Любовь одна – другой не надо
Шрифт:
— А я считаю, что девочка не должна была оставлять ребеночка Сереже. Извините меня, ребята, но, — кусая помидорчик, соком заливающий ей подбородок, моя младшая сестра за праздничной поляной вдруг с не пойми каких херов звонко выдает, — женщина всегда сможет воспитать ребенка и без мужа, или без мужчины, в частности. Дело ведь не в стабильном обеспечении, той самой финансовой составляющей, или мужском участии, иногда абсолютно бесполезном, в воспитании ребенка, или в постоянном сексе для души, здоровья и просто по доброте душевной, или потому что так принято, а если ничего этого у тебя нет, ты просто одинока, а это значит, что ты тупой изгой.
— Галчонок, будь добра, подай-ка мне бутерброд, — Андрей порыкивает, кашляет, сглатывает, морщится от боли и подсаживается к своей жене поближе. Слышу, как в ухо ей спокойно произносит. — Галя, ты не могла бы не заострять на этом все общественное внимание и не плодить очевидно не очень умные россказни о том…?
— Это, по-твоему, глупости, Прохоров? Не очень умно, то есть дурость, да? Андрей? — зло шепчет ему в ответ.
— Ты знаешь, Галочка, а я ведь тебя полностью поддерживаю, — Тоня поднимает блюдо с какими-то яркими съедобными корзинками и протягивает Прохоровым этот ковш через весь чересчур широкий стол, гостеприимно накрытый на газонной траве, где-то во дворе перед огромным домом.
Такой себе пикник по поводу и без! Возможно даже бурное и продолжительное застолье с обязательным выяснением личных отношений. Семья, как говорится, на семью! Или жены на своих мужей. Кто кого и как пойдет, наверное! Сейчас, похоже, будет жарко потому, что:
— Мать уж точно не отец! И женщины, естественно, сильнее в этом отношении. Но девочка, Галочка, очень юная по возрасту, к сожалению. Она ведь пока не совсем понимает, на что ей хватит сил, в чем ее уверенный тыл и что в этой жизни однозначно главное. Постоянный и законный муж? Полноценная семья? Едва ли! Или ребенок, ее истинная плоть и кровь? Ответ ведь очевиден. Муж разлюбит, бросит и к молодой новой женщине, как вариант, уйдет, а ребенок…
— Подрастет, оперится, станет на свое крыло и вылетит из уютного гнезда, старательно свитого безумной одинокой матерью, леди. Может хватит? Сменим тему! — не поднимая головы, куда-то в клетчатую скатерть говорю.
Это еще что? Леди, видимо, лишнего или сильно алкогольного вкусила? Скашиваюсь нехорошим взглядом на Марину и мысленно ей приказываю закрыть на хрен рот.
— Вот-вот! — Галя повторяет. — Материнство! Господи! Что может быть прекраснее? Прохоров, ты чего? Ай!
Андрей толкает Галку в бок и сверкает очень нехорошим взглядом. Смирнов шипит и укладывается на спину, подложив одну руку себе под голову. А Тонечка следит за быстро изменяющимся настроением мужа и, видимо, уже прекрасно понимает, какой ей в скором времени, возможно даже этим вечером, предстоит серьезный разговор, когда наша дружная компания покинет территорию Сергея, любезно предоставленную его родителями, пока он, как говорится, «чувственно и по-семейному до кондиции дойдет».
— Камушек, ты считаешь, что отец — жалкое ничто? Такое нечто, недоразумение в штанах и с членом между ног? — прищуриваюсь и подаюсь к сестре вперед. — Просто тот, кто ловко и удачно закинул спермика-мальчишку к вам в корзинку, м? Такое определение для мужчины или для возможного отца? — подмигиваю и улыбаюсь младшенькой сестричке.
По-моему, я после сытного обеда придушу ее.
— Нет, Юрочка. Я не это имела в виду. Ты неправильно понял
— Так поясни, пожалуйста. Я вот в свои семьдесят с трудом догоняю, что ты стрекочешь об одиноком материнстве и о глупости этой девчонки, которая хотя бы так, криво-косо, пыталась отыскать ребенку по очевидному недоразумению впопыхах утерянного отца.
— Одинокое материнство — не приговор, Шевцов! Галя говорит об этом, — Марина идет наперерез и отвечает за нее. — Мать-одиночка или женщина добровольно, исключительно по своей воле, да и даже по сложившемся жизненным обстоятельствам, ставшая матерью — не изгой, не оторва, и не шлюха, и не случайно залетевшая бабенка от того, кто, как ты изволил очень пошло выразиться, спермика ей в матку подложил. Она сильная женщина! Она великолепная мать! Очень мужественный человек и достойный член общества. Я знаю, о чем говорю…
— Ты охренела, леди? — бесцеремонно перебиваю и шиплю, глядя ей в лицо. — М? Не расслышала, видимо? — еще раз задаю вопрос. — Что все это означает?
Марина замолкает, а ребята сильно настораживаются.
— Ты… — жена булькает и опускает взгляд. — Юра… Ты… Что ты… Зачем так?
— У тебя ведь есть дочь, леди! Очень взрослая дочь! Одумайся наконец! Пиздец! Это же самый настоящий эгоизм! Откровенное самодурство, ярое и неприкрытое, скорее наоборот, гордо демонстрируемое! Жуткая самоуверенность и та самая глупость. Дурость! И все, сука, одновременно! Вот это да! И это говорит мать троих детей, у которой уже два внука…
Марина резко поднимается, поправляет подскочившие на щиколотках узкие брючки, надевает свою обувь, при этом кривит губы и тихо всхлипывает, но все-таки расстроенного вида всем окружающим не подает.
— Я прошу прощения, не хотела всех расстроить. Глупости, глупости, конечно. Юра стопроцентно прав! — по-моему, издевательски кланяется, и кланяется исключительно мне. Измывается зараза? Выказывает наигранное почтение? — Тонечка, дорогая, где я могу у вас умыться? Очень жарко! В этот день всегда горячо… Огнеопасно!
— Идем со мной, Мариночка, — Смирнова встает и демонстративно переступает через вытянутые ноги своего мужа, — Галочка, не желаешь присоединиться? — оборачивается к Прохоровой. — Идем с нами?
Последняя подскакивает и с очень красным лицом подходит к двум мегерам, уничтожающим своими надменными взглядами всех нас, дурацких «блядских» мужиков.
— Куда вы? — улыбаюсь, пытаясь сгладить то, что только что по-глупому недоразумению натворил. — Марин… — поднимаюсь, выпрямляя спину и разминая слегка затекшие от скрученной позиции ноги, продолжаю говорить. — Леди… Родная… Я очень прошу тебя… Перестань, любимая… Девчонки-лапочки! Простите… Тоня! Галя! Ну куда же вы?
— Никуда-никуда, — Смирнова выручает, и обняв очевидно уже горько плачущую Марину, уводит всех этих в неизвестном нам направлении…
Всех этих! Этих слишком мнительных баб!
— Я не пойму, что с ними происходит? Что, блядь, не так? В чем я не прав? Смирный, сука! Открой глаза, Макс, будь добр, сделай одолжение! Отомри и выскажись, в конце концов. У тебя ведь на роже четенько написано, что ты об этом думаешь. Ну? Давай, пожалуй, вслух!
— Не хочу спорить с ними, задира, — переворачивается на бок и засовывает в свой рот какой-то местный колосок. — Не могу больше. Нет никакого желания тратить драгоценное время, которые мы проведем с ней вместе, на выяснения отношений. Его и так очень мало. Если будем ссориться…