Кикимора и ее ёкай
Шрифт:
Вот демон висельников, ушедший в отпуск, берет самые низкие ноты и сглатывает прокисшие сентиментальные слезы. Вот пьяненькие тенгу подыгрывают на сямисэне, а дайтенгу, управляя ветром, звенит небесными колокольчиками. Каукегэн, который сроду города не покидал, поднял вверх мохнатую морду и подвывает. А это что? В самом углу сидят люди?! Да, люди, обычные самые, тоже пьяные в дым, грызут ножки перепелки и тоже поют.
Омононуси протер глаза змеиным языком. Потом еще платочком.
Да нет, не померещилось. Точно люди.
Вот, один из
Во главе всего этого непотребства двое.
Одна — лицо уже знакомое. Ямауба, горная ведьма. Никогда в жизни ни одного порицания, образцовый ёкай — и такое! Сидит, щеки розовые, поет в два рта — надрывается, с душой поет. Рукой головушку черноволосую подперла, хорошо ей. Сейчас-сейчас, многоуважаемая ямауба, по другому придется петь.
А вторая рядом с ямаубой — незнакомая, чужая. И сила в ней чужая, не богами ками дарованная из хорошей страны Япония. Сидит, поет. Коса русая по плечу, сарафан синий и белая рубашка под ним, глаза зеленые, как болото, и кожа белая, сахарная. Красивая. Жалко, что получит по заслугам по всей строгости.
А голос так за душу и хватает. Была бы местная, точно можно было бы сказать, что она самой Бэнтэн отмечена.
Омономуси замер, как змея, отошел в тенек. Пускай уж чужачка до конца допоет, перед казнью свое выступление закончит.
А песня все не кончалась и не кончалась.
Знал бы великий Омононуси, как могут литься старинные русские песни, перетекать одна в другую, он бы давненько бы сказал «Кхм» и навел бы шороху. А теперь приходилось стоять, слушать. Так прошло полчаса, и Омононуси начал потихоньку звереть: его за задницу уже три раза укусили комары. Они животные такие, им что человек, что ёкай — пофигу.
Наконец песня была закончена.
— Ну что, еще по одной, гости дорогие? — спросила румяная ямауба, наполняя фарфоровые чарочки ядовито-зеленой жидкостью.
— Да-а-а, — пронесся рокот по столу.
Омононуси даже вздрогнуть не успел, как все, включая раскрасневшуюся болотную ведьму, опрокинули в себя чарочки. Профессионалы, Идзанами их побери.
Омононуси выдвинулся вперед, вышел из тени, весь покусанный и злой. Щелкнул пальцами, и люди сразу же вырубились кто где сидел. Остальные уставились на него испуганными глазами.
— Что же тут, многоуважаемая Ямауба, у вас за собрание? — спросил Омононуси. На его предплечье вилась лентой черная ядовитая змея, шипела и открывала клыкастую пасть.
— Ой, капец, — сказала Ямауба, пулей вылетела из-за стола и практически сложилась в глубоком поклоне, за ней поспешили и тенгу. Парочка низших екаев попыталась свалить, но Омононуси снова щелкнул пальцами, и мелкие демонишки с клешнями, рогами и хвостами замерли на месте. Еще один только взгляд великого ками — и их разметает
Встала и та, ради которой Омононуси оторвался от своих важных божественных дел.
Выплыла из-за стола, поклонилась.
Хорошая она была. Высокая, стройная, осанка императорская, и глазищи зеленые, как хвоя горной сосны. Правда, одна нога за другую заплетается, и щеки больно уж розовые, а в глазах огонь зеленый мечется. Рядом с ней каукегэн, к ногам прижимается, смотрит на него, верховного бога, с опаской, но от болотной девы не отходит. Клятву верности дал? Это каукегэн-то? Ёкай мора, болезней и несчастий?
Интересно.
Нет, с такой интересной чужачкой он по-своему разберется. А свидетели ни к чему.
И великий бог Омононуси вернулся в свои купальни. Естественно, вместе с болотной ведьмой.
Глава 8. Истинная сестрица
Ямауба качнулась, налила чарочку зеленого зелья, махнула в один глоток и кокетливо прикрыла оба рта ладошками. Она все же знала этикет и следовала ему.
Екаи быстренько свалили в темноту леса, прихватив с собой пьяных людишек. Хочется надеяться, что их вернут в целости и сохранности. Остался только Тузик. Он тоненько завыл на луну, грустя о своем сэмпае. Ну, о кикиморе, то есть.
Ямауба хмыкнула, закусила абсент суси с вакаме, занюхала хризантемой и сказала:
— Ничего не будет с твоей кики-мо-рой.
Бобик перестал выть, посмотрел на Ямаубу с надеждой в слезящихся глазках.
— Омононуси, — поганенько усмехнулась та, — до бабьей красоты больно охоч. Красивой девушки не пропустит никогда. А своих любовниц он никогда не наказывает.
Каукегэн воспрял духом.
— Не наказывает, но и не отпускает. Гарем у него есть в вечных купальнях. Там болотная ведьма будет жить до скончания времен.
Ямауба с удовлетворением посмотрела на несчастного каукегэна и, наигрывая на сямисене фривольный мотивчик, пошла в дом. Настроение у нее было прекрасное.
— Помоги, ямауба, — взмолился Тузик, но горная ведьма цыкнула на него двумя языками.
— У меня еще атама не протекла, чтобы с верховным богом ради чужачки спорить. Да и неохота.
И она зашла в свою избу, сыграв на сямисене заключительные аккорды, и захлопнула покосившуюся дверь. На крыльцо полетели пучки мха. Ямауба все же была родной сестрицей нашей отечественной бабе Яге и по вредности характера вряд ли отставала.
А каукегэн, борясь с сильным желанием нагадить Ямаубе на порог, побрел по тоненькой ниточке клятвы, которая навеки связала японского духа мора и одну русскую кикимору.
Глава 9. Мусик
Кикимору развезло после переноса прямо-таки в стельку. В дрова. Она практически упала на священное божество, но вовремя умудрилась повиснуть у него на шее. Омононуси хмыкнул и попытался мягко отцепить от себя ручки болотной ведьмы.
Дохлый номер.