Любовь одна – другой не надо
Шрифт:
Как сумасшедше раскалывается голова! Адски! Просто невыносимо! Смертельно больно! Не могу заставить себя открыть материалы и хотя бы между мелких строчек прочитать. Вадим степенно курит возле машины, усевшись на капот, отвернувшись от меня, демонстрируя затянутую в белую ткань сухую спину. Я попросил его убраться и оставить меня наедине с тем, что упорно, ну никак, не желает умирать.
Мать взяла деньги… Не могу поверить! За Нику, за мою сестричку, за девчонку, которой то ли по воле Божьей, то ли по страшному стечению обстоятельств было отмерено каких-то жалких тринадцать лет. Нет, не жизни, а нечеловеческих мучений. Четвертый «юный» изверг откупился от моей семьи, вытер вялый член и дальше, сука, жить пошел. Кто станет переживать за девочку с дебильной формой
— Вадим! — приоткрыв свое окно, кричу водителю. — Поехали домой!
От судьбы не уйдешь! Не уйдешь! Мразь откупилась тогда, а села по другой статье в другом уголовном деле? Пиздец, как жизнь-то распорядилась. Изнасиловал малышку, а сам сдох в тюремном лазарете, харкая кровью, пущенной своими же рецидивистами-сокамерниками. Не поделили «общественную телку» на нарах? Ха-ха! Насмешка доли! Приревновали «зэки зэка к зэку» и закололи уебка заточкой, склеенной из газетных обрывков! И деньги суке, видимо, не помогли? Все растерял, пока от простых людей финансами отмахивался? Поделом, урод! Поделом тебе, тварина! За мою сестру, за мою девочку, за ее растерзанное тело… Сдохни, мразь! Сдохни, сдохни… М-м-м, голова сейчас отъедет, а я тронусь умом! Давление нахрен вынимает здравый смысл и отключает инфицированный ненавистью мозг! Кровь пульсирует и изнутри бьет кость. Я слепну и глохну, в красках представляя, как тварь корчится на казенной кушетке и выгибается своим хребтом. Четко слышу, как хрустят его кости, как скрипят гнилые зубы, как стачивается и крошится пожелтевшая от дрянной воды эмаль, как булькает ядовитая алая вода, называемая человеческой кровью, как лопаются жилы и сипит пробитое легкое, спадающееся, словно половая тряпка, и стремительно заполняющееся жидкостью. Ну же, ну же… Я собственными руками сдавливаю горло гниде, прилагаю нечеловеческие усилия и с легкостью отбираю жизнь у мрази, отнявшей у меня единственного близкого человека. Мою родную Веронику, мою Нику, мою Никулю, Никушку, моего светлого несгибаемого молчаливого героя… Мою единственную старшую сестру!
Брезгливо отодвигаю раскрытую папку, отворачиваюсь и таращусь на свои пальцы, суетящиеся по дверной ручке автомобиля. Летний ветер сквозь приоткрытое окно трогает мои волосы, стараясь успокоить нервный жар, терзающий охренеть какими приливами мое лицо. Чувствую, как краснею, как изнываю от сверхвысокой температуры, задыхаюсь и теку.
— Останови здесь! — выкрикиваю.
— Григорий Александрович, — Вадим ищет подтверждение в зеркале заднего вида.
— Останови, — шепчу ему и утыкаюсь лбом в стекло. — Прошу тебя, парень, останови… Я хочу…
— Вам плохо?
— Очень, — зажимаю двумя пальцами переносицу и скулю. — Вадик, останови, я тебя прошу.
Не помню, чтобы чем-то наполнял желудок. Меня тошнит и выворачивает. Стою на коленях на задрипанной обочине, полирую изумрудную траву своими дорогущими, выглаженными, с рельефными стрелками брюками, и непрерывно опорожняю желудок. Не могу! Все навалилось… Нечем дышать… Жить не могу — сдохнуть хочется!
— В больницу, Гриша? — Вадим усаживается задницей на траву.
— Сейчас все пройдет, Вадь. Я успокоюсь. День тяжелый, — тыльной стороной своей ладони вытираю влажный рот. — Возраст, видимо, дает о себе знать.
— Что-то произошло с сыном, Григорий Александрович?
— Нет. С ними все в порядке. Это другое. Все нормально, — стараюсь улыбнуться, — правда-правда. Прошлое дало о себе знать.
Надеюсь, что в последний раз!
— Какие планы, Вадик, на сегодня?
— Вас отвезу, а потом домой, там третий сезон фантастического сериала, — подкатывая глаза, как-то воодушевленно, что ли, начинает отвечать. — Макароны с сыром на ужин, а завтра…
— Тебе сколько лет? — выкатываю бестактный вопрос. — Макароны на ужин в пятничный вечер?
— Что? — по-видимому, Вадим от моей бесцеремонности ошалел. — Вы же знаете…
— Именно! А такое впечатление, что всего лишь жалких шестнадцать юных годков. Женщину заведи себе, чудила. И трахай ее до ночи с воскресенья на понедельник. Макароны, сериал, — нагло хмыкаю. — Третий сезон! Сколько дней уже просрал! Почти всю жизнь! С конца не капает?
Да уж! Советы я, как мастер, бесплатно раздаю — направо и налево, только успевай прислушиваться. Особенно, когда не себе «любимому» рисую кармический узор. Что касается моей личной жизни, то для всех она на тысячу замков закрыта и, естественно, не подлежит общественному обсуждению! И потом, я мужчина не…
— У Вас телефон звонит, — Вадим кивает головой на распахнутый салон машин. — Виброзвонок беззвучные трели выписывает.
— Похрен! — встаю, отряхнув затекшие ноги, сильно растираю шею. — Давай-ка за бутылочкой куда-нибудь свернем, а потом ко мне — годится? Нажремся и будем у меня сериал смотреть. Я крутым теликом недавно обзавелся.
— Григорий Александрович, я бы хотел все же к себе, домой, — кривится, как красна девица на выданье.
Да и пес с тобой, задрот!
— Договорились, Вадюша. Но в магазин все-таки заедем, а то у меня дома шаром покати — бар истрепался сильно, видимо.
Забираемся в машину. Двумя пальцами собираю конфиденциальные, тщательно ксерокопированные уголовные бумаги, трамбую папку на своих коленях, а затем нервно запихиваю ее в свой портфель. Все! С этим нужно что-то сделать! Об этом завтра! А на сегодня — стопроцентно все!
Виски, коньяк, джин, ром… Текила? Водка? Портвейн? Паленый абсент? И молочно-шоколадный двугорлый ликер! Один лимон, колбасная нарезка, и естественно, покрытый дорогущей голубой плесенью сырок! Суетливый мальчишка, вертящийся передо мной на кассе, трогает пальцем выпуклую позолоченную этикетку толстостенной бутылки, периодически, как будто от изумления открывая, закрывает рот. Я нагло скалю зубы и подмигиваю шустрому парнишке, а от его странной матери прячу взгляд. Чего-то как-то… Стыдно, что ли?
— Тяжелый день, — бухчу себе под нос. — Завтра будет лучше. Все будет хорошо.
— Что Вы сказали? — женщина смотрит на меня, прищурив куда-то скошенное веко. Так на мордашку вроде ничего, фигура тоже не плоха — сиськи, жопа все на месте, но косоглазие, видимо, неисправимо. Да плюс мальчишка… Жаль! Очень жаль! Что, блядь, за рассуждения? И это я еще не выпил!
— Нет-нет, ничего, — не поднимая головы, отвечаю. — Сам с собой поговорить решил. Не обращайте на меня внимание. Я не пью, просто… Сын недавно родился — надо бы отметить, да и друзья настаивают, требуют накрыть стол. Разные у парней вкусы, вот я и набрал всего, но по чуть-чуть. Знаете ли…
— Это вообще не наше дело! — подбородком указывает на транспортерную ленту. — Не оправдывайтесь передо мной.
Вот молча и стой тогда! Полиция по нравам! Женщина-дрезина! Живешь по правилам? Молодец! Я вот тоже год назад клево и бездумно воздух на земле коптил. А теперь… Папаша сыну, которого почти не вижу! Так что… «Наше» или «не наше» — все вы, суки, хороши!
— Естественно! — шиплю и отворачиваюсь, тут же натыкаясь на осуждающие взгляды пожилой супружеской пары, по-детски держащейся за ручки. Дед гладит улыбающейся бабке сморщенную кожу рук, а я, как озабоченный, рассматриваю их интимный жест и не могу отвести свой взгляд. Все, приехали, пиздец! Я типа где-то посередине возрастной купели — уже не юноша, но еще как будто не мертвец!