать моей женой?
После торжественной клятвы Отоваро, Мажору и лукоморцев, что обручение они видели и что признают право этого юноши и этой девушки на союз и не видят причин в его расторжении, поиски неуловимой собаки продолжились. На этот раз Хибару и Чаёку держались на расстоянии друг от друга, как свежеобрученным вамаясьцам и приличествовало, но даже при беглом взгляде на них была заметна разница. Вместо напряжения, натянутой до предела тетивой звеневшего между ними, от влюбленных веяло умиротворением и нежностью, и даже если они не смотрели друг на друга, каждое движение, каждый жест, наклон головы говорил: "Я знаю, где ты. Ты теперь часть меня, а я – часть тебя. Я с тобой, что бы ни случилось. Я люблю тебя."