Когда погаснут все огни
Шрифт:
Возмущенный возглас застрял в горле Пэн Каймин, когда в голове мелькнула пугающая в своей простоте мысль – эти слуги просто уверены, что она никому ничего не расскажет. Ее уже будто не считают живой.
Впервые в своей жизни Пэн Каймин, известная своей кротостью, попыталась сопротивляться. Она рванулась из рук слуг – жалко, неловко, изо всех сил. И ничего не довилась. Безжалостные руки держали крепко. Даже звать на помощь было бесполезно – ей было известно, какими глухими в нужный момент умеют быть люди во дворцах и домах знати.
Дорожка, по которой ее тащили,
– Не надо, - беспомощно взмолилась она, - добрые господа… отправьте меня в храм… заставьте вытравить плод… я не приближусь более к стенам дворца… смилуйтесь… ради костей ваших родителей…
Пэн Каймин захлебнулась рыданиями, дрожа он ужаса, готовая на любые унижения и мольбы – лишь бы жить, дышать, видеть небо.
– Откуда взялась крышка?
– Какая разница? Уберите.
Тяжелый деревянный круг, покрытый какими-то странными знаками, отлетел в сторону. Пэн Каймин закричала, когда жесткие руки потащили ее к колодцу. Ужас и отчаяние придали ей сил. Несколько раз она почти смогла вырваться из рук своих палачей.
Она уже не молила о пощаде. Даже большне не кричала. Просто цеплялась до последнего за каменные края колодца в безумной попытке удержаться, продлить жизнь хотя бы на несколько мгновений, несколько вздохов. Старший из слуг, досадливо поморщившись, столкнул руки Пэн Каймин прочь. Тело полетело вниз, в распахнутую черную пасть давно иссохшего колодца. Отчаянный крик, в котором почти не осталось ничего человеческого, отразился эхом от стен и замолк. Последним напоминанием о даме Пэн осталась кровь из ее разодранных ладоней, запятнавшая края колодца и смазавшая очертания странных знаков, что покрывали камень.
***
Внезапный шум за дверями покоев заставил весело щебечущих дам примолкнуть и тревожно переглянуться. Неужели что-то случилось? Что-то такое, что заставило людей забыть о приличиях и нарушить тишину у личных покоев пребывающей в ожидании принцессы Шучун?
Когда двери распахнулись без какого-либо объявления, дамы пришли в еще большее смятение. Во дворце не входят так бесцеремонно, это не придорожная чайная на большом тракте.
Однако вид принца Шэньгуна на пороге вызвал настоящую оторопь. Его высочество нечасто навещал свою супругу в случаях, не предписанных этикетом и приличиями. Особенно редки его визиты стали сейчас, когда их брак наконец был благословлен ожиданием потомства. И никогда, ни при каких условиях принц не появлялся столь неожиданно, не оповестив о своих намерениях и опередив доклад служанок, что дежурили у дверей.
Принцесса Шучун привстала со своего места, прикрывая лицо веером. Ей недавно вымыли волосы, и сейчас они сохли, разложенные вокруг нее по подушкам. Вид, совершенно не приличествующий тому, чтобы принимать царственного супруга…
Лицо принца Шэньгуна было спокойным. Оно не меняло выражения никогда, что бы ни происходило. Но потемневшие немигающие глаза предвещали бурю.
Принц резко
– Почтительно приветствую царственного супруга, - Шучун попыталась изобразить подобающий поклон.
Женщины, шелестя одеждами, устремились к выходу. Замешкались лишь сестры Шучун, находившиеся при ней неотлучно со дня первых движений ребенка во чреве.
– Не принуждайте ожидать, - голос Шэньгуна, ровный и спокойный, веял ледяным холодом.
Сестры обернулись на Шучун, ожидая ее подсказки. Принцесса заметила чуть сдвинувшиеся брови супруга и торопливо кивнула, прикрывая таящееся во чреве дитя рукавами своего платья. Чтобы принц Шэньгун настолько явно проявлял свои чувства? Это было нечто небывалое. И это пугало.
Шэньгун заговорил не ранее, чем за сестрами супруги затворились двери.
– Госпожа, ваш супруг желает знать, где дама Пэн.
Шучун невольно вздрогнула. Вот в чем причина гнева принца. В ее решении относительно дамы Пэн, осмелившейся понести в то время, когда она, принцесса, находится в тягости! В том, что Шучун не пожелала для себя повторения судьбы государыни Синьюэ, которой открыто пренебрегали долгие годы в угоду наложнице – настолько пренебрегали, что об этом было известно даже за стенами дворца.
– Дама Пэн отбыла из дворца, - решилась Шучун.
Разве супруга не имеет по закону права отослать прочь неугодную ей наложницу мужа? Кто такие Пэны? Никто из них никогда не был удостоен по-настоящему высокого сана…
Губы Шэньгуна сжались в бескровную нить. Шучун, напуганная столь явным проявлением гнева мужа и своим полным одиночеством, осмелилась взглянуть в глаза принца.
В устремленном на нее ледяном взгляде она не увидела ничего. Даже ненависти. Только безмерный холод.
– По вашему приказанию?
Шучун склонила голову. Ей стало страшно. Так же страшно, как и в день оглашения беременности, когда солнце вдруг скрыла тьма. Надежда была лишь на то, что Шэньгун не причинит ей вреда, помня о ребенке, которого она носит.
– Дама Пэн была в тягости. Носила мое дитя. Как и госпожа супруга.
Он знает, обреченно поняла Шучун. Знает обо всем. Слуги, казавшиеся такими надежными, не стали молчать? Принцесса стиснула зубы. Будь они прокляты вместе в дамой Пэн и ее чрезмерно плодородным чревом!
– Зная об этом, вы решились погубить даму Пэн и дитя от моей крови, - Шэньгун не повышал голос, но каждое его слово казалось камнем, падающим на крышку уже опущенного в погребальную яму гроба.
Нужно было все же оставить даму Пэн в живых. Просто дать ей снадобье, которое заставило бы извергнуть плод. И впредь следить за тем, чтобы подобное зелье получали все дамы, которых одарит благосклонностью Шэньгун.
Но как же он не видит? Почему он, столь умный, не понимает, что ее поступок вызван лишь желанием, чтобы их сын не повторил его судьбу, деля с братом от иной женщины право на Яшмовый трон? Чтобы Цзиньянь не оказался вновь на пороге распри в будущем? Чтобы ему самому не пришлось подобно государю Чжэнши разрываться между сыновьями от разных женщин?