Любовь одна – другой не надо
Шрифт:
— Давно, что ли, не слышал? Смотри, — вполоборота кивает подбородком куда-то в «партер» участников процесса. — Маша пришла.
Мне очень жаль, но девочка с метущимися туда-сюда желаниями сильно опоздала. Жестоко ошиблась и очень необдуманно поторопилась. Теперь уж ничего не поделать — она сама выбрала свою судьбу.
— И? — не оборачиваюсь, говорю скептическим, слегка надменным тоном.
— Возможно Мария пришла посмотреть на нас, как говорят, в том самом деле.
— Пф! — моя очередь напыщенность изображать. — Не тот формат, Миш. Здесь не та статья, не то обвинение,
— А там типа он ее членил? — тихо прыскает от смеха.
— Завязывай, а? — резко отрезаю. — Вообще не в тему, если честно. И абсолютно не смешно. Насилие над молодой девчонкой! Ты вдумайся в слова, в статью, части и параграфы, придурок. Просто обалдеть, какой зубоскальный веселый и находчивый клуб живодерущих юных дев самцов.
Как-то сегодня очень долго, неторопливо и весьма занудно судебный протоколист проговаривает глубокомысленную речь.
— Сторону обвинения представляет советник юстиции, прокурор…
— А как там Наташа, Велихов?
Последние деньки догуливает по больничным коридорам. Истосковалась по свободе и, по-моему, чересчур устала от меня. Я стал реже посещать ее, чтобы не раздражать и без того всклокоченную женскую нервную систему. Надеюсь, что как только у нее начнутся роды и всё благополучно разрешится, то мне хотя бы результат свершившегося события любезно сообщат.
За что боролся, на то и напоролся! Хотел по правилам, по личному закону, чтобы на определенных условиях, и не ущемляя мои отцовские права. А на самом деле, долбаный контракт лично мне корявым боком вышел — при каждой встрече Черепашка с какой-то то ли надеждой, то ли огромным сожалением заглядывает мне в глаза, а при прощании, как речитативом ударенная, в одной тональности гундосит:
«Только маленького не забирай!».
Или она это специально делает, провоцирует мою ответку, или та прошедшая четырехмесячная гонка с незначительным кровопролитием на местной объездной дороге подорвала ее сознание настолько, что тем самым повлекла бесконечный психический Черепаший отбой. На это слишком тяжело смотреть! Довольно-таки неподъемно — даже для меня, как для толстокожего циничного мужика.
Вадим, кстати, по-прежнему работает со мной — быстро отошел и даже… Парень за что-то поначалу извинялся. А я вот отчаянно хочу надеяться, что мой личный шофер больше не держит на тот случай и мои не сильно нежные действия по отношению к его персоне зла. Мне молодого, попавшего по неосторожности или доброте душевной, паренька уж точно, однозначно, не за что прощать. От денежного откупа Вадик наотрез отказался, хотя я несколько раз с небольшим поклоном предлагал.
— В качестве потерпевшего в деле выступает… Подсудимая в зал суда доставлена, ее защищает адвокат Велихов Григорий Александрович… Просьба, свидетелям покинуть зал судебного заседания и дожидаться вызова в коридоре…
— Все хорошо, Миш.
— Когда? — без улыбки и даже с небольшим сочувствием смотрит на меня. — Когда у нее срок?
— Не сегодня завтра… — громко и тяжело вздыхаю,
«Не сегодня завтра» — каждое утро, как медитативную пургу, повторяю про себя.
— Подсудимая, встаньте, пожалуйста. Вы имеете право знать, в чем обвиняетесь; возражать против обвинения; давать показания по предъявленному Вам обвинению либо отказаться от дачи показаний в отношении себя и своих родственников, круг которых определен законом. При согласии дать показания Вам разъясняется, что Ваши показания могут быть использованы в качестве доказательств по уголовному делу. Вам понятны перечисленные права? — обращается к моей клиентке судья.
— Да, Ваша честь.
— Представьтесь, суду. Фамилия, имя, отчество, возраст, гражданство, род занятий.
— Я…
А дальше понеслась! Обыденная, надоевшая, засевшая в моих печенках и мозгах стандартная процедура — вопрос-ответ, дебаты, прения сторон — речь прокурора, продуманные до жалкой запятой, проникновенные слова адвоката, заслуживающие, как правило, гран-при за лучшее эмоциональное сольное исполнение — такое себе ариозо на слезливо повышенных тонах; притянутые за уши наигранные улыбки и принятые судом улики в пластиковых пакетах, горько плачущие свидетели, да их несуразные, почти всегда слишком нервные ответы, мои любимые перекрестные допросы, последнее слово подсудимой:
«Я больше так не буду, Ваша честь, прошу меня помиловать и простить!»,
и, наконец, совещательная комната для вынесения приговора и… Вуаля — ну, слава Богу, сам судебный очень долгожданный вердикт!
— Руководствуясь статьями ***, ***, *** Уголовно-процессуального кодекса Российской Федерации суд постановил признать…
— Велихов! А-а-а-а! — Мишка приседает и широко раскидывает руки в стороны. — Иди сюда, чертяка! Мы ведь это сделали. Да, да, да, сто тысяч «да»! Е. ать! Вау!
— Ты, любезный, хотел сказать, наверное, — «Андрей, ты и я» все это провернули! И тут как бы лучше отставить на хрен и не употреблять крепкий русский мат, — улыбаюсь. — Тихо-тихо, не ори так сильно, зубоскал, — зажимаю сигарету зубами, вздергиваю верхнюю губу, а раскрытой ладонью пытаюсь закрыть рот неугомонному, вопящему, как оргазмирующая баба, взбудораженному юридическому мужику. — Да замолчи ты, идиот! Мы ведь пока еще находимся в судебном помещении, хоть и в курилке. Соблюдай правила поведения и не выказывай неуважение к суду. Миша, цыц, кому говорю!
— Сука, Гриша! — уворачивается от меня, несколько раз причмокивает, сочненько затягиваясь никотином. — Я так ох.ительно рад! Сколько мы перли это дело? Давай-ка в памяти освежим, брат.
— Семь месяцев, старик. Семь долгих нудных месяцев…
Полноценный срок! Почти всю беременность Наташи мы, как могли, «отмазывали» женщину, превысившую по неосторожности свою самооборону, пытаясь избежать очередного наказания от пьяного, назначенного ЗАГСом, торжественно-официально, недоумка-муженька.