Книга снов
Шрифт:
Сестра Марион?
Женщину, которой принадлежит этот хриплый голос и которая кажется мне смутно знакомой, я видеть не могу, но чувствую ее запах, она пахнет сигаретами. Это хороший аромат, кажется, будто вернулся домой.
Некоторое время спустя мое сердце бьется уже спокойнее, не трепещет в панике, будто птичка в сетях, не так отчаянно молит о том, чтобы его услышали.
– Привет, Генри Скиннер, – тихо произносит голос сестры Марион.
– Привет, – отвечаю я.
Слышит ли она меня?
–
Да! Да!
Нежная прохлада растекается по венам, и черная глубокая боль стихает, меньше жжет, всего лишь как маленькая свечка.
– Сейчас половина четвертого утра, – объясняет хриплый голос сестры Марион, и запах табака напоминает мои детские ночи у камина. В нашей деревушке у моря долго не было отопления, кроме дровяного, печной запах выветривался лишь с первым летним ветерком.
А потом она обращается еще к кому-то:
– Мэдлин, дорогая.
Мэдди, думаю я, ты тут?
Все тихо. Границы моего мира: зал нереального. Потолок этой комнаты. Это мое тело без границ.
Я дрейфую куда-то прочь.
Лечу под фиолетовым небом. Подо мной – море. Надо мной – стекло.
Застекленная зона.
Я все лечу и лечу, дни напролет, бесконечно долго, я чувствую, как из меня высекаются искры, как я начинаю растворяться и распадаться в бесконечном пространстве, и…
– Доброе утро, мистер Скиннер.
Я вздрагиваю, небо схлопывается и исчезает.
Доброе утро? Доброе утро, мистер Скиннер?
Эти слова гудят у меня в голове. За стеклом, есть там кто-нибудь, кто слышит меня?
– Мистер Скиннер, я ваш лечащий врач. Меня зовут доктор Джон Сол. Я нейрохирург. Провел вам несколько операций, у вас был ушиб головного мозга. Разрыв селезенки. Перелом правой руки, коленного сустава, а также пяти ребер.
Что?
– Вы Генри М. Скиннер. Уже сорок три дня вы находитесь в Веллингтонской больнице в Лондоне. Лондон – столица Англии. Англия – часть Европы, хотя не все британцы так считают. Европа – часть планеты Земля. На дворе две тысячи пятнадцатый год, сейчас конец июня, почти семь часов утра. В городе полно туристов. Большая часть оттуда, где мы проводим отпуска. Ужас.
– Что случилось? – спрашиваю снова.
Но он продолжает говорить, не отвечая на мой вопрос.
– Вы в коме, мистер Скиннер, уже двадцать девять дней, с тех пор, как у вас остановилось сердце и вы пережили несколько минут клинической смерти. За это время у вас было два воспаления легких и начальная стадия тромбоза.
Я был мертв?
И вдруг я все понимаю.
Отец. Море. Остров. Дверь. Я умер и на пути к смерти попал… как мой отец называл это место?
«Между».
–
– Но я же здесь!
Он не отвечает.
Нет, нет, нет, нет! Он тоже не слышит меня!
И я не чувствую его руку. В отчаянии я пытаюсь разобраться в своем бесчувственном теле, но не могу найти руку, не чувствую рукопожатия. Я изо всех сил пытаюсь представить себе кулак.
– Так, хорошо. Жать руки – это не ваше, и раньше тоже не получалось.
Что это значит «раньше»? Как часто он жал мне руку?
Он же сказал, Генри. Двадцать девятое утро.
Но почему я в Лондоне? Этого не может быть. Я жил в Париже, со своим сыном. Я женился, на Эдди. И мы жили… жили… где же мы жили?
Нет, ничего этого не было.
Или было?
Кома. Я в коме. Так сказал доктор Сол.
На меня накатывает страх. Он как морская вода, которая наполняет глубокую, затхлую тюремную камеру. Тишина где-то внизу тянет меня, а я пытаюсь удержаться у стекла, не заснуть, не отпустить его. Я больше туда, вниз, не хочу. Стекло затемняется, словно кто-то опускает жалюзи.
И тут я узнаю лицо. Чьи-то губы, которые двигаются.
– Мистер Генри, я произношу ваше имя так часто, как назойливый сотрудник кол-центра, чтобы проверить, в состоянии ли вы слышать меня.
Да, черт возьми! Я тут! Тут! Пожалуйста, вытащите меня отсюда, разбудите меня, черт побери, разбудите! Сделайте что-нибудь, пожалуйста! Я тут!
– Вас зовут Генри Мало Скиннер, Мало – это имя вашего деда, он был бретонцем. Вы родились в Бретани, в северо-западной ее части, выросли на берегу Ируаза.
Да знаю я! Боже мой, я знаю, где родился!
Но ему нет никакого дела. Он не слышит меня. Снова и снова он повторяет, что я в коме, а я хочу сказать ему, что все совершенно иначе.
Я тут.
Я же тут!
Он говорит о какой-то бумаге, которая делает Эдвинну Томлин моим опекуном.
Эдди! Но где же она?
Я должен пожать руку врачу, поднять руку, расширить ноздри, моргнуть, сглотнуть.
Ничего не выходит.
Он говорит, что слегка ущипнул меня, но я ничего не чувствую.
Он утверждает, что делает это неохотно, но так положено. Не понимаю, что он имеет в виду. Он извиняется еще раз, объясняет: «Пардон. Немного закровоточило. Некоторые тесты со стороны выглядят ужасно!
Может, я парализован?!
Когда-нибудь это пройдет, и доктор Сол объясняет: «Я прихожу к вам десять раз в день и каждые четыре часа ночью. Вы уже трижды проходили сканирование, которое не зафиксировало никаких признаков сознания».
Козел! Купи себе прибор, который будет работать.