Любовь одна – другой не надо

Иголкина Леля

Вадим неспешно подгоняет к нам машину. Я открываю заднюю дверь, предлагаю свою руку и направляю внутрь Наташу, затем все то же самое с собой произвожу. Усаживаемся рядом, очень близко, плечо к плечу, касаясь бедрами, боками; расправляемся, откидываем головы, тихонечко смеемся, как неусидчивые, на задних креслах мостимся и сильно ерзаем по кожаной обивке, но никуда не едем — мы все еще чего-то ждем?

— Вадим, — насупившись, рычу водителю сквозь зеркало, — пожалуйста, выйди погуляй.

Кивает молча и спокойно, не смутившись просьбой, покидает салон.

— Извини, — в мужскую спину шепчу.

Мы с ней наедине.

Моя соседка странно затихла, однако громко дышит и глубоко сопит… Она храпит? Наташа действительно размякла и, как сладкий сахарок, раскисла. Устроившись на мягких креслах, прислонив свою голову к моему плечу, и смешно, по-детски, сведя вместе заточенные в элегантные босоножки узенькие ножки, скрестив руки на животе, спокойно спит. Да ты заразная зараза, Черепашка! Хмыкаю

и внимательно рассматриваю ее расслабленное, немного улыбающееся лицо. Идеальные черты, словно по канону красоты, точеные скулы, прямой нос, таинственный разрез глаз и воспаленные, словно у хозяйки высокая температура, приоткрытые пухлые губы, на которых я сейчас подвис…

Глава 13

Наташа и я. II

Снаружи Вадим прикуривает третью сигарету, а я, не шелохнувшись, не издавая ни единого звука, контролируя свое дыхание, сижу рядом с Наташкой, монотонно двигая своей щекой по ее парующей макушке. Тепло и мягко, мягко и спокойно, спокойно и опять тепло. Шевцова спит. Спит ведь мерзавка, а я не дремлющем цербером рядом с ней сижу. Вот это вечер! Вот это, я понимаю, загляденье!

«Ты можешь быть свободен, Вадим» — набиваю одним пальцем сообщение водителю. Нажимаю кнопку «Отправить» и слежу за тем, как мое «доверенное лицо» запускает руку во внутренний карман своего пиджака и экранной подсветкой озаряет уставшее за целый день и полный вечер лицо. По-моему, Вадик не удивлен моим посланием, скорее наоборот, он его, похоже, ждал и где-то даже надеялся на такое содержание. Видно, я его задрал.

«Машина останется с Вами?» — скупой простой ответ шофера.

«Да. Все нормально. Два дня, максимум, в моем полном распоряжении. В понедельник заеду за тобой сам. Насладишься услугами непрофессионала. Сейчас на такси деньги-то есть?» — улыбаясь, еще одно сообщение отстукиваю.

«Да, Григорий Александрович, все есть» — через несколько секунд приходит новое уведомление от того же отправителя.

«Не обижайся. Извини. Так получилось. Она спит, а я не хочу ее будить».

Так, видимо, и проведем всю ночь в этой комфортабельной только лишь для не слишком длинных и исключительно служебных переездов машине.

«До свидания, Григорий Александрович. Спокойной ночи!».

«И тебе спокойного вечера, Вадим!».

Водитель отталкивается руками от автомобильного капота, дергая плечами, поправляет пиджак, и ни разу не обернувшись и не взглянув на тонированные стекла, отправляется домой. Его работа на сегодня окончена, а завтра — у Вадима выходной!

Я ведь так не делаю! Никогда! Нет, не делаю! Не поступаю, как самая последняя сволочь на Земле. Вернее… Теперь вот не уверен. Очень грубо получилось с парнем — практически выгнал человека из машины, затем продержал его на улице, как цепного пса без миски с угощением, а на финал и вовсе отправил домой скупым пространным сообщением. Да, видимо, усиленно расту над собой.

Наталья мостится на моем плече и задевает своими губами мне щеку. Только этого не хватало для полного абзаца. Слегка отстраняюсь от нее, разминаю шею, вращаю и прокручиваю застоявшиеся от неудобного положения позвонки, затем приподнимаю плечо, пытаясь переложить так неосторожно склоненную ко мне женскую голову на подходящий подголовник на заднем сидении.

— Натали, Натали, что же ты творишь? — шепчу и подключаю к разговору свою руку. — Эй, ты там жива, Черепашонок? — не дожидаясь вразумительного ответа, обхватываю скульптурный женский подбородок и придвигаюсь к ней лицом. — Сейчас ведь поцелую, если ты не перестанешь так себя вести, Наташа. Наташа!!! — рычу с угрозой. — Я ведь поцелую в губы, раздвину их с правом единоличного собственника, согласно договору, и языком в рот к тебе войду. А там уж, извини, Шевцова, я буду делать, что захочу. Непросто «что захочу», но и «как захочу» и даже очень долго. Слышишь меня? Вылижу тебя, собой помечу всю твою ротовую полость. Живого места не оставлю — нанесу тебе на глотку свое неповторимое клеймо, пройдусь по деснам и зубным каналам, всосу язык и сильно, до крови, прокушу твою наглую нижнюю губу. Она меня достала за сегодня. Потом отправлюсь вверх, ты меня слышишь? Слышишь? Вверх по твоему ребристому нёбу, пощекочу тот отросток-язычок, доберусь даже до гортани, и воспользуюсь тобой, как тренировочной куклой для французских поцелуев. Оттрахаю, как и обещал, но орально — в самом прямом смысле этого слова. В твоем призывно раскрытом рту своим шустрым языком! Ты будешь содрогаться и просить о пощаде или о добавке! Тут уж как пойдет. Не страшно? Или ты напрашиваешься? Специально? Ку-ку? Отлично! Тогда я считаю до трех, — Шевцова ерзает и обхватывает меня за торс худой рукой. — «Один» ты уже бездарно проморгала, что на «два» скажешь? — я затихаю, жду, а она сопит и носом по-собачьи дергает. — «Два», по-видимому, тоже мимо. Шевцова, ты с огнем играешь, наступает критический и чрезвычайно опасный момент. А если «три»? Что на это скажешь? — осторожно дую в нос мерзавке и этим воздухом приподнимаю выбившиеся локоны из ее прически. — Ты растеряла весь свой страх? М? Что молчишь, раба неконтролируемого разврата и договорной любви, малышка для сексуальной физзардки и плотских утех?

Три… Три… Да не грози

ты ей, «Велихов», и целуй, если хочешь, в самом деле. Пусть потом сама на себя пеняет и обиженные слезы льет. Прямо, как в детстве, чтоб меня! Помню в далеком и глубоком нашем общем шаловливом детстве был один похожий, весьма и весьма скользкий, случай. Почему-то именно сейчас довольно четко выстраиваются древние фрагменты, как кубики в логической игре, и ситуация проецируется мне теперь уже на воображаемую, бывшую когда-то, сетчатку юношеского глаза. Сколько нам тогда с ней было? Ей восемь, кажется, а мне соответственно тринадцать лет. Летние каникулы, толпа слоняющихся дармоглотов, орущих на спортивных площадках и прячущихся от родительских глаз в заросших школьных дворах. Ватага юных бесенят, гикающих, улюлюкающих, носящихся по чужим дворам практически до глубокой летней ночи. Один раз, летний месяц, к сожалению, уже не вспомню дату, Макс до разбитых рук и рассеченной брови подрался с таким же по возрасту парнем, который в качестве выигрыша в дебильную карточную игру на ложь и понт под щемящим названием «Верю-не верю» захотел поцеловать в губы его младшую сестру. Таков был приз — не знаю, как так получилось, но Наташкин поцелуй оказался на кону! А затем, как и все мальчишки в этом возрасте, пацан желал подзадрать ей юбочку, чтобы сверить предположения с братвой о цвете ее мелких трусиков. Наташка, как обычно, крутилась рядом с нами, но в самой игре участия не принимала. Аристократка, чтоб ее! Да и карты, если честно, прошли через большое количество липких рук, она очень сильно брезговала, морщила свой нос и надменно кривилась, перекладывая по картонной поверхности импровизированного игрального сукна мою колоду с красноречивыми словами:

«Фу, какая гадость, эта ваша бяка!».

Ей было всего лишь восемь, а гонору, словно двадцать восемь полных лет. Да, Господи, на здоровье, как говорится! Юная, пока еще физически не сильно развитая, баба слезла с нашего воза, а нам всем хорошо, так того и надо было! Не хочет играть — да и похрен, лишь бы к нам со скулежом не лезла. Так вот, этот выигравший детскую партию шалопай на цыпочках подкрался к сидящей на парапете рядом с тайным местом нашей авантюрной встречи Наташе, ноющей себе под нос какую-то детскую песенку и рисующей мелом на асфальте фантастический каменный цветок, и неуверенными губами смачно, со слюнями и зубами, прислонился к ее раздувшейся от маленького язычка щеке. Шевцова, конечно же, вздрогнула, но вроде как слишком изумленного вида не подала и не издала ни одного визжащего и ойкающего звука, зато потом, когда вытирала влажный след от неумелого мальчишеского поцелуя, глядя недоразвитому и обреченному на жестокое наказание «жениху», с улыбкой прошептала простое пожелание:

«Беги, дурачок! Зверь уже пришел за тобой… Максим, не надо!».

Ее старший брат бил парня, словно находился в долбаном аффекте, он выкрикивал довольно четко, что она его сестричка, добрая малышка и еще совсем девчонка, прилежная ученица младшей школы, неприступная мелкая красотка, которая полностью находится под его персональной защитой, и никто, ни одна живая тварь в шортиках и подстреленных штанишках, не смеет к ней прикасаться. Никак — ни брать ее за руку, ни дергать за косу, ни целовать в щечку, ни мацать только-только начинающиеся сиськи, и уж тем более, ни щипать за жопу и разглядывать ее трусы. Морозов бил и размеренно проговаривал, как мантру, весь спектр недопустимых любезно оказываемых услуг девчонкам ее возраста, а я его оттаскивал и тоже получал случайные затрещины, когда не успевал уворачиваться от его рук. Затем, когда все закончилось и молодые бычки были разведены по разным сторонам арены, запыхавшийся от внезапного мордобоя Макс молча стоял и выслушивал все выскуливаемые слова, которые этот уже знатно потрепанный и окровавленный недоразвитый урод говорил его младшей сестренке, о том, как сильно он сожалеет, что посмел прикоснуться своими жалкими неумелыми губами к столь нежному цветку и как он горит желанием исправить сложившуюся ужасную ситуацию. Он предлагал купить мороженое, затем плавно двигался к пирожному и заходил на жвачку и леденец на палочке. Наталья, потупив взгляд, спокойно слушала, но от сладостей, в качестве взятки, которая могла бы сгладить острые углы, отказалась наотрез. Неподкупная Черепашка! Ей рот сахаром не замажешь. Потом, естественно, родители разбирались друг с другом, кто был прав, а кто был виноват, кто превысил силу, а кто недостаточно оборонялся, словно сам подставлялся под удар, а самое главное, всех интересовал один момент — откуда взялись карты с голыми моделями, у которых буфера были, словно у слона яйца. Я быстро сдрыснул с их линии обзора, а ребята сказали, что случайно, видимо, кем-то из взрослых забытую колоду здесь нашли.

Странно, что этот случай сейчас из памяти восстал, как плоть из пепла. Наверное, ситуация похожая — Наташка, ее призывный рот, но отсутствующий старший брат, значит, я могу ее поцеловать и ничего мне за это не будет. Ее напор я в состоянии побороть и так.

— «Три», Наташа! Уже давно и безвозвратно! Не обижайся, не обессудь.

Не спуская глаз с ее губ, прикладываюсь к очень холодному носу, улыбаюсь и сощуриваю свой взгляд.

— Не передумала, Шевцова? — предупреждаю, при этом внимательно слежу за реакцией Наташи. — Я ведь поцелую. Черепаха-а-а, ау-у-у!