Любовь нам все прощает
Шрифт:
— Серж, дело тут такое…
Морозов что-то шепчет про новую идею, про какую-то концепцию, про эмоциональную подачу, сервис и про верность каким-то там традициям. А на финал вдруг выдает:
— Ирландский паб, Смирнов! М? Что скажешь?
Весь город охренеет, когда здесь мальчики начнут укачиваться вдрабадан под сладенькую музыку «Сергея»!
— Просто зашибись! — Леха закидывает ногу на ногу и проверяет завязаны ли его шнурки. — Мне подходит! Оля тоже поддержала. Значит, я в деле! Ну а ты? — с улыбкой смотрит на меня. — Смирновское перекати-поле?
—
— Я так и думал, если честно. Это ж нужно корешки в землицу пускать, обрастать хозяйством, трудиться, вкалывать, чего-то добиваться. Куда как проще, побренчал на шестиструнке, потрахал баб и шустро в Англию сбежал. А что Женя говорит? — тихонько задает вопрос.
Женя? Женя! Женя? Да она не в курсе! Я с ней такое не обсуждал.
— Женя? Это кто? — Максим скрещивает руки.
Пожалуй, эти два вопроса я оставлю без ответа. Соплю и исподлобья наблюдаю за ухмыляющейся рожей старшенького брата. Да ты урод, Алексей Смирнов!
— Мы обдумаем ваши любезные предложения, но сейчас мне пора. Лаборатория ждет слюноотделения.
Переступаю через звериные копыта, выползаю в проход и шустро двигаюсь на выход.
— Сергей! — Леха в спину мне кричит. — Подожди, кому сказал? Слышишь?
Торможу, но не поворачиваюсь — не желаю видеть скалящуюся морду братца.
— Серега! — похоже, он уже за моей спиной. — Повернись, пожалуйста. Не ерепенься! Что ты в самом деле? Как баба морщишься при каждой шутке…
— При каждом твоем подъебе, мой милый Алексей, — ехидничаю, но все же оборачиваюсь. — Чего тебе?
— Отец действительно ждет вестей.
— Я сообщу, когда заколосится. Не волнуйтесь, родственники. И потом, — усмехаюсь, — думаю, что Катя о таком раструбит на весь город, до Женьки через всю Атлантику дойдет.
— Вы поругались с ней? Что у тебя случилось? Ты плохо выглядишь. Эта борода, как у старика, отсутствующий жадный блеск в глазах и вообще как-то… Ты очень грустный. Что с тобой?
Не знаю! Но складывается впечатление, что чика не торопится возвращаться к нам сюда, назад.
— Нет. Мы с Женей не ругались, наоборот, перед отъездом провели дни наедине. Напитались друг другом. Я не знаю, — заикаюсь, но продолжаю, — в чем и есть ли там моя вина? У нее семейные проблемы, но она не особо их со мной обсуждает.
А я не ее семья — такой ответ в качестве объяснения мне кубинка напоследок преподнесла.
«Жень, что тест показал? Могу войти? — Отрицательный, Сережа. — Но я хотел бы посмотреть! — Издеваешься? За дуру меня держишь. До двух-то я умею считать. Одна, немного бледная полоска. — Жень, пожалуйста, открой дверь! — Я не одета, к тому же нахожусь на унитазе. На такое будешь смотреть? — Я не сильно доверяю этим палкам, давай сходим к врачу. — Я без тебя справлюсь. Все в порядке, не раздувай проблему, Серый…».
Серый, Серый, Серый…
«Привет, Сережа!».
— Леха, извини. Женька пишет, — таращусь на экран с поступившим сообщении. — Хочу ответить.
— Передавай ей привет от всех. И, — пытается обхватить меня за плечи, — чего ты куксишься? Иди сюда, кому сказал.
Смирняга дергает меня, как
— Сообщи о результате. Слышишь? Отец ведь ждет. Там еще мать…
«Как твои дела? Серенький, ты там? Фу-фу! Привет! Ну, где ты? Отзовись скорее!».
— Она не в курсе?
— Конечно. Мы ничего ей не сообщали до твоего положительного кивка.
Вываливаюсь кубарем на улицу, на ходу натягиваю куртку, поднимаю воротник и щурю от плотно сыплющегося снега свои глаза. Конец ноября! Да неужели? А в нашем городе уже зима. Чудно и очень странно! На моей памяти это однозначно небывалый случай. Был и страшный аномальный снегопад, метель, естественно, заносы, страшное обледенение и даже стеклянный гололед на ветвях, но, чтобы так — мороз и пронизывающий до костей ураганный, сносящий на хрен, ветер в последнем месяце спокойной, но сопливой, осени, такое стихийное бедствие за мой тридцатник в родном поместье стопроцентно в первый раз.
«Женька, детка, извини меня. Привет-привет, чика! Как ты там?» — спешно набиваю покрасневшими от холода руками сообщение.
Одно, нет два, три — чтобы сразу и наповал — сердечка в конце, после вопросительного знака, проставляю! Пошловато лыблюсь и запрыгиваю в промерзший автомобильный салон, включаю обогрев и жду ее обратного звонка.
Телефон канючит трелью, я провожу по сенсору «принять».
— Жень! — громко отвечаю.
— Сереженька, привет-привет! — по-птичьи стрекочет в трубку.
— Господи, сколько там времени у тебя? — не могу сориентироваться и сразу посчитать.
— Два часа ночи, Серый.
Ну да, ну да! Серый? Серый! Серый? Мерзавка, ты опять? Я сейчас в штаны себе кончу и некому камень воздержания с члена снять.
— Почему не спишь? — наигранно ругаюсь. — Чика ночами нужно спать, если без «Сергея». Детка, как твои дела?
Прикрываю глаза и откидываюсь на подголовник… Сказать ей или не сказать? Это слишком подло — навешивать свои проблемы, когда она за десятки тысяч километров от меня. Повременю-ка с откровениями, пожалуй. Все потом. Дождусь результатов теста, а пока…
— Все нормально, Сережа. Все хорошо. А ты как? Что нового? Как погода? Не болеешь? Как Антонина Николаевна? Я выслала ей файл, она, наверное, занята, ничего мне не ответила. Ты не знаешь, получила? Я так ее подвела. Мне очень жаль…
Мать не соизволила ей отвечать, потому что сразу отдала для исправлений мне. Вернее, я Женькину корреспонденцию самостоятельно и самовольно перехватил и распечатал на десяти листах. Организовал по факту, так сказать, матери торжественное преподношение. Потом, правда, стоял перед родительницей, как пристыженный папашка перед грозной школьной учительницей, отчитывающей нерадивого ученика. Выслушивал, выслушивал, потом кивал и соглашался — как мог кубинку перед руководительницей выгораживал и защищал. «Кроха» фыркала, злилась, плевалась и ругалась, но препятствовать не стала, подкинула новеньких идей для исполнения и была такова. Потом вдруг поставила мне слишком сжатые сроки и, задрав свой мелкий гордый нос, вкрадчиво произнесла: