Книга снов
Шрифт:
– Мистер Скиннер, вы все же ближе к нам, чем к нашему неизвестному другу, смерти. Идите к нам. Мы тут. С нами вы будете в безопасности.
Смерть не мой друг, хочу я сказать. Это вообще женщина, ты что, не знаешь?
Смерть – женщина!
Я чувствую, как доктор Сол задумчиво смотрит на меня сверху вниз, как будто уловил что-то, исходящее от меня, может быть ярость. Нужно разозлиться еще сильнее.
Я ощущаю его присутствие, представляю его огромным рассеченным утесом в период прибоя, хоть и уставшим с ходом тысячелетий, изъеденным
Одинокий доктор Сол произносит еще раз:
– Вы тут в безопасности, мистер Скиннер.
Я не чувствую себя в безопасности. Я чувствую себя закатанным в асфальт посреди пустынной улицы, заключенным в камень до самых губ.
Доктор Сол уходит.
Я пытаюсь прислушаться к миру по ту сторону стекла, проникнуть туда своими щупальцами. Там есть еще кто-то, я чувствую присутствие этого человека, спокойного, большого и внимательного. Он где-то вне поля моего зрения.
Это доктор Сол?
Сестра Марион с прохладными пальцами, наносящими мазь?
Что наблюдает за мной?
Я продолжаю искать, ищу девочку и нахожу ее неподалеку, совсем рядом со мной.
Она в ужасном состоянии. Но она больше не хочет умирать. Она борется. Кажется, она отчаянно тянется в направлении жизни, но что-то держит ее железной хваткой. Она больше не хочет умирать!
Ласкаясь, со всех сторон подходит темнота, одеяло свободы хочет накрыть меня и унести прочь отсюда, оно мягкое, и я уже предвкушаю сладкий сон, который оно подарит мне. Но я сопротивляюсь. Нет! Я хочу открыть глаза, широко, хочу сжать руку доктору Солу, и крепко. Я хочу ему сказать, что ему нельзя уходить. Что я уже был у стекла, и не раз, но на короткое время, и что я хочу проснуться, пожалуйста! Я хочу ему сказать, что он должен помочь девочке, малышка не справится одна. Но кажется, будто кто-то просто выключает свет и…
Ночь 43-я
ГЕНРИ
В следующий раз, когда я добираюсь до стекла, воздух кажется другим, свежее, прохладнее, как грунтовые воды, и черная густая вуаль окутывает комнату. Я чувствую глубокую ночь. Она не похожа на день.
Рядом со мной утес, который называет себя доктором Солом, он бормочет: «Два часа ночи». Он ищет меня.
Руки, глаза, давление, пульс, ультразвук, он продолжает искать.
И не находит меня.
Он рассказывает мне, что они хотели бы проверить меня в моем «присутствии» на синдром Гийена-Барре, кратковременный паралич, и на полиневропатию, еще одно заболевание, в результате которого человек не может двигаться. Но дело не в моем теле. Это не оно отказывается двигаться.
Это все мой мозг.
– Ваш сын говорит, что мозг – это храм мыслей. Мне нравится Сэмюэль, в нем есть масштаб, до которого большинство не дорастает даже и в сто лет.
Мой сын! Он тут? Как он выглядит? Что делает? Как у
Доктор Сол не рассказывает мне об этом.
У меня закралось подозрение, что этот врач никогда не уходит из больницы, нашел себе комнатку в каком-то заброшенном коридоре и поставил туда койку.
Световые уколы фонариком прямо в зрачки, чувствую дыхание доктора Сола. Он пахнет свежестью и теплом, от него самого тоже веет теплом. Я завидую ему, завидую тому, что он может просто встать и уйти. Я вижу его, словно в перевернутую подзорную трубу, метрах в ста надо мной, лицо размером с канцелярскую кнопку.
Я кричу.
– Где Эдди? – кричу я ему. – Что с Мэдлин?
– Мы должны работать, не задумываясь о вине, Скиннер. Мы, врачи. Не должны обижаться на свои ошибки. К черту их. Чем старше я становлюсь, тем больше ошибок вижу. Здесь, в отделении, или на кладбище. Ни один мозговед не безгрешен. Скиннер, вы тут? Вы меня слышите?
Да. Но почему этот идиот не слышит меня?
Далекое лицо доктора Сола исчезает. Мир за стеклом движется. Начинает превращаться в водоворот. В тающую дымку.
В этом дыму я вижу лицо своего отца, он сидит на кровати поодаль, узнаю его свитер, джинсы, босые ноги.
Я умираю?
Он мотает головой.
– Я просто жду, – говорит он.
Те, кто нас любит, всегда нас ждут.
– Генри, – говорит отец. – Ты знал, что это я тебя отпустил, а не ты меня?
Я ему не верю.
Кома – значит быть погребенным заживо, и никто не знает, что я тут, тут, ТУТ!
Что, если они никогда не услышат меня?
Если решат, что я умер, и похоронят меня заживо?
Не могу так больше. Не хочу. Не хочу.
День 44-й
ГЕНРИ
Чья-то рука гладит меня. Потом что-то вылетает из комнаты. Нечто быстрое и легкое, как пена, мечется какое-то время по палате между коек и приборов. То и дело натыкается на окна, теряя терпение, как ночной мотылек, желающий вырваться на волю.
Чуть позже становится неспокойно, приходят какие-то люди, врачи, санитары, они толпятся у кровати, которая уже покинута. Я мог бы им сказать: вы опоздали. Осталась одна оболочка, а зерна нет.
Я чувствую запах табака, подходит сестра Марион, она говорит остальным: «Он только что пронесся мимо меня в коридоре». Никто не слушает ее, хотя она права. И вот она одна тихо выходит в коридор, потому что у кровати умершего никому не нужна, а чуть позже до меня доносится настоящий воздух. Марион открыла окно, и то, что отчаянно пыталось вырваться из зала и при этом легко коснулось меня, с облегчением улетает. Я наслаждаюсь неожиданными ароматами. Этот воздух словно проболтался всю ночь по улицам Лондона и вот теперь донес до меня сам город. Запах пива и эхо громкой музыки, человеческие запахи из поездов метро, запахи корицы, соли, грязновато-коричневой воды Темзы.