Кукловод: Реквием по Потрошителю
Шрифт:
— Не волнуйся, Кагуя, я не оставлю тебя одну. Ты сможешь сбросить свои материнские чувства на другого человека.
— На другого?
Обито отвернулся, отрешенным, пустым взглядом смотря в одну точку, не пытаясь вырвать руки из крепкой хватки Кагуи, что цеплялась за его жизнь.
— Да. Зетцу ведь забрали его из больницы?
— Сразу же, как ты приказал, — растерянно ответила Кагуя. — Он так же лежит подключенный к аппарату, как и был.
— Хорошо. Это очень хорошо, — с сакральной таинственностью прошептал Обито и, с трудом пошевелив рукой, попытался переплести их пальцы с Кагуей. Вновь повернувшись
— Нет, я не могу сделать то, что ты просишь. — Кагуя рухнула на колени, схватившись за смятую рубашку, она готова была расцарапать его тело в кровь, лишь бы Обито прекратил нести эту чушь.
Но Обито уже не слышал громких, не способных докричаться до него молитв. Веки наливались свинцом, медленно закрывая завесу акта не так сильно затянувшейся жизни. И пускай он умрет, его дело будет жить. Его имя будет жить на чужих устах, дрожащих и со страхом произносящих: «Мастер».
«Прости, Рин, мне так жаль, что мы не сможем увидеться, но я уже чувствую пламя Преисподней на пятках, лижущее огнем. А как там, на воздушных подушках рая, как-нибудь докричишься до меня?»
Глаза закрылись вместе с прекратившей тяжело вздыматься грудной клеткой. Кагуя встрепенулась, навалившись на Обито, приложив ухо к застывшей груди.
— Нет! Обито, проснись!
В тщетных попытках Ооцуцуки старалась заставить стучать не желающее биться сердце. Но ни массаж, ни искусственное дыхание не возвращали к жизни простого смертного человека, умершего от неприжившейся печени. Отчаянно и протяжно закричав во всю глотку, Кагуя упала на мертвое тело, громко зарыдав, сотрясаясь от собственного горя: она вновь потеряла не так давно обретенного сына, пускай и неродного.
Лишь спустя полчаса Зетцу смогли снять её с Учихи и отвести в сторону. Заметив манипуляции племянников, она властным жестом призвала остановиться.
— Приготовьте операционную и позовите наших хирургов.
— Зачем, тетушка Кагуя? — черный Зетцу с тревогой взглянул в заплаканное лицо безутешной родственницы.
— Чтобы воскресить из пепла Мастера.
Черный Зетцу, переглянувшись с белым, без возражений направился выполнять приказ. А белый помог добраться женщине на ватных, не слушающихся ногах до стола. Принес ей по приказу чистый лист бумаги и гелевую ручку. Ооцуцуки, собравшись с силами, принялась выводить каллиграфические строчки.
— Что вы делаете?
— Пишу письмо нашему будущему общему другу.
Выводя строчи, Кагуя писала новую историю. Пролог к новой части. Она писала, пока Обито перекладывали на кушетку и везли, катя к лифту, на котором его доставили в личную операционную, где ожидали немедленно прибывшие хирурги. Вторую привезенную кушетку, на которой покоилось едва дышащее сморщенное тщедушное тельце, поставили параллельно с Обито. И сняли простыню с украденного из больницы №3 Учихи Идзуны.
Комментарий к Глава 28. «Во имя Мастера» Дорогие читатели, поздравляю всех с наступающим Новым Годом)) Глава, думаю, получилась как настоящий подарок перед праздником)) Думаю, и меня можно порадовать подарком в виде отзывов. :D Осталось две главы, и с ними мы закончим уже в первой половине января.))
====== Глава 29.
Учиху Идзуну никогда не тяготили заботы этого бренного мира. Выращенный взлелеянной маниакальной заботой старшего брата Идзуна жил беззаботной жизнью без обязательств, привыкнув, что все проблемы разрешит не кто иной, как Мадара. Потворствуя своему брату, Учиха-старший попросту не мог заметить из-за слепой любви, из-за страха потерять еще одного брата, что вырастил эгоиста, привыкшего к легкому уже протоптанному Мадарой пути.
Такая дорожка, к ухабам и капканам которой Идзуна не был готов, привела его на больничную койку, где он пролежал несколько месяцев живым трупом. Печень и почку ему пересадили в первый день самые лучшие хирурги, вот только что-то пошло не так с сердцем, и оно начало отказывать. Идзуна перенес еще одну безуспешную пересадку сердца, оставшись в ожидании нового органа. Но, будучи обладателем редкой группы крови, оказался в режиме ожидания, который и подтолкнул Мадару на тернистый путь.
Идзуна помнил только день, когда его кромсали, вместе с отпечатавшейся болью. После он провалился в такую беспросветную тьму, какую не встретишь в душе самого бездушного закоренелого убийцы.
Идзуна проснулся от пустого сна, хрипло простонав. Горло припорошило невидимым засыпанным песком, ему казалось, что глотку нашпиговали тонкими иголками — такая острая боль отдавалась при глотании. Он смотрел в потолок, неуверенно смаргивая скопившуюся на ресницах пыль. Попытался приподняться на локтях, но от бессилия рухнул обратно.
Светлая просторная комната выглядела слишком уютной и в то же время роскошной для палаты больницы. Кое-как поднявшись, Учиха ощутил боль в вене — одна игла в нем точно была, от капельницы, чей раствор давно закончился. Учиха отцепил пластырь и, нащупав махровые тапки, поднялся на ноги, но тут же рухнул ничком на ворсистый бежевый смягчивший удар ковер. Ворсинки защекотали ноздри, отчего Идзуна чихнул, и грудь пронзила тупая боль.
Зашипевший Идзуна упрямо пополз к большому зеркалу у окна. Почему-то больше всего ему хотелось взглянуть в собственное отражение, словно оно могло дать ответы на все его вопросы.
И вот он сидит на коленях, смотря в отражение уродливого незнакомца огромными выпученными глазами на осунувшемся бледно-зеленом лице. Или этот незнакомец смотрел на него? Не может «Это», трогающее себя за впалые щеки с острыми скулами, быть Учихой Идзуной. Спутанные отросшие сальные волосы образовали на правом плече гнездо. Глаза — черная впалая яма на лице оттенка засохшей блевотины. Весь его вид и правда напоминал нечто нездоровое пережеванное и выплюнутое в рвотной массе. Кости на ссутулившемся, скрюченном теле торчали как пики, рвущиеся из больничной рубашки.
И как подобает человеку, столкнувшемуся лицом к лицу с монстром, Идзуна закричал.
— Кто вы такие? — осипший голос с хрипотцой продрался с трудом. Обращался он к двум похожим друг на друга мужчинам, подхватившим Идузуну под руки, и стоящей напротив тревожно смотрящей на них женщине с прозрачным омутом глаз и серебристой платиной волос, спадающих до поясницы.
— Мы те, кто дал тебе второй шанс на жизнь. Можешь считать нас своей второй семьей. — У женщины с ласковой материнской улыбкой стояли в уголках глаз застывшие слезы, отдающиеся легким сиянием.