Избранное
Шрифт:
* * *
Ты
На мир, усыпанный листвою.
Покрыты коркой ледяною
Река, протока. Только мы с тобою
Ещё припоминаем берега,
Где суша, где вода.
Не проще ли забыть?
Тебя, возможно, и страшит непостоянство
Отпущенного Господом пространства,
А я устал
Бояться новой жизни, новой смерти.
Мне весело смотреть, как вертит
Снежинки ветер. Вот начало и финал
Их жизни. А моя течёт,
Перегоняя время,
Сквозь будущее.
Прошлое не в счёт.
Его и нет.
Не вглядывайся в темень,
Во мрак нечеловечьего жилья.
Не слушай сумрачное эхо
Всё легче путь.
Всё глубже колея.
Уже и на обочину не съехать.
Не плачь.
Ну что ты, милая моя.
Смерть этой жизни не помеха.
Не плачь.
Пустое.
* * *
Заснуть в Европе. В Азии проснуться,
на полке с боку на бок повернуться,
вновь задремать под мелкий перестук
на жёсткой, вдвое сложенной подушке.
Очнуться от жары. Увидеть вдруг
верблюдов, землю в трещинах, не слишком
заманчивый пейзаж в своём окне
и ощутить, что ты в другой стране.
Вагон полупустой. Проводника
узбека не видать. И поезд вроде
плетётся много тише. И не сходит
никто на редких станциях. Тоска.
Жара
Где жёлтые барханы? Где песок?
До Самарканда сутки с половиной.
Я обошёл вагон и снова лёг.
И вечер незаметно наступил,
а с ним и долгожданная прохлада.
Соседи по купе играли в нарды.
Стук кубиков меня и разбудил.
Стук шашек. Непонятный разговор…
Я вышел покурить в гремящий тамбур
и там, при свете пляшущем и слабом,
неспешно разминая “Беломор”,
вдруг ощутил, насколько одинок,
затерян в этом времени. Оно
стояло в виде звёзд над гулкой бездной,
над этою дорогою железной,
растягивая ночи полотно,
и было неподвижно. Я искал
какой-нибудь предмет в окрестном мраке,
знамение. Но мир был одинаков
и ничего уже не предвещал.
В нём зарождались песни здешних мест —
протяжность, монотонность, заунывность,
безвыходность. “Так вот она — Пустыня”, —
я снова с удивленьем произнёс,
и двери распахнул, и видеть мог —
соседний путь змеился возле ног.
Чего тогда ждала моя душа?
В какую заглянуть мечтала бездну?
Я, заспанную память тормоша,
ищу ответ и вижу — бесполезно.
И остаётся веровать, что жив
способностью испытывать порыв
отчаянья, и безотчётный страх
пред Вечностью, мерцающей впотьмах.
* * *
Прощай. Будь проклят твой февраль.
Достать чернил и в слёзы,
невольно укрупняя даль
бракоразводной прозы,
переходя из света в тень,
уже преддверье мрака,
в день смерти Пушкина и в день
рожденья Пастернака.
Прощай, любимая, и так
мы слишком долго были
близки. Сквозь влажный полумрак,
где мрамором светились
изгибы рук твоих и плеч,
пройду как Летним садом.
Ни первых, ни последних встреч
мне от тебя не надо.