КАРМИН

Липак Александра

По-прежнему волновала только та, что осталась за закрытой дверью, та, которую забыть он не мог, как ни старался. Та, которую он искал во всех этих безымянных женщинах. Та, с которой, он должен был встретиться сегодня снова, похоронив год своего относительного спокойствия. Поэтому, когда до назначенного их свидания оставались минуты, он хотел выброситься в окно, лишь бы снова не падать туда, откуда ему (он знал) в этот раз уже не выбраться. Но желание увидеть ее было сильнее.

Жестокая, бессердечная Берта – ее имя каленым железом выжжено было у него на сердце. Он искренне верил, что встреча с ней была его проклятьем, иначе, как было объяснить

чувство, которое он не мог контролировать. Это была даже не любовь, а что-то болезненное: это чувство не вдохновляло его, а, наоборот, пробуждало в нем самые темные, животные стороны. Ведь даже заполучив Берту силой и угрозами, он не мог успокоиться, и много раз думал о том, что только ее мертвое тело решило бы все его проблемы. Он даже тайно ходил в церковь, чтобы отмолиться от этой напасти, но ему ничего не помогало. И со временем он немного утешился тем, что начал собирать ее из других девушек: вот у Татьяны, например, издалека профиль напоминал Бертин, а у Ольги форма губ была подобная, а у Верочки – глаза, и так далее…

Тщетно надеялся Николай, что встреча с Бертой не произведет на него прежнего впечатления. Выбравшись из Анечкиных объятий, он примчался на Лубянку и, чтобы скоротать время до назначенного часа, разбирал документы у себя на столе. Опасливо поглядывая на дверь, он иногда шептал: «Отче наш, Иже еси на небесех! Да святится имя Твое…». Не надейся, Николай, она не опоздает.

Она всегда приходила вовремя. У двери застучали каблуки – это она идет, и шаг у нее быстрый и решительный, как всегда. В ожидании страшной минуты, Николай вцепился в стол, не сводя глаз с дверной ручки. И вот шаги затихли, ручка дернулась, дерзко, без стука вошла она и все, что он строил все эти полтора года, рухнуло. Она не изменилась за это время: может быть стала только немного бледнее. Как это бывает после долгой разлуки, Коля как будто не узнал ее сразу, или узнал, но не мог поверить своим глазам – живая! А он ее все это время хоронил!

– Ну, здравствуй, – сказала она, нервно снимая перчатку с правой руки.

– Ну, здравствуй, – ответил, пораженный Николай, жадно разглядывая ее лицо.

Весь его здравый смысл и смирение отверженной любви, которое приходит со временем, растворились окончательно, когда он, снимая с нее пальто, снова вдохнул этот запах восточных благовоний и жасмина, исходящий от нее. Он опять был готов угрожать, унижаться и заискивать перед ней, снова он ощутил это эгоистичное собственническое чувство и агрессивное желание подчинить себе ее жизнь, стать ее полновластным хозяином. К тому же это было так легко сделать – только руку протяни и забирай себе.

Сопротивляясь самому себе, выдержав сильное головокружение и тошноту, он сел на край стола, деловито сложив руки на груди.

– Что за дело?, – спросила она нетерпеливо, но опасливо глядя на него. Кажется, она уже поняла его состояние

Коля почувствовал, что его начинает знобить.

– Не присядешь ненадолго?

– Нет. Говори, что у тебя за дело.

– Мне нужно, чтобы ты поехала в Питер, – начал он неуверенно, – суть дела, в общем-то, в чем… Там есть один такой генерал… полковник Саблин, его подозревают в связи с поляками. Нужно его разговорить и узнать что-нибудь об этом.

– С какой стати он станет мне что-то говорить?

– Тебе скажет.

– Мне нужно с ним спать?, – хладнокровно спросила она, надевая перчатку обратно.

Коля

заметил это нервное движение, которое почему-то мгновенно разожгло в нем животную страсть.

– Ну зачем сразу спать. Нужно поговорить.

– Ты действительно думаешь, что ему будет интересно со мной разговаривать?

– Я действительно думаю, что ты знаешь, что тебе делать.

– Сколько?

– Сколько скажешь. Назначай цену сама.

– Двести.

– Хорошо.

Дрожащей рукой он протянул ей конверт и мятый бумажный пакет, перевязанный бечевкой:

– Здесь билеты и деньги. Выезжаешь через пять дней. Остановишься в «Англетере», там для тебя будет готов номер, назовешь мою фамилию. Как приедешь, сразу иди на Гороховую, спроси Полевского, он тебе подробно все расскажет.

Не глядя на него, она кивнула и сделала шаг в сторону двери. У Коли затряслись руки – он представил, что потеряет ее снова. Не рассчитав силы, он грубо схватил ее за запястье, и это прикосновение еще больше распалило его.

– Берта, подожди.

Увидев ее искривленное от боли лицо, он ослабил хватку, но руки не выпустил.

– Отпусти, – гневно прошептала она, упираясь.

– Берта, подожди. Не злись, прошу тебя. Минуту! Одну минуту!

– Что?

– Я хотел узнать, как ты, как твои дела. Всего лишь хочу узнать, как твои дела.

Она упорно пыталась освободиться, он настойчиво продолжал сжимать ее запястье. В ее глазах он опять увидел знакомое отвращение, но все равно не отпустил. Берта отчаянно вырывалась: она живо вспомнила его липкие поцелуи, эти страшные ночи с ним в одной постели.

В следующее мгновение сильным рывком он притянул ее к себе.

– Берта, подожди минуту, одну минуту, – шептал он, заключив ее в объятия и осыпая поцелуями ее лицо.

– Пусти, – молила она, чуть не плача от своей беспомощности.

– Девочка моя, никто тебя не будет любить, как я. Подожди, не уходи.

Воспользовавшись мгновением, она с силой оттолкнула его и устремилась в коридор. Николай не пойдет за ней, ему стыдно скандалить у всех на виду. К тому же он недавно так расписывал свое безразличие, а теперь вот снова… Берта была в отчаянии – не забыл, и в другой раз уйти не даст, и даже Сергей Петрович – любимец Дзержинского, ей ничем не поможет. Тяжело дыша, она выбежала на лестницу, и столкнулась с Варнасом.

– Берта? Что случилось?, – спросил он, удивленно оглядев ее.

С трудом переводя дыхание, она поправила, выбившиеся пряди волос, и, сильно смутившись, ответила:

– Нет, ничего, все в порядке.

– Пойдем.

Он осторожно взял ее под руку и повел в свой кабинет. Она не сопротивлялась.

***

– Опять? Он опять?, – зарыдала Берта, закрыв лицо руками.

– Зачем ты пришла к нему? Неужели ты думала, что он так быстро все забудет?, – строго спросил Варнас.

– Не осуждай меня, прошу. Мне просто нужны деньги, – ответила она срывающимся голосом и снова зарыдала.

Варнас достал из стеклянного шкафчика бутылку шустовского коньяка с длинным вытянутым горлышком и, налив полный стакан, поднес Берте.

– Ты в Петербург едешь?, – спросил он, усаживаясь рядом с ней на диван.

Она утвердительно кивнула, морщась от выпитого.

– Будешь там, передавай от меня привет городу.

– Вильгельм…

– Что?

– Почему ты не вернешься туда?

– Мне не дадут.

– Почему?

– Мне так сказали: «В Петроград ты больше не вернешься, можешь не мечтать».