Меч и его Эсквайр
Шрифт:
– Как видно, твой Арман окончательно потерял контроль за ситуацией. Что называется, вышибло из игры нашего недавнего владетеля.
– Не стал бы утверждать так категорично, – ответил Торригаль, хмуро посасывая дольку картофеля по-деревенски. – Он куда умнее, чем прибедняется. И активнее, в чем ты еще поимеешь честь убедиться. Просто ответственности за изложенное брать не хочет и скрывается за разными масками. Это же он собирал… даже, можно сказать, инициировал… Ну, не то словцо в контексте Моргэйновых сексуальных испытаний. Видать, Арманчик наш Шпинель, по монастырскому школьному прозвищу «Шпилька», еще в молодости побуждал к написанию нужных себе текстов всяких там относительно кротких нянек и старинных монашков. То и посейчас
– Тьфу, – отозвался я. – Не понимаю: в самой середке орнамента типа ислами – кельтский крест с колесом, вписанный в четырехугольник. И змеи кругом… Погоди, скорее драконы.
– Водные, – комментировал Хельмут, глянув через мое плечо. – Морские. Или змеехвостые русалки – с их русалами, что ли? Не разберу отличий. О, ну разумеется. Морской Народ. Ба-Нэсхин. Ты чего, решил потревожить прах «Левой руки тьмы»? Или, вернее, «Врага Моего»?
– Не знаю даже. Герои святой Урсулы как бы непроизвольно мерцают, а мои статичны. Моложе видом. Вечные подростки, которые способны на всё то, что могут взрослые, но лишь в моменты тяжких душевных и физических потрясений. Прекрасные аксолотли на фоне рыхлых, недозрелых амблистом, которыми являемся мы сами.
– И ведь точно. Я даже помню того человека, что осведомлялся, не чапековских саламандр ли ты поимел в виду, когда задумал Морских Людей. И другого – который с тобой на «Ихтиандра» пять раз подряд в киношку ходил. На «Человека-Амфибию», в общем. Какой главгер красавец был! И девушка Гуттиэре! А другой протагонист, этот… Гарсия! Или антагонист? Повлияло ведь на подсознание, чего доброго.
– Хороша у тебя память, мой милый, и семьсот лет ее не сносили. Ты что, уже в те времена был со мной шапочно знаком?
– Да нет, только читывал изредка по диагонали. Александра Беляева и твои полудетские шалости… Что, покраснел? А ведь весь ты оттуда. Как и Хельмут с его умением делать детишек только в экстремальных условиях. Находясь, так сказать, между молотом и наковальней. И его Марджан. И потомки ихние. Небось, в обоих какие-то заплутавшие морские гены гуляли?
– Ты о чем?
– Жизнь Детей Моря от самого их рождения была полна рискованных ситуаций, которые ты им обеспечил. И зачатие также требовало от них напряжения всех жизненных сил – хотя бы ради того, чтоб привычка к ратному труду не исчезла. Не так, как у остальных: наподобие сначала мягкого пускового крючка, а потом часового механизма биологической бомбы. Да ладно, давай смотреть!
Арман Шпинель де Лорм ал-Фрайби. Скондия
Юное тело порождает дерзкие мысли, старая плоть навевает тяжкие раздумья. Слишком много поколений, слишком много зарубок на трости времени. Оттого, возможно, я и начал тогда читать эти ссохшиеся, покореженные страницы, писанные человеком, умершим еще до моего рождения, а сейчас, когда понадобилось изложить их, продолжил.
Моргэйн во время самого длительного из своих отпусков привез эту рукопись из своей крепости, чтобы дать лучшим нашим мастерам – и мне самому – переписать хотя бы в нескольких экземплярах и, очевидно, с тайной мыслью, что я заинтересуюсь ею сам.
«Смиренный клирик Господа нашего, брат Джунипер Ассизец, обитающий ныне в месте, именуемом Скон-Дархан, пишет сие в воспоминание первых лет пребывания своего на острове святого Колумбануса.
Ибо среди монахов нашего ордена, как франзонских и готских, так и скондийских, постоянно происходят споры о том, являются ли коренные жители моего любимого острова людьми. Можно ли причислить их, как нас, людей, к тем, кто обладает бессмертной душой – несмотря на то, что святой окрестил их, возникают некие сомнения, не поступил ли он, как отшельник, описанный рутенцем по имени
Но к делу. Я познакомился с Сынами Моря (или, скорее, его Дочерьми), когда прибыл с первой партией паломников. Все жители, видимо, были на рыбной ловле, остались только двое (или, вернее сказать, две): хотя теперь я полагаю, что прочие просто затаились в глубине островка, не зная, чего от нас ждать. Мы немало дивились их виду, однако не склонны были принять их за неразумных, потому что эта пара явно обихаживала гробницу и немного знала церковную латынь. Сооружение над могилой имело, по правде говоря, удивительный вид: трехгранная пирамида из пла́вника со вкраплениями огромных раковин вдоль всех ребер. Наверху было водружено распятие, однако в сердцевине его красовалась огромная морская звезда почти рубинового оттенка. Здешней латынью я также был донельзя обескуражен – десяток-другой имен, в основном древних святых; и даже их местные жители ухитрялись уснащать свистами и щелканьем. Также я принял обоих аборигенов за детей и оттого возмутился еще более, когда пилигримы, едва успев перекинуться с ними несколькими знаками для глухонемых, стали приставать к женщине – вернее, той из двух, что казалась постарше и оттого имела чуть более округлые формы. На сей раз мне вняли, тем более что сама несостоявшаяся жертва весьма ловко увернулась от рук и стала в форменную боевую стойку. Как я сейчас понимаю, у насильников и так и этак ничего б не вышло: женщины закрылись бы, как те раковины, что ущемляют руку жемчужного ловца и навеки оставляют его на дне морском.
Почему я сразу употребил тут слово „женщины“? Из-за первого впечатления от не по-мальчишечьи гибких тел, гладких подбородков, слегка припухших сосков. Но, может быть, потому, что любая или любой из них может понести плод так же легко (или нелегко), как все прочие, и настоящих мужей среди них как бы нет.
Итак, мои готские подопечные пробыли на островке два дня и отбыли. По словам кормчего, надвигался шторм, а я понимал к тому же, что буря загонит хозяев назад в родную бухту, и не хотел встречи.
И вот я сделал непонятное пока самому себе. Препоручил тела паломников кормчему, души – моему диакону, а сам – сам остался на острове в одиночку. Нет, как оказалось, – среди многочисленного народа.
Ибо не праздное любопытство овладело мною, как я понимаю теперь, и не более простительное желание узнать то, что до сих пор пребывало в сокрытии, но не до конца оформившееся пока стремление защитить хрупкость и редкость новонайденных созданий.
Итак, до следующего прибытия людей я жил и смотрел. Мне без слов выделили место под неким рукотворным подобием глубинного моллюска, в каковой распяленной ребрами коже я спал в одиночку.
Через месяц снова повторилось почти прежнее: при первых сигналах впередсмотрящих ба-нэсхин отбыли на плотах, частью – переселились в глубь островка, и на сей раз я наблюдал из отдаления, а не стал ждать высадки пилигримов на месте.
Как оказалось, поступил я так не напрасно. С ними были вооруженные люди, что мне не понравилось, и мои братья по ордену, которые стоили того, чтобы поговорить с ними поздно ввечеру – и тайно. Когда всё кончилось и пришельцы отбыли восвояси, я получил в свое распоряжение троих ученых монахов-ассизцев, о которых знал только хорошее.