Меч и его Эсквайр
Шрифт:
Отчего я так здесь распространяюсь? Только оттого, что флот был одной из насущных амирских забот с тех пор, как…
С тех еще пор, возможно, когда святой Колумбан впервые пристал к берегу безымянного островка, считавшегося готийским лишь по недоразумению. Островка, прибрежные воды которого соприкасались с Радужным Покровом. Как говорила легенда, Колумбан прибыл на плоту из камня – я так подозреваю, то были пласты коры гигантского хвойного дерева именем секуайя, что растет в одной-единственной долине Готии и сбрасывает свою кору каждой весной, будто змея – кожу. (Хотя, разумеется, не всю, а только самую заматерелую.) Население приняло его радушно, не спрашивая,
Но уж точно – с того недавнего времени, как Ортос приклонил свой слух к жалобам паломников.
Ибо кроткие аборигены с давних пор покидали свои поселения, едва завидев на горизонте темные пятнышки кораклей. Прибывшие на остров не изволили подозревать о том, что там водилось еще кое-что помимо дикого зверья, чье поголовье они неуклонно истребляли. Бегство удавалось здешнему народу тем успешнее, что он, неуклонно разрастаясь, заселил собою все море на севере и юге вплоть до Зыбкой Радуги – а именно ту узкую полосу, что была пограничной и ничейной зоной меж Вертом и Рутеном. Я так думаю, что эти Сыны Гремучей Воды и в саму Радугу наловчились прятаться, хотя на ту сторону она их не пропускала.
Поскольку они весьма чтили своего отца-основателя и отца-просветителя, естественно, что жильем и одновременно средством передижения для них стали большие плоты – не из корья, как у него, но из тростника, что обильно рос даже на солоноватой островной воде. Обломки кораблекрушений и пла́вник также служили этой цели. Из тех же бросовых материалов Дети Моря творили двойные лодки, соединенные жесткой перепонкой и оснащенные кожаным парусом: ходить на таких они осмеливались в любой шторм. Единственной дополнительной защитой этим суденышкам служили яркие магические рисунки на парусе и бортах. Лодки эти курсировали меж большими плотами – с провизией, людьми и новостями.
Могу себе представить, с какой горестью приняли Сыны Соленой Воды весть о том, что гости вместо обычных холщовых палаток начали возводить сначала глинобитный, а потом и каменный городок вокруг усыпальницы их любимого вали ! Это означало, что пришлый народ укореняется и возврата на родину Сынам и Дочерям уже не будет.
– Но им же принадлежал весь океан? – спросил как-то Моргэйн Икрама, что рассказывал ему эту историю.
– Да; пока люди Ортоса не выдумали жечь двойные лодки пропитанными в нафте стрелами. Они провожали кораксы и сочли, что безопасность паломников – единственная их забота.
– Но говорят, что пилигримов грабили на земле и на море.
– Ну конечно. Сынам Моря нужно ведь было как-то возместить потраву, как ты считаешь?
– Они ведь были кроткие по завету Колумбана.
– Да, только научиться войне куда проще, чем миру.
– Потом дэди Орт приказывал жечь и жилые островки?
– Он тоже отчаялся, – ответил Икрам.
– И убивать водяных коней? О…
– Не так уж они им всем дались, эти ба-фархи . Стрела из арбалета большей частью скользила по толстой и скользкой шкуре. Царапины получались болезненные, ожоги тоже, но несильные – морская же вода кругом.
– Только они это не делали, пока…
– Пока их всадники им не приказали. А приказали не раньше, чем кое-кто вспомнил про пороховые заряды и нафту, что растекалась по воде огнем и истребляла всех подряд. Но и тогда пытались подобрать чужих утопающих и перенести на ближние плоты. А пленники…
– Ты сам был среди отцовых наемников, Икрам?
– Оттого я тебе это всё и рассказываю. Я узнал о Сынах Моря столько, что ушел из плена их другом.
А Джалала и не надо было вовсе им делать, таким другом. Еще до Готской Войны он, совсем подросток, на скондском двуглавом корабле прибыл к островитянам вместе с ученой экспедицией.
– Они совсем небольшого роста, по плечо взрослому мужчине, длинноволосые и смуглые, – рассказывал он мне, пока я читал подробнейшие отчеты, дневники и донесения. – Я и то был их всех выше. Но сильные, ловкие, на своих плотах и чужих досках ходят – как танцуют. Это оттого, что у них постоянная зыбь под ногами. Но и по твердой почве бегают ловко, точно краб: это их сравнение, я тут не виноват. И одеты, кажется, в одни украшения. Бусы из семян и раковин, пучки морской травы, перья какие-то, иногда жемчуг и корольки. Всё не так чтобы пестрое, но крашенное в сочные цвета. Я их полюбил.
– Ты хочешь, чтобы и мне они пришлись по душе, сын?
– Да. И тебе, и нашему мальчику.
Ибо когда Моргэйну исполнилось двенадцать лет, я впервые понял, что он был предназначен в дар иным безднам. Не горам, но морю.
Стелламарис фон Торригаль, Вольный Дом
Мне – ламии, эриннии, ведьме, – не доставило никакого труда обойти формальные запреты. Да на меня их никто не накладывал: приняли как должное, что я шляюсь по всем их тайным ходам и лазам. Разумеется, снабдить меня их подробной картой не удосужился никто, ну да замнем. Нюхом учуять можно.
Вот и получилось так, что все эти восемь лет без малого я подслушивала тайную жизнь замка, тихо двигаясь в толще стен, как стервозная рыжая крыса. Мимоходом отыскивала – нет, не ржавые цепи и древние изглоданные кости. Какая пошлость эти романтические вымыслы! Нет: закопченные светильники, примитивную утварь для еды, питья и обратных этим функциям нужд, изредка – запечатанные кувшинчики с вином, которое еще не успело обратиться в уксус. Наверное, местные сидхи заколдовали специально для принца Персии…
Мне нужен был совсем другой принц: наш. Тот малыш, из которого было решено сотворить короля Морского Народа в самом прямом и старомодном смысле этого слова. Вот я и старалась узнать все его уроки, посетить все тренировки и вникнуть во все иллюзии, которые на него наводили, – не ради того, чтобы его обмануть, но в смысле обучения истине.
Дело тем временем конкретно двигалось к первой ступени Посвящения. Моргэйн ведь весь был в свой род: талантлив до чертиков. И не вложат в него знание – так сам захватит или высосет. Я уже имела случай убедиться, что ритуал инициации всякий раз выдумывают заново, а к таким, как наш отрок, тем более приложат нестандартное мышление. Не предупредят о конкретном дне, не объяснят смысла потом. Поэтому я ушла в стену дня за два – за три до намеченного ими приблизительного срока и засела у скважины.