Любовь одна – другой не надо
Шрифт:
Наташа проходит в комнату, достает разбушевавшегося не на шутку и озлобившегося от недоедания ребенка, одним лишь взглядом предлагая мне вместе с ней пройти наверх.
Там, в той детской комнате, ее любимое раскачивающееся кресло, там ей удобно, там она привыкла уединяться с причмокивающим сынишкой — об этом больше нет вопросов, а это означает, что мне необходимо просто следовать за ней.
Шевцова располагается, усаживается, ерзает на сидении, при этом в колышущемся туда-сюда движении мельтеша макушкой перед моим носом. Выставляю ногу, фиксируя ее неподвижное положение, и жду, пока она освободит грудь и любезно
Сын — бывалый молочный парень, определенно знает, что надо делать — шустряк по-щенячьи водит носом и мордашкой следует за дергающимся перед ним соском. Зато я, похоже, — нет, ничего не знаю — плыву и в бессознание уплываю… Господи! Я ведь никогда не видел, как все это на самом деле происходит — Наталья скрывала от меня такой интимный момент. Однако мой сынок, маленький трудяга и боец, упрямый и серьезный мальчик, не с первого раза пристраивается к предложенной груди, а только лишь с мягким напутствием, вышептываемым Натальей, на третьем или четвертом заходе Петя, широко раскрыв свой ротик, сильно втягивает сосок вместе с немного потемневшей ареолой. Как жадно сын Шевцову пьет! Наташа трогает детский подбородок — проверяет вероятную протечку живой еды, а убедившись, что сын, по-видимому, рационом полностью удовлетворен, откидывается спиной на качалку и, прикрыв глаза, расслабленно и одухотворенно улыбается.
— Посиди со мной, побудь здесь рядом, — не глядя на меня, о простой услуге тихо просит.
Теперь мне не уйти, Черепашонок! Никак, Шевцова! Ни хрена не выйдет! Я просто не смогу так поступить…
Это завораживающе великолепное действие! Женщина, кормящая маленького ребенка — ангельская фантастика в жестоком блядском мире! Сынок размеренно посасывает молоко, двигая нижней губой, носом упирается в тонкую грудную кожу и иногда приоткрывает глаз, следя за мной. Парень, я так тебе завидую — не передать словами! Ты ведь можешь заявить права на свою мать практически всегда, а не тогда, когда тебе приспичит пососать.
— Гриш…
Сквозь ресницы, не дыша, слежу за монотонным раскачиванием Натальи и… Сильно увлажняю глаза!
Я так хочу, чтобы она осталась здесь навсегда! Такое возможно? Сегодня я могу об этом попросить Наташу?
— Да? — негромко сглатываю.
— Петя следит за тобой, Велихов, и ты его смущаешь, а зомби-ступором, к тому же, сильно пугаешь меня. Прекрати это, если тебя не затруднит.
— Откуда ты знаешь, что я смотрю и что я…Хм… Как, Шевцова? У тебя ведь закрыты глаза, и ты даже не моргаешь, — ухмыляюсь и осторожно смахиваю намеревающуюся выпасть из глазниц слезу.
— У нас с ним ментальная связь, Гриша. Я знаю, что он смотрит на тебя, а ты пялишься на нас. Не пугай его и не заставляй краснеть меня…
Маленький засранец смотрит и, вероятно, издевается словами:
«Смотри, отец, как я все могу!»…
Шевцова, видимо, решила просто доконать меня. Ее сегодняшняя ночевка в моем доме, совместное кормление Петра, обнаженная грудь Наташи, пространные разговоры перед погружением в объятия Морфея… И вот я с выпученными глазами лбом прочесываю оконное стекло! Больше не могу так! Это изощренная пытка! Находиться в доме с женщиной, от которой полностью сбивается сердечный ритм, запирает в груди, а рот подчистую высыхает. Ей нужно уйти…
Уперевшись спиной в изголовье своей кровати, еще раз прочитываю материалы следственного дела своей сестры.
Зажимаю себе переносицу и сильно растираю кожу. Не спать! Сейчас не время! Мне нужно дочитать все материалы дела, пока в этом доме сохраняется гробовая тишина и Шевцова не пытает меня своим голым телом.
Я закемарил, заснул? Или задумался? Пропал в галлюцинаторных сновидениях? Вздрагиваю от тихого, но не менее настойчивого стука в свою дверь.
— Да, — хриплю, прокашливаясь. — Да… — еще раз повторяю, присаживаясь на кровати, стряхиваю головой.
Наталья открывает дверь и замирает в темном проеме моей двери.
— У тебя что-то случилось? — вскакиваю с кровати. С голым торсом, но в домашних штанах быстро подхожу к топчущейся и без конца оглядывающейся назад Наташке. — Что с тобой? — затаскиваю ее в комнату. — Наташа! — встряхиваю зачумленную Шевцову. — С Петей что-то…
— Нет, — выкручивается из моих вцепившихся в ее тело рук. — Гриша…
Она ни разу не была в этой комнате! Мое личное пространство — поистине… Пространно! Светлые стены, огромная кровать, стоящая посередине комнаты и круглая металлическая лампа, подвесной абажур, расположенный на полу, освещающий ночное помещение для работы, когда хозяину этого заведения не уснуть.
— Что произошло? — заглядываю во встревоженное лицо, присаживаясь, прищуриваясь, пытаюсь определить, что или кто так сильно напугал ее. — Твою мать! — шиплю. — Шевцова!
— Не прогоняй меня, Велихов, — хныча, произносит. — Не отталкивай сейчас.
Наталья притрагивается к своей свободной футболке и, скрестив свои руки на подоле тряпки, стаскивает подобие одежды через голову. Откидывает ненужный атрибут назад.
Охренеть! Красивое белье! Похоже, в этом Черепашка разбирается или кто-то ей под страхом смертной казни слил информацию о том, от чего я бешено тащусь. Белый, слепящий, практически выжигающий мне сетчатку глаза плотный лифчик, прячущий знатно увеличившуюся грудь Натали.
— Ната…
— Не прогоняй, пожалуйста, — кривится, пытаясь улыбнуться, очень косо изгибает губы. — Побудь со мной. М-м-м, прошу.
Шевцова тянет вниз смешные шорты, семеня ногами, и от этой вещи избавляется. Переступает через тряпичную лужу, еще немного приближаясь ко мне.
— Наташ, это как-то…
— Гриша-Гриша, — протягивает руки, обнимая щеки, гладит большими пальцами щетину, осторожно прикасается к моим бровям. Я с наслаждением прикрываю глаза и застываю в вертикальной стойке…