Кукловод: Реквием по Потрошителю
Шрифт:
— Мальчик из университета искусства, так и не окончивший художественный факультет. Потерявший всех своих друзей от руки Потрошителя — Инаеси Нарико — собственной девушки. Бездомный, никому не нужный, похоронивший с детства всех близких. Так вот ты какой, безжалостный убийца. Они отняли у тебя все, и теперь отнимаешь ты? — в пустом диалоге Рейко скребла ногтями прикрепленное скрепкой фото, глаза блестели от влаги. — Вы ведь все знали о нем, не правда ли? И ничего мне не сказали. Просто водили за нос, как последнюю идиотку. Думали, что у меня проснется жалость к когда-то невинному мальчишке, пишущему картины
С глухим стоном Акияма выпрямилась, запрокинув голову, смотря в пустоту белесого потолка, к которому тянулась вскинутыми руками.
— Здесь! Под одним небо! Дыша одним воздухом! Может, даже за одной стеной! Рядом! Рядом! Рядом!
Откачанный крик раздался за дверью номера, снятого детективам, что рыскали по городу в поисках человека, считавшегося жертвой.
Он звенел незримой цепью, прикованной к её жизни. Неважно где: наедине в тенях пустой квартиры, в кутерьме участка или среди лениво бредущих вдоль вереницы запечатленных в оковы рам несказанных историй ценителей прекрасного. Статная фигура в неприметном плаще оттенка вороньего крыла под стать парику, подстриженному под каре, походкой ленивой львицы лавировала меж зевак, продвигаясь к залу современного искусства.
Бессмысленные геометрические фигуры — не то. Обезображенные футуристические лица — бездарность. Игры совместимого с несовместимым. Бегающий взгляд из-под затемненных очков, скрывающих лицо, словно прицел снайперской винтовки искал свою жертву, и, как только нашел, задрожал подобно дрогнувшей руке. Акияма Рейко стояла напротив работы, что стала прологом её погребальной мелодии. Бесполое существо, лелеющее оторванную руку, и подпись художника в уголке — Асори Накуса. Клокочущее сердце затрепетало так, словно она стояла напротив самого безумного гения, а не его, казалось бы, совсем безобидной работы.
Вероятно, Рей простояла неприлично долго у одной картины, ведь учтивый кашель привлек её внимание, и молодой мужчина с бейджиком искусствоведа кротко поинтересовался:
— Вас заинтересовала работы Асори-сана?
И правда, через сеть она узнала, что в местной галерее Киото пройдет выставка современного искусства, и в списках числилось роковое имя. Акияма безмолвно приоткрыла уста, поняв, что во рту стоит скрипучий песок, не позволяющий ответить без хрипа.
— Да. Эта картина. Не могли бы вы мне рассказать о ней.
— У этого художника на самом деле не так много картин, зато работы западают в душу с первого взгляда. Пугающие и завораживающие одновременно. Считается, что в этой картине он пытался передать «отсутствие лица у человеческих чувств».
— Отсутствие лица?
— Верно, изображенное нечто не имеет ни лица, ни пола, но в том, как оно обнимет руку, можно увидеть целый вихрь эмоций из любви и боли. Словно мать обнимает почившее этот мир дитя.
Акияма следила за каждой сменяющейся эмоцией искусствоведа. Видно было, что он восхищается художником сего произведения. Но он не был Кукловодом. Рейко почувствовала это сразу, по крайней мере она наивно верила в это.
— Кстати, на нашей выставке есть еще одна, финальная работа.
— Финальная? — плоским безжизненным голосом переспросила Рей, следуя за мужчиной к противоположной стене. С каждым шагом, ей
— «Осколки грез». Последняя работа перед исчезновением загадочного Асори Накусы. Одни слухи гласят, что он всего лишь ушел в творческую депрессию, другие, что пишет теперь под другим именем. Но третий вариант мне больше по душе — Накусы и вовсе не существовало.
Нет, Рейко больше не слышала чужого бессмысленного голоса. Разрывающее грудную клетку отравленное страхом сердце перекрыло весь шум из какофонии присутствующих голосов. Глаза тускло мерцали как потухшие звезды. Акияма сделала шаг назад, но это не отдалило её от реальности, которую она наивно полагала, что смогла оставить позади.
Тщедушное болезненное тело сломанного человека распростерлось в неестественной позе на мокром газоне среди мерцающих осколков разбитого стекла, что украшали ложе словно лепестки бесцветных роз. Из-за рикошета дождя картина словно ожила в это мгновение, лицо изображаемой размыло, но Рей знала, кому оно принадлежало.
«Акияма Рейко», — произнесло подсознание голосом безумного гения, и Рейко вновь сделала шаг назад. Искусствовед развернулся, его губы все так же лениво шевелились, словно червяки, кишащие в трупе. Но Акияма не переставала отступать, все так же смотря на свой увенчанный осколками труп во влажную ночь. Она кинулась прочь, оступаясь и толкаясь, едва не сбив проходящую мимо женщину, Рей не переставала бежать от самой себя, заключенной в раме картины.
Вкус холодного ветра немного отрезвил, а ноги подкосило у очередного мелькнувшего бутика. Дрожащее тело накренило в сторону, и Акияма боком прижалась к серой плитке стены, стянув очки, позволив застрявшим бусинками пота скатиться по щекам.
Кровавая слеза скатилась по дорожке холста, запачкав персидский ковер. Очередной мазок увенчал извивающегося в прогнивших отверстиях червя, что язвами покрывали изображенного на холсте человека, который с тщеславным блеском в глазах сейчас восседал на резном в золоте кресле. Пивной живот облегал благородный нефритовый камзол, который едва удерживали трескающиеся пуговицы. Но в отличии от картины лицо его блестело розовым румянцем вместе с плотоядной мечтательной улыбочкой.
Необычная симфония из резкого смрада краски и запаха дорогих сигар вызывала невольную щекотку в легких, заставляя задерживать дыхание. Искусственный свет освещал роскошь из различных произведений-оригиналов, что украшали стены комнаты — логово истинного коллекционера. Блики теней играли на изогнутых линиях скульптур, чья участь – застыть в вечности.
— Наш дорогой общий друг, что удостоил меня чести познакомиться с вами, обещал, что ваши новые документы будут готовы на следующей неделе.
Холодный, но режущий взгляд оторвался от работы, устремив его из-за оправы бутафорских очков на упивающегося самодовольством мэра Киото.
— Но перед этим вы ведь успеете почтить наш город вашим произведением искусства, господин Кукловод?
Художник в аскетическом самозабвении продолжал выводить линию выпавшего изо рта языка, что повис подобно застрявшей в зубах сардельке.