Любовь одна – другой не надо
Шрифт:
— Еще немного потерпеть? — подмигивает.
— За подобные издевки накажу.
— Господи! Я, действительно, не знаю, что со мной, — недоуменно пожимает плечами, — но… Все вроде бы отлично! Только там, — показывает глазами на свой низ, — в твоем присутствии… Ты понимаешь?
Ха! Что за вопрос? Еще бы! Аналогичный, просто-таки зеркальный вопрос-ответ!
— Значит, все хорошо?
— Наверное. Ты чем-то недоволен?
Скорее, все наоборот!
— Нет-нет, меня все очень сильно устраивает, я не в претензии, — улыбаюсь. — Мимоходом спросил. Итак, мы побудем вдвоем, а потом целиком и полностью
— Мне кажется, несколько неосознанно. В первый месяц я трогала его за щечку, он рефлекторно отвечал. Педиатр так сказал. Петя еще не может правильно считывать эмоции. Он ведь в основном спит. Хотя…
Нет уж! Мой сын все прекрасно понимает! Какой-то педиатр что-то ей сказал! Хм! И однозначно, пф! У сынишки очень философский взгляд на окружающий мир. Рано утром, на заре, когда я зашел к нему в комнату, Петя с весьма задумчивым видом рассматривал свое жилье. Его определенно интересовали подвесные побрякушки над кроватью, покоя не давали большие бусины на прутьях манежа, и он следил за медленно угасающими звездами на потолке. Я наклонился и поздоровался с ребенком — сын стопроцентно улыбнулся мне в ответ. Здраво! Осмысленно! И без обмана!
— Петь! — шепчу куда-то в сторону. — Петя-я-я-я, что скажешь?
Он ведь уже маленький мужчина, а у нас, у пацанов, такая себе круговая порука и нерушимая клятва мира — отведем надвигающийся удар, прикроем друг другу спину, а если что вдруг не по-нашему, то с ноги засандалим в межреберье.
— Не буди, — приставляет палец к своим губам. — Пусть спит.
Да! Тут она права!
Ребенок поджимает ноги, а затем широко и заразительно зевает. Наталья же все в точности повторяет за ним.
— Вот этого не надо. Гражданка Шевцова. Перестань! Так, боец, пора к себе в кровать, — бережно поднимаю детское тельце и с ценной ношей направляюсь к выходу из комнаты. — Он ведь поел? — в дверях останавливаюсь, вполоборота уточняя. — Что там с предстоящим первым завтраком?
— Через пару-тройку часов. Не просит же. Будить не будем. Я постараюсь изредка скулить.
— Пару-тройку? — что-то там себе подсчитываю. — Ни в чем себе не отказывай. А нам, пожалуй, хватит! — выбираюсь из комнаты, а оглянувшись на недолгое прощание, угрожающе произношу. — Готовься!
— Что? — шипит.
— Раздевайся, скидывай ночные тряпки. Только руками нигде и ничего не трогай.
— Полностью? — сидя в кровати, уточняет. — Или…
— Шевцова, не играй со мной…
Сегодня ход за мной, сегодня я играю. И ведь, действительно, скучал за ней. Ее кожа, тело, индивидуальные особенности, даже звуки, которые за каждым разом сопровождали нас — все отложилось в памяти, как вечные заповеди на глиняных скрижалях во дворце моей экстазом затуманенной памяти.
— Ты как? — тихо спрашиваю, прокладывая дорожку поцелуев по любезно предоставленной для моих ласк длинной женской шее. — Наташа, ты еще со мной? Ку-ку?
— Мне хорошо… — Шевцова выгибается и таранит своим телом мою грудь. — Приятно, до чего же приятно,
Голодный! Заводной! Я ведь готов сожрать ее! Давно не смаковал Черепашье тело. Всё только острый клюв, скрюченные когти, да грубый, но с харАктерным узором панцирь. А тут, пожалуйста, из пены вышел и полностью оголился чудаковатый пресноводный зверь! Вот грудь — горячие чувствительные соски, и скрытное отзывчивое местечко под налитыми полушариями; затем пупочек — дрожащий нервно пульс, та самая полнокровная артерия, да плюс весьма отзывчивая «слегка смешливая и стонущая» область под ним; строгие рельефные бедренные складки, выпуклый и гладко выбритый лобок, а там между ног — индивидуальный ярко-розовый цветок.
Пробую набухшие от возбуждения складочки на вкус. Как кот облизываюсь и щурюсь в наслаждении.
— Ты вкусная мамочка!
— Господи, да перестань же! М-м-м! Ты точно ненормальный. Велихо-о-о-в!
Да я и, правда, скалюсь, как взбесившийся от похоти урод.
— Тшш, не мешай, Черепашонок. А где твой девственный пушок? — рукой кругами незримо разрисовываю блестящий от слюны лобок.
— Я подготовилась…
Знала, жучка, знала, что в лапы к «Грише» попадет! Вот и вылизала шкурку!
— В следующий раз…
— Ну-ну! — склоняюсь к центру удовольствия и чего-то жду.
Наталья приподнимается и предлагает мне…
— Тебе лизнуть?
— Чтоб ты… Господи! Ах ты ж…
— Тшш, тшш, не начинай кричать. Сейчас все будет. Спокойно! Откинься на подушку, полностью расслабься и не угрожай.
Шершавым языком, как малярной кистью, провожу туда-сюда, рисуя свой узор на женской плоти. Сжав сильно простынь, Наталья тазом поднимается и подставляется под мой языковой удар.
— Госпо-о-о-оди! Еще! Еще! Пожалуйста, не останавливайся.
А ты не подгоняй!
Она, как оголенный провод, извивается. Раскрывшись, старается мне угодить. Ерзает промежностью по языку, желая насадиться, как на член.
— Я так не могу-у-у. Что же ты-ы-ы-ы… — выскуливает просьбу.
— Ну что, ну что… — орально оторвавшись, проникаю двумя пальцами в нее. Раздвигаю плоть и моментально замираю! — Хорошо?
Шевцова распахивает глаза, приподнимаясь на локтях, жалостливо просит:
— Не останавливайся, Гриша. Продолжай…
Глава 27
Мы… III
Суббота… Самый лучший день уходящей недели. Без купюр, ей-богу!
— Господи-и-и…
Наташа елозит мокрыми волосами, словно извивающимися змеиными телами, по кафельной стене в душевой кабине и раскачивается в том темпе, который я ей задаю.
Двигаюсь молча, не издавая ни единого звука. Сцепив зубы и гуляя желваками по заросшим скулам, сосредоточенно вглядываюсь в ее расслабленное в божественной неге лицо. Тараню, бью, шлепаю, растягиваю и долблю свою Шевцову всем влажным телом. Яйца с чмокающим звуком ритмично прикладываются к мокрой и сильно масляной от природного женского секрета и дополнительной смазки промежности, а основательно запакованный в очень тонкий латекс, оттого безопасный для Черепашки, член, вколачиваясь, простым поступательным движением гуляет у нее внутри.