Любовь одна – другой не надо
Шрифт:
— … разрешения на это спрашивать у тебя не буду. Разнообразим нашу прелюдию старым дедовским способом. Ты же любишь древность и поддерживаешь консерватизм? Значит, великим открытием для тебя не будет то, что я буду запускать свой язык тебе в рот, когда почувствую желание.
— Мы договорились, — еще тише шепчет.
— Договорились о ребенке, Натали. А устные договоренности типа бабской блажи, считающей обмен слюнями чем-то интимным и очень личным, сакральным, и уж никак не повседневным, для меня, Шевцова, не указ. Здесь право сильного! Я сильнее и мощнее, а ты плохо отзываешься на ласку членом и губами там, внутри, значит… — прищуриваюсь и подмигиваю ей через зеркало. — Тебя ведь интересует положительный результат? Можешь не отвечать, это был вопрос для затравки разговора. Считай, что помимо гинеколога мы посетили с тобой, вот только что, и пяти минут не прошло, бесплатного сексолога и он посоветовал нам добавить в наши сексуальные
Шевцова отворачивается и смотрит в свое окно, затем вниз опускает руку, шмыгает носом и, по-моему, почесывает лодыжку.
— Можно снять обувь, Натали, и забраться на сидение с ногами.
— Угу, — она действительно всхлипывает и немного поскуливает, но босоножки все-таки снимает.
Так, о чем я с ней хотел поговорить, пока не влез своим наглым языком к ней в рот? А-а-а! Уже, видимо, неважно. Все само собой и разрешилось, а мне что-то, похоже, от большого количества выпитого на вечере у Ланкевича апельсинового сока спонтанно слишком явно показалось. Ничего на самом деле нет. Между мной и Наташей ничего нет. Но… Точно есть, и это мне уже не кажется, подписанный договор и есть условия, которым мы будем строго следовать, а все остальное — сверхэмоциональные отступления, неуравновешенность моего характера и повседневный накатывающий под вечер, в ночь, все тот же чересчур обыденный стресс.
— Чего-нибудь желаешь вкусненького? — запускаю двигатель и по-прежнему общаюсь с ней через зеркало. — Мороженое, фрукты, например. Возможно, торт, шоколад или пирожное…
Пиздец! Я, как маленького ребенка перед походом к стоматологу, покупаю Натали. Сладким! Так же, как и тот любитель поласкать девчонок, тот неуверенный мальчишка, тогда избитый до крови разозлившимся Максимом в ответ на выказанную вольность по отношению к его сестре.
— Нет. Хочу спать, — возится сама с собой, закидывает ноги и расправляет подол своего платья. — Спасибо, Гриша.
Ну да, ну да! Как я мог забыть? Гордую Шевцову сладеньким не подкупить! Перебираю пальцами по рулю и слушаю рокот урчащего движка, а удовлетворившись качеством оборотов, наконец-таки выруливаю на основную дорогу.
Она спит на заднем, а я неспеша, застыв с рулем в одном стационарном положении, прочесываю километр за километром до места наших постельных встреч, постельных кувырканий, акробатических этюдов и сексуальных поз с Наташкой. Почему-то сегодня я не тороплюсь совсем, скорее наоборот, оттягиваю момент встречи со стеклянным теремом, в котором мы с ней в течение трех дней и двух ночей живем, как женатая пара в свой медовый месяц. Я действительно забронировал этот домик на полугодичный срок, четко придерживаясь оговоренного в договоре с Черепахой. Владельцы кемпинга были, безусловно, счастливы моей авансовой щедрости, заинтригованы нашей заинтересованностью именно этим домиком, но все-таки не упрямились непрошибаемому постоянству его жильцов. Ведь мы не пропускаем наши встречи, даже в периоды, когда Наталья отказывает мне в интимной близости.
Это случилось буквально через две недели после начала нашего регулярного общения. Она смущалась и краснела, но так ничего и не сказала, однако я все прекрасно понял. Понял, что у Натальи, видимо, те самые женские слезливые дни. Все так и оказалось! Шевцова проплакала полночи в душевой кабине, сидя на полу под острыми каплями теплой воды, монотонно протыкающими ей кожу, намереваясь вызвать помрачение рассудка у добровольной жертвы, заточенной в прозрачном плексигласовом боксе, словно в какой-то то ли китайской, то ли японской изощренной пытке. Я вытащил ее силой, затем, естественно, выслушал море негодования и истерических воплей и слюней, яростно выплескивающихся мне в лицо, мощно прекратил ее буйство, легко отхлестав по щекам, а затем сильно прижав к себе абсолютно голое вздрагивающее изможденное недоеданием и нервами тело. А когда Наталья согрелась и пришла наконец-таки в себя, спокойно поинтересовался, что ее так расстроило, возможно у женщины боли, неконтролируемое психическое состояние или еще какие прелести того ежемесячного женского состояния. Оказалось, что она так сильно переживала из-за того, что все попытки зачать ребенка были безуспешными, тщетными и мы зря… Вот тут я вскипел, не дослушав ее слезливых объяснений, моя кровь взыграла, а мозг прекратил контролировать нормальную человеческую речь и тогда впервые я грубо оторвался на ней, закончив за нее ее дебильное предположение словами:
— Зря е. ались, Наташа? Зря трахались, как кролики? Ты так недовольна, что я не заделал тебе ребенка через три хромающие попытки? Значит, будем чаще встречаться, будем вообще не вылазить из кровати, а я раздеру тебя, как дешевую шлюху, но напичкаю матку эмбрионами, выложив ее стенки оплодотворенными яйцеклетками, как щедро сдобренную мелкими плодами ветку облепихи. Такой вариант тебе подходит?
Наташа с открытым от изумления
— Нет, — я отказался категорически и наотрез.
— Ты брезгуешь из-за крови? У меня уже…
— Я брезгую твоим неадекватным поведением, Натали. Только им. Да и еще в наличии огромный страх заполучить или заразить тебя какой-нибудь глупой болячкой в это время, когда ты, словно распустившийся бутон, раскрыта для всевозможных инфекций… Мы подождем! Подождем… Если хочешь ласки, я предоставлю тебе ее, но проникающих отношений у нас не будет.
Короче, я, видимо, мялся, возможно, чего-то даже стеснялся или боялся, потому и придумывал на ходу отмазки, но все же свое намерение целиком и полностью сдержал и не трогал Наташу в те действительно критические для нее дни. Мы гуляли с ней по лесу, пускали наперегонки бумажные наспех скроенные кораблики в той хиленькой речушке, затем давали взлет таким же самолетикам, еще катались на той качели, делали упражнения для ее медленно восстанавливающейся руки и занимались юношеским безобидным сексом на цветочной поляне. Я помню оголенное по пояс женское тело, при дневном свете переливающееся словно рыбья чешуя, досконально помню ее отзывчивую грудь на ручную ласку и облизывания моего бесцеремонно неугомонного языка. Я растирал ее сквозь тонкую джинсовку, а Наташку крючило, трясло и изгибало. Она то и дело сводила ножки вместе и останавливала мою руку, я замирал и снова занимался лаской ее груди, а после Черепашка впервые сделала мне минет…
— Сколько с меня? — облокотившись на стойку у кассира, спокойно уточняю.
— Одна тысяча семьсот пятьдесят восемь рублей, — совсем юная девчонка предлагает. — Может быть, пакет?
— Угу. Средний, если есть, — достаю бумажник и вытягиваю подходящую карту.
— Да. Одна тысяча семьсот шестьдесят шесть рублей.
Кассир пробивает бумажную сумку, а я, протянув ей карточку для оплаты, укладываю завтрашнее гастрономическое развлечение для Наташи. Шевцова очень любит… Зефир! Или маршмеллоу, как сейчас повсеместно говорят! Я взял все, на что упал мой цепкий глаз — огромные яблочные дольки в шоколаде, склеенные половинки со сгущенкой, с орешками и каким-то фруктовым наполнителем, пружинящие полоски, перекрученные жгутом, завитые в замысловатый кок и выпущенные какой-то кондитерской стрелой. Все, что было на прилавке в этом заведении, я уложил в свою потребительскую корзину. Наташка точно не останется голодной на те дни, которые мы с ней вместе проведем.
Рассчитавшись, спокойно отхожу от кассы и выхожу из придорожного магазина, теперь покачиваясь, направляюсь к нашей припаркованной возле торговой лавочки машине…
Наташка — гуру орального секса. Как оказалось! Что очень неожиданно, если честно. Видимо, старпёр все же был не прочь потрогать пенисом женское горло и любил побоговать перед вечерним просмотром телевизионных новостей, пока «бесплодная» молодая жена, стоя на коленях ублажала его вялый член. Вялый, там абсолютно без сомнения! По-другому просто быть не могло. У него ведь эректильная дисфункция, а это означает, что мужик, как говорится, больше не жилец. Наши легкие, сердце, мозги, печень и селезёнка заключены в «яичной скорлупе». Мы как те самые Кащеи — полноценная жизнь только в яйцах и в уверенно стоящем члене.
Сейчас я вспоминаю, как она мягко двигала здоровой рукой по моему стволу, как нежно и с интересом обводила своим большим пальцем венчик члена, неспециально-специально задевала и трогала, словно полировала алую головку, а затем вдруг, не широко раскрыв рот, прикоснулась языком ко мне, словно к шарику с мороженым.
Стою, положив руки на крышу автомобиля с продуктовым пакетом наверху и вспоминаю ту нашу с ней игру. Прокручиваю картинку неторопливо, припоминая каждую черточку, каждый мелкий жест, которые Шевцова демонстрировала в тот момент. Наташа сосала медленно, даже одухотворенно, брала неглубоко, но оттого, видимо, и было мне приятно, что она это делала несмело, но точно, точно, точно стерва знала, на какие кнопки ей, как исполнительнице, следовало нажимать. Она то ускоряла темп своего движения, то вдруг резко замедлялась, иногда даже то ли игриво, то ли с вызовом, то ли заискивающе, словно маленькая лапочка, посматривала на меня, в основном Черепашка молчала, только спокойно и уверенно дышала, двигала губами по стволу, очень мягко и размеренно, и не создавала тот самый, если честно, отвлекающий, а иногда и раздражающий, чавкающий порнографический экстаз-эффект. Наташа следовала языком по каждой выступающей, пульсирующей вене на дергающемся члене, массировала подскочившие куда-то яйца, гладила мошонку, играючи, щекотала мою промежность и пальчиком царапала кожный шов. Я дергался, как паралитик, шипел, постанывал и откидывался на землю, затем подкатывал глаза и, словно находясь в забытье или горячечном бреду, мотал головой, потом еще шептал что-то, слегка похожее на: