Любовь одна – другой не надо
Шрифт:
— То есть, по-твоему — что очень неожиданно, Марина права, а тот лепет, который они тут развели фактически на пустом месте, истина в последней инстанции?
— Нет-нет. Не истина, Юра. Я никогда не соглашусь с тем, что они тут феминистически, с гордо задранными носами и выпяченными вперед подбородками заряжали нам в качестве подобия какой-то индивидуальной правды. Я просто больше не хочу терять ЕЁ. Не могу ругаться с Тоней, не выдерживаю. У меня два непрощенных косяка перед женой, за которые, вероятно, я рассчитаюсь только жизнью, смою грех перед маленькой только своей кровью. Я абсолютно не в том положении…
Ну просто ох.еть! Размяк болван! Юношеские косяки стал вспоминать…
—
— Шевцов, заглохни, а! — Андрей отворачивается от нас с Максимом и смотрит чересчур задумчивым взглядом куда-то вдаль.
А как же наше братство? Как же дружба? Господи! У меня ведь очень взрослая дочь, у которой огромные проблемы с материнством. Мне тяжело выдумывать и прогнозировать возможные события на предмет — «что, если», «если вдруг» или «я так решила, папа, заткнись, отстань». Наташка разведена как раз по той самой очень нехорошей причине отсутствия детишек. Потом внезапно вскрылся этот сволочной обман ее престарелого дебила. Ей тяжело доверять мужчинам, но это ведь не значит…
— Марина, любимая, — шепчу в машине сидящей рядом, в рот воды набравшей женщине уже десятый километр нашего обратного пути домой, — любимая, родная… Я ведь не хотел тебя обидеть. Слышишь, леди? Поговори со мной.
Вот и еще пара-тройка погрязших в гнетущее молчание стандартных километров. Чувствую себя простым водилой, везущим с неудавшейся гулянки одну шальную женщину, избитую неосторожными словами бешеного придурка, который однозначно без ума от нее. Болен ею, любит до беспамятства все тридцать пять лет и страдает сейчас от того, что из-за своего характера и долбаного нетерпения пошло оскорбил ее.
— Леди, я тебя очень прошу, — еще раз взываю к сознанию и совести Марины, — давай поговорим? Поругаемся сейчас, здесь, в нашей машине, а дома ссориться уже не будем. Проведем наш общий праздничный вечер вместе, например, обнявшись на диване перед телевизором. Похрустим попкорном или пооблизываем друг другу ложки, испачканные в ванильное мороженое с каким пожелаешь вареньем… Я тебя люблю…
— Я ведь буду счастлива, Шевцов, — жена перебивает нарисованную мной идиллию на сегодняшний праздничный вечерок, не слушает надоевшее, по всей видимости, за все годы нашей совместной жизни любовное признание, шипит, не поворачиваясь ко мне лицом, — я буду прыгать и скакать от радости, если вдруг наша Наташка случайно или намеренно забеременеет вне брака или вне постоянных отношений. Забеременеет от какого-нибудь мужчины! От того, кого сама выберет на эту роль, и посчитает достойным человеком, от которого она хотела бы иметь своего ребенка. По залету, например! Или так неосторожно вышло — забыли в порыве страсти обо всем! Да даже по досадной глупости — всякое бывает! Мало ли как! Мне все равно! Я не буду уточнять и пытать свою доченьку поисками того недоразумения в штанах, которое сделало ей малютку, да и не мое это дело. И ты, — сверкает взглядом на меня, — не сможешь омрачить мне радость своими домостроевскими очень консервативными идеями и взглядами на полноценную, только лишь с твоей точки зрения, семью! Иметь ребенка или не иметь — исключительное желание женщины, ложащейся с мужчиной в общую кровать с одной лишь конкретной целью. С целью зачатия малютки! А ты, Юра, — резко обращается лицом ко мне, — не смей больше давить на меня и унижать при своих друзьях. Я тебе не…
— Прости меня! — выкрикиваю ей в лицо. — Прости, прости, прости… Но…
— Да! Да! Да! Женщина имеет право быть матерью без вашего желания. Вы даже не узнаете, что обрели внезапное счастье стать отцами.
— Я ведь этого не говорил, Марина. Зачем ты так сильно перегибаешь палку? Я против абортов! Ты же знаешь…
Знаешь, как никто! Но я за полную семью!
— Есть такие отцы, Юра, тебе ли этого не знать, от которых нужно бежать сломя голову и не знать их, или забыть, как чертов кошмарный сон.
— Но это общее желание! Мужчины тоже в деле, Марина!
— Ты слышишь меня, Шевцов? — Марина кричит в лицо. — Слышишь, слышишь, черт бы тебя побрал? Я жажду, заклинаю Господа Бога, чтобы дочь в один прекрасный день с улыбкой на лице сказала мне:
«Мамочка, у меня в скором времени будет живая крошечка! Мамуля, поддержи меня!».
Поддержу! Поддержу, моя малышка! А Наташка справится, ведь я ей помогу! И я, Юра, не стану спрашивать дочь о том, кто сделал ей этого ребенка! Не стану! Если она носит под сердцем тайну, значит, это было ее добровольное, свободное, желание, а для меня, как для ее беспокойной, в чем-то глупой, матери, черт возьми, этого вполне достаточно. И плевала я на ваши отцовские чувства и дальнейшие метания из разряда:
«Мы так молоды, родная, давай, наверное, пока с этим подождем!».
— Я ведь не говорил… Марин! Зачем это твое «родная»? Разве у нас было так? Ты подарила мне трех детей. Да-да! Я не обсчитался, леди. Макс — мой первый сын, что бы ты там себе не думала, или какая бы у него фамилия не была. Максим Александрович Морозов — старший сын Юрки Шевцова! Кто скажет, что это не так, тому я…
Жена безобразно кривит рот и издевательски смеется:
— Господи, Шевцов, да просто так, к слову, как говорится, пришлось! Все на себя вешаешь? Ха! Обидчивость никуда не делась. Тридцать пять лет, уже тридцать пять лет вместе, а ссоримся, словно только вот с тобой в том супермаркете случайно, по ошибке, встретились. Господи, пора завязывать! Одни скандалы и нервотрепка! Это ведь не жизнь! Хватит, Юра! Я устала от наших истеричных ссор…
Моя дочь встречается с мужчиной, с которым не желает даже познакомить нас. Жена ведет очень скользкие и неоднозначные разговоры о материнстве без отца. И странное поведение обеих, моих любимых женщин. И я, как мужчина, по их теории, как обычно, не причем. Какой напрашивается вывод из всего представленного выше? Да ты болван, «задира»! Тупой болван, который до умопомрачения любит свою единственную и прекрасную семью.
Мою Маринку… Истинную леди! Викинга-воительницу. Ух, как раздувает ноздри бестия! Так бы и сожрал сейчас, только бы ей рот закрыть и сгладить нашу глупую размолвку.
Еще, конечно, Макса и Надежду…
Их деток — «Шкурку» и Илью…
Еще, конечно же, Наташу… Шевцову Наташеньку… Наталью Юрьевну… Мою надменную красавицу! Мою единственную девочку! Мою неповторимую малышечку! Я больше жизни дочь люблю.
Димыча, безусловно, с которым неплохо было бы за жизнь перетереть — давно не виделись с засранцем…
— Что? — словно из забытия просыпаюсь. — Что ты еще сказала?
— Я больше ничего не говорю, Юра, — смотрит на свои перекрещенные пальцы на подпрыгивающих от дорожных неровностей коленях. — Тебе что-то показалось, видимо! Все уже закончилось. Извини за такой сумбурный разговор и за повышенный тон, за долбанную экспрессию… Нервы! Родной, это слабые нервы. Простишь?
— Хорошо. Нет проблем, — трогаю рукой ее нервные холодные пальцы. — Я не злюсь, леди. Не сержусь. И тоже прошу у тебя прощения. Лады?