Любовь одна – другой не надо
Шрифт:
— Как мне быть, отец? — по-прежнему на меня не смотрит, куда-то в сторону хнычущим шепотом произносит. — Я думала…
— Думала, что будет проще. Да, Наташка? — наклоняю по-собачьи голову и слежу за ее лицом.
— Па…
— Ты права, зайка. Но только проще, когда не знаешь, как так получилось. Проще, когда не знаешь, кто отец твоего ребенка. Когда его биоматериал проходит под определенным номером в любезно предложенном врачами донорском каталоге. Проще, когда совсем ничего не ждешь, не строишь планы, не вырабатываешь подлую стратегию, когда не кормишь эгоизм, цинизмом запивая. Проще, когда идешь в специализированную
— Не хочу так. Тем более что я через все это проходила. А ты просто не знаешь, о чем говоришь, отец, — рычит, обороняется и все равно на меня не смотрит. — У тебя все просто, потому что ты давно родитель, у тебя вот двое детей.
— Трое, Ната, — мягко исправляю. — Трое детей.
— Я хотела сказать родных, — вроде исправляется.
— Все родные, детка.
— Ты понял, что я хотела сказать…
— Нет, — перебиваю. — Нет, девочка, ни черта не понял.
— Максим же…
— Наташа, Макс — мой старший сын и твой старший родной брат. Ты…
— Да-да, извини меня. Ничего не соображаю. Болит внутри, — Наталья прижимает сжатые в кулаки руки к своей груди и этой сцепкой вкруговую ерзает до самой шеи. — Давит и заставляет чушь нести.
— Пройдет, пройдет, пройдет, — монотонно проговариваю, словно заклинаю. — Но было бы гораздо проще, если бы ты смирилась, а потом…
— Смирилась? — вижу, как жалко кривит губы. — Смирилась с чем, отец? Хм! Я ведь не об этом…
— Наташа, все гораздо проще, когда его не любишь, — выдаю последний довод. — Проще, когда к человеку нет чувств.
Вздрагивает и возвращается лицом ко мне:
— Я не люблю, отец.
Мне кажется, она краснеет и мило смущается. Пытается держать лицо и сохранять бесчувственный нейтралитет.
— Неважно, Ната. Я, наверное, неправильно или некорректно выразился. Возможно, между вами нет глубоких чувств, но точно что-то было. А ваш ребенок это подтверждает, — киваю головой назад, — дети просто так не получаются, малыш. Это все…
— А как же в результате насилия? — со смешком спрашивает.
Пиздец, какие мысли у моей дочери в голове гуляют. С ней тяжело!
— Он ведь не насиловал тебя? — прищурившись, задаю вопрос. — Все было добровольно. Ты сама хотела, была не против…
— Я не об этом, па.
— Так и я не об этом.
Тут же замолкаем оба. Глубоко вздыхаем, внимательно рассматривая друг друга, пронзая взглядами комнатную не совсем кромешную темноту.
— Я мешаю? — жалко кривится.
— Ты громко плачешь, нам все с мамой слышно. Каждую ночь, Наташа, каждую ночь. О нем, пожалуйста, подумай, — рукой не глядя указываю на Петра. — Плачущая мать — потерянное молоко для мальчонки. Сын полностью зависит от тебя, а он очень хочет кушать. Представь, что с ним будет, если ты вдруг высохнешь. Побудь с ним дольше, чем один несчастный месяц. Женщина обворожительна красива, когда прикладывает ребенка к груди. Отец хотел бы…
— Я все поняла, — еще раз тяжело вздыхает и не дает мне договорить до конца.
— Как твои успехи?
Наталья высекает на лице недоумение, суетится взглядом, да
— План есть какой-нибудь?
— Па?
— Что с договором? Так тебе понятнее, Наташа?
Судя по выражению ее лицом, висеть спорно официальной бумаге продолжительное время над ее головой.
— Пап…
— Нат, это даже некрасиво. Неуважительно по отношению к другому человеку. Садизм чистейшей воды!
— Я ничего ему не запрещаю, — задрав нос кверху, с нескрываемым шипением мне отвечает. — Пусть приходит и…
— А ты хотела бы оказаться в его шкуре, Черепашка? Представь ситуацию, прочувствуй все, чем он питается сейчас.
— В его шкуре? Представить ситуацию. Это точно невозможно! Я мать, а он отец. Он может быть здесь, играть с Петей…
— Ты ему любезно разрешаешь! — поджав губы, раскачиваю головой. — Спасибо, детка. Но… В чем принципиальная разница, малыш? Мать или отец? Только в половых органах, да в том, что он не сможет самостоятельно покормить ребенка в силу недоразвитости его груди. А мне вот кажется, что твои еженощные истерики, твое упадническое настроение, твои эмоциональные заносы и психические приходы из-за того, что ты жутко злишься на Гришу именно из-за того, что он вас не посещает.
— Не вижу в этом никаких проблем. Я не запрещаю…
— Еще раз! Из-за того, что не видишь Велихова рядом? Хотела бы встречаться с ним, быть рядом чаще, разговаривать, как раньше, например, по душам или просто так, о чем Бог послал, я ведь прав? — затылком ощущаю легкое шевеление внутреннего воздуха — моя Марина в комнату по-шпионски пробирается. — Леди? — быстро оборачиваюсь. — Что такое?
— У вас тут все хорошо? Пора спать, родные. Мальчишке надо отдыхать. Через пару часиков Петенька проснется, так что, Ната, давай в кровать. Юр…
— Нет, пап, нет, ты не прав…
Ах ты, ах ты, глупая моя! Гордая! Не знаешь, как ему сказать, на какой козе к Грише своему подъехать? Потому что превратила жизнь свою, да и его, в какое-то дешевое шапито!
— Юра, — Марина пропускает пальцы, скрещивает наши руки и тянет меня обратно к нам, — я прошу тебя. Здесь спящий маленький ребенок.
— Завтра поговорим, младшая Шевцова, — угрожаю голосом и выставленным перед женским носом пальцем. — Не расплескай накопленную дурь!
— Ты… — Наташа хочет что-то к финалу разговора, видимо, добавить, указывает на меня и стремительно двигается за мной.
— Тшш, — жена практически выталкивает меня из комнаты, закрывает перед носом дверь и успокаивает дочку. — Ну перестань, детка! Тихо-тихо.
— Мам, отец не прав! Господи, как он ошибается! Уму непостижимо! Он что, за Велихова? Нашел себе четвертого ребенка? — слышу приглушенный голос Черепашки. — Он так сильно ошибается. Правда-правда, я не люблю его, не люблю, не люблю…
Ну еще бы! Я тупой болван! Что я вообще могу знать об отношениях, о чувствах и о женском непостоянстве и духе противоречия? Ей гордость не дает признать, что ждет его, ждет и страдает о том, что гаденыш как-то не спешит с визитом; ждет Наталья, бедняжечка надеется, уповает, да она просто жаждет первого шага от Григория. Ха! Вот это, чтоб меня, круговорот! А я, я тот отец, который ни хрена не понимает — нормалек, согласен. Да и куда мне? Этакий деревянный остолоп с высшим образованием и с небольшим выводком крайне непослушных детей.