Любовь одна – другой не надо
Шрифт:
Наташа трется щечкой о мое плечо и утыкается носом в основание моей шеи.
Нет! Ну я так больше не могу! Чего я с ней сюсюкаю, в самом деле? Мы спим с ней, уже почти два полных месяца с небольшим, а так ни разу и не поцеловались. Ласки, которые я щедро отвешиваю ей в постели, и на нижнем ярусе естественно, не сравнятся с интимным действием, которое я намерен осуществить сейчас по отношению к ее истинным губам.
— Прости, — шепчу и тут же, не оставляя себе времени для маневра-уклонения, притрагиваюсь своими губами к ее мягким ротовым створкам.
Детский, юношеский,
Обхватив подбородок одной рукой, а затем плавно переместив ее к Наташе за шею и врезавшись пальцами в женский затылок, я впечатываюсь в женские губы всем естеством, отчаянно желающим узнать, как это страстно и по-взрослому целовать Шевцову, когда этого не видит ее неуправляемый и крайне агрессивный, когда дело касается Черепахи, старший брат.
Целую, целую… Пробую на вкус, сначала осторожно, наобум, испытывая свою круто повернувшую сейчас судьбу, пробираюсь в рот к ней, затем слегка посасываю и прикусываю то, что можно беспрепятственно пососать и несильно стиснуть. Сначала аккуратно, бережно, очень целомудренно, словно неуклюже, зато потом, когда Наташа начинает отвечать, раздвигаю ее губы и проскальзываю к ней в рот. Шевцова постанывает, слегка упирается мне в плечи, но по ротовым, нашим внутренним совместным действиям и моим ощущениям от меня не отстает. Ментол, эвкалипт, шалфей или… Кошачья мята? Похоже, этот цвет, который был сегодня вечером на ней надет, даже в глотку к Черепахе просочился. Там холодно, свежо и очень влажно. Щечки, словно у ребенка. Не разодрать бы их своим шершавым и чересчур активным языком. Углубляю поцелуй и ерзаю на сидении, устраиваясь удобнее. Разворачиваюсь к Наташке лицом, нависаю и вжимаю ее тело в спинки задних кресел машины. Не отрываясь от губ, обхватываю ее ножку и согнув в колене, закидываю себе на спину.
— Гри-и-и-ша, — стонет в рот.
Не слушаю и даже не желаю этого делать, пробираюсь еще выше и пальцами задеваю тонкую резинку ее трусов.
— Не соврала, — хмыкаю, гундошу и хриплю, не разжимая губ. — Не соврала, не соврала…
Перехожу на шею, задирая своей головой ее подбородок, вынуждаю Шевцову выгнуться ко мне. Наташка громко дышит, всхлипывает и стонет просьбу:
— Только не здесь, пожалуйста. Тут не хочу… Остановись немедленно!
Да плевал я на ее желания. Мы с ней здесь вдвоем — все, как и мечталось мне когда-то. Мечталось, но только не с Наташкой, а с другой, со страстной, бессовестной и очень безотказной Тоди! С Теодорой, с той, с которой можно было и в туалет при удобно неудобном случае на перепихон зайти. Стоп! Стоп! Так точно не пойдет. Что за пошловатый тон и такие же сволочные мысли?
Отстраняюсь от жалостливо всхлипывающей Черепахи. С открытым от сбившегося дыхания ртом плотоядно рассматриваю окончательно проснувшуюся Наташу.
— Не надо в машине, Гриша. Я так не могу, здесь неудобно и потом… Это как-то неправильно, наверное. А где Вадим? — заинтересованно заглядывает мне через плечо.
— Ушел домой, — спокойно
— Ушел? — не дослушав, перебивает. По-моему, она заикается или просто сильно расстроена тем, что я сказал. То есть? Мой водитель ее заинтересовал? В какой связи, хотел бы я спросить, ее это так сильно беспокоит?
— Да, Наташа. Ушел ногами, а затем на такси уехал. Он ведь взрослый мальчик, ему провожатые не нужны. Я попросил, если угодно, отдал приказ, а Вадик выполнил. Тактично, но беспрекословно. Он мой подчиненный, нет выбора у паренька. Так что не так?
Шевцова опускает взгляд, прячется под ресницами, словно ей перед отсутствующим здесь водилой за мое поведение стыдно. Затем возвращается ко мне и застывает взглядом на моих губах.
— Ты… — начинает говорить, сбиваясь с речи. — Я…
— Я поцеловал тебя, — заканчиваю за нее. — Угадал?
— Ты… — еще одна попытка выдавить нечто осмысленное и членораздельное.
— Извиняться за это не буду, — отрезаю. — Ты отвечала мне, а значит, была тоже не против!
— Я…
— Не дождешься, Натали. Это же смешно, — хмыкаю и возвращаюсь телом на свое место на сидении. — Мы спим с тобой, делим одну кровать, занимаемся сексом, любимся, нежимся и трахаемся, затем принимаем вместе душ, я ведь знаком с твоим состоянием женского здоровья, видел тебя в голом виде при любом освещении и под разными ракурсами, но…
— Я объясняла, почему не хочу поцелуев…
— Да Бога ради, Шевцова, — начинаю закипать. — Ничего в этом поцелуе нет такого, чего бы я не делал с твоим телом. Я вхожу в тебя, Наташа, кончаю внутрь, заливаю спермой, облизываю руки, испачканные твоей смазкой, лижу тебя, а…
Пора заканчивать с демагогией. Наташа отодвигается и осматривается по сторонам.
— Мы так и не уехали? — одергивая задравшийся подол платья, как ни в чем не бывало задает обыденный вопрос.
— Сейчас поедем, — прикасаюсь ладонью к дверной ручке и нажимаю до характерного щелчка. — Пересядешь вперед?
— Если ты не возражаешь, — не глядя на меня, бурчит, — я бы осталась здесь. Вдруг мне захочется прилечь и подтянуть ноги.
— Твое право, — выбираюсь из салона и отряхиваюсь, словно шелудивый кобель, не сумевший повязаться с сукой. Лихо она умеет обламывать людей!
Пока Наташа кувыркается на своем месте, я занимаю место водителя и пристегиваю ремень безопасности.
— У тебя приятный вкус, Шевцова, — говорю до жути банальную фразу, словно неумелый ухажер, — очень мягкие губы и нежная подача. Мне понравилось целоваться с тобой. И…
— Гриша! — шипит, разглядывая мою спину, а я слежу за ней через зеркало — видимо, инстинкт Вадима передался мне вместе с его рабочим креслом. — Мы…
— Я буду целовать тебя тогда, когда захочу. Но…
Наташа замирает и подносит свою руку к шее, словно хочет задушить себя. Обхватывает основание, слегка сжимает — я вижу, как натягивается нежная кожа и как задирается горловина платья, — и двигает рукой из стороны в сторону — нервничает и переживает за то, что я сейчас вслух выскажу.