Любовь одна – другой не надо

Иголкина Леля

Сколько я так выдержу? Да, видимо, не долго. Каких-то пару поршневых толчков, а может даже меньше… Она меня передержала почти годичным воздержанием, перегрела семенной мешочек, который, как известно, жару не любит — ему бы в холодильной камере перед громким выбросом побдеть; а я, дебил, естественно за ней соскучился, вот и веду себя, как недоразвитый кретин, еложу лбом, прикусываю и без того воспаленные и чересчур чувствительные крупные сосочки, вершины темно-розовых раздавшихся немного ареол; облизываю звенящее от ласки тело, выставляю зубы, не стесняюсь очевидно слишком одичалого своего внешнего вида, от которого у моей постельной

жертвы сжимается нутро и сводит судорогой все конечности. Мне кажется, наше занятие любовью именно сегодня похоже на гонку за чем-нибудь с какими-то препятствиями. За чем-нибудь? И в том числе за наслаждением. Войти-то я вошел, а пошевелиться не могу — не в силах. Дернусь — сразу же белок в карман солью!

Шевцова ерзает, накручиваясь полностью на член, вибрирующий и стонущий там у нее внутри. Приподнимает таз и двигает своими бедрами, а я, как бешеная шавка, в ухо ей скулю:

— На-та-а-а-ашенька, прости… Не могу-у-у-у…

Думал, что возьму безоговорочное командование на себя. Хрен мне, да и только! Как-то быстро слил, теперь задушенно в ее плечо мычу…

— Ната, — утыкаюсь носом в ее шею, — прости, прости… Это все неправильно! Я исправлюсь… Слышишь, милая?

Шевцова подозрительно молчит, зато неровно дышит, сопит, похныкивая странным образом. Она выстанывает свой экстаз, которого я эгоистичным образом ее лишил? Приподнимаюсь на руках, отклеиваюсь от взмыленного лаской тела и наблюдаю, как Наташка кончает всего лишь от того, что я у нее внутри…

— Прости… — губами трогаю заостренный кончик ее носа. — Ну, прости… Может заново? Еще разок попробуем? Давай все повторим?

Глава 26

Мы… II

Поддерживая Петьку под головку, аккуратно запустив свою руку между его вздрагивающих от необузданной энергии ножек, накручиваю уже десятый круг по первому этажу все еще полупустого дома — демонстрирую почти спящему ребенку заоконный пейзаж, который щедро умывается теплым летним дождиком с грозой.

— Дождь, детка. Кап-кап, кап-кап! На улице очень мокро, лужицы и влажная, но все-таки комфортная, погодка. Вот и хорошо, вот и хорошо! А мы сегодня дома, — касаюсь губами лба ребенка, — дома, дома, дома… С мамочкой! Да, парень? Вы с мамочкой дома, у меня, — и тут же быстро исправляюсь, — у нас, естественно, у нас. А вам тут с мамой хорошо, старик? Петь, — отклоняюсь, словно испытываю существенные проблемы с внезапной возрастной дальнозоркостью, — как тебе тут, кстати? Ничего, нормалек? Ты местным-то обслуживанием доволен? Ненавязчивый сервис на должном уровне? Твоя кроватка, например, тот же пеленальный столик — не жмет, не давит; а звездочки на потолке в твоей комнате тебе понравились, м? Не страшно? Ты ведь следил за ними? Они ночью светятся, как пятиконечные светлячки. Петь, ты блеск вверху заметил?

Сын сморщивает носик и приоткрывает мудрый глаз. Твою мать! Малыш меня внимательно рассматривает сейчас? Он изучает своего отца? Ищет несостыковки в выдуманном бессонными ночами образе? Я ему не подхожу? Пусть скажет в чем тогда — внешность, стиль или образ действий в целом, я ведь все незамедлительно исправлю и уточню… Если детские желания разберу!

— Можешь пока не отвечать, — улыбаюсь. — Всего лишь одна ночь прошла, я понимаю. Ты пока не успел сориентироваться и оценить окружающий тебя состав. Так же? Понимаю, старичок! Все понимаю, мелкий.

То, что

местный «молочный шведский стол» Петру зашел, это я само собой догнал, когда услышал жалобный писк, раздавшийся из детской рации, на которой каким-то странным образом покоилась рука спящей рядом Черепахи. Когда она ее к нам в комнату пронесла? После первого интимного захода в моей берлоге точно не наблюдалось «товаров с двойным, подпольным, назначением». Позорный был заход, уж если откровенно! Ну это так, как жалкий стремный вывод — как будто походя и словно между делом. Хотя и очень стыдно, господа! В моем-то возрасте, да при отточенном годами опыте, я мог бы потактичнее закончить то, что так и не сподобился как следует начать, да и, как следствие, продолжить. Вторая попытка была, конечно, более плодотворной, но все-таки еще не идеальной, я бы сказал, весьма далекой от среднестатистического уровня, однако действо воспринималось не то чтобы на «ура», но однозначно лучше, да и продолжительнее, чем в прошлый раз…

Наташка нахально взобралась и оседлала мое «желеобразное от ласки» тело. Затем двигалась в своем удобном темпе, контролируя меня и сохраняя на двоих один баланс. А что же я? Я был в глубокой прострации! Да уж, такая вот херня! Сучья вынужденная голодовка со мной сыграла крайне злую шутку. Я, как «напыщенный сорокалетний щенок», ловил за неполные пять минут очередной эмоциональный приход, потом жалобно скулил, смешно постанывал и требовал добавки, клянясь, что в следующий забег все будет великолепно, дольше, а главное… Длиннее и намного круче? Эх, а ведь когда-то были совсем иные времена!

— Ты много кушаешь, сынок, — двумя пальцами поправляю натянутую на детский лоб хлопковую шапку. — Вкусно, да?

Сын просто смотрит на меня! Поворачиваюсь и направляю его лицо на свободное от занавесей панорамное окно.

— Здесь ты будешь жить, Петя. Расти и радовать своих родителей. Это твой дом, твой двор. Вон там, — указываю пальцем на пока свободное от застроек место, — будут качели, там — песочница, там — игровое пространство для всех твоих друзей, а вон там, — обращаюсь к диковинному сооружению, — наше общее — с тобой и с мамой, — костровое место. Видишь? Там будет проходить наш семейный совет, сынок.

Мальчонка всматривается вдаль, а потом сильно крутит шею и, созерцая снизу вверх, взглядом тщательнее препарирует меня.

По-моему, кое-кто уже проснулся — мы с Петей здесь как будто больше не одни. Есть ощущение, что Наталья за нами со второго этажа, раскинувшись на лестничных ступенях, внимательно следит. Вращаюсь медленно, чтобы не вызвать головокружительный эффект у сына, и обращаю взор наверх.

Она! Все так и есть! С подтянутыми и сложенными почти в два «оборота» голыми ногами устроилась на самой верхней ступени лестницы, ведущей на основной жилой этаж. Хочу сказать задумчивой и странно улыбающейся Наташе:

«Привет-привет, красавица! Доброе утро, Черепашка!»;

затем добавить:

«Как тебе спалось, Шевцова?»,

а после уточнить:

«…спалось со мной, Наташка. А может кое-что еще раз повторим?».

«Привет!» — не слышу ее голоса, зато отчетливо фиксирую движение женских пухлых губ.

Подмигиваю и киваю головой, мол:

«Спустишься сюда? Есть что обсудить! Иди-ка к нам, Черепашонок!».

Отрицательно мотает головой. Вредничает? Хочет, чтобы я поднялся к ней? Это мы с сынишкой однозначно можем. Без проблем!