На развалинах Мира
Шрифт:
Ната словно посмеивалась — но я видел, что за этой маской она пытается скрыть свой страх.
— Какой из меня спасатель? Давно уже позабыл, когда им работал.
Так… навыки кое какие остались.
— А что мы будем делать потом? Когда дрова закончатся?
— Принесем другие. Я нарубил достаточно — до утра хватит. А не хватит — то бревно ждет на месте.
Ната посмотрела наружу.
— Холодно… Даже выходить не хочется.
— Не выходи. Я сам все принесу.
Так, перебрасываясь незначительными фразами, мы провели около пяти часов — стало светать.
— Ты куда собралась?
— С тобой. Ты ведь хочешь идти за дровами!
— Я один. Ты плохо переносишь холод, а там, на открытом месте, ты моментально промерзнешь. И мне опять придется тебя растирать!
Ната мягко улыбнулась, в ее глазах мелькнули смешливые огоньки.
— Может быть, мне понравилось…
Я подумал — ее ответ можно истолковать довольно двусмысленно… У меня, несмотря на все случившееся, возникло напряжение в той части тела, которое все мужчины мира предпочитают беречь пуще всего на свете…
— Мне тоже. Но рисковать не стоит. Хоть сейчас и утро — но опасное время еще не прошло. В это время выходят на охоту практически все хищники. То, что их не было до сих пор — еще ничего не значит!
— Тем более! И у тебя нет оружия!
— А если ты пойдешь со мной — оно появится?
Она вздохнула:
— Оставишь, да? А пока ты будешь собирать эти поленья — они придут стаей и разорвут тебя на маленькие кусочки. И тогда я несчастная, голодная и холодная, замерзающая в одиночестве, брошенная на произвол судьбы жестоким, взрослым дядькой, забьюсь вон под тот пригорок и там закрою глаза — учти, все в слезах! — и умру… Но не сразу — буду скулить и ныть от холода, вот так!
Я шлепнул ее по мягкому месту.
— Подымайся. Шут с тобой — пошли вместе. Но учти — снова застынешь — не помилую. Буду тебя греть, предварительно раздев догола, так что кожа слезать начнет!
— Раздень. Может, я этого и хочу…
Я отвел глаза — смеялась ли она в этот раз? Ната ждала ответа, и я глухо произнес:
— Возьми хоть этот дрын, мало ли…
От укрытия до брошенного бревна было около пятидесяти шагов. Как только мы подошли к месту — ветер, словно по волшебству, прекратил нам досаждать и сразу все стихло… В полной тишине удары топора по мерзлой древесине звучали, как удар молота по наковальне.
— Плохо, что пилы нет. Тогда бы я тебе помогла.
— Да? А что, ты и пилить умеешь?
— Умею. Не только языком — если ты это имел в виду. Папа учил, когда мы выезжали на дачу. Он, вообще, был мастером на все руки.
— Ната… Ты так часто вспоминаешь о нем. Если бы он тебя забрал, все могло быть в твоей жизни иначе? Тебе было лучше с ним, чем с мамой?
— Нет. Я плохой ребенок — больше эгоист, чем ты думаешь. Вспоминала о нем, когда мне что ни будь было нужно, а так, вела себя, как все дети, наверное… Да у нас и не принято было виснуть на шее у родителей. Хотя, мне так иногда этого хотелось… Но мама это пресекала — телячьи нежности.
Правда, с братом
При упоминании о брате у нее слегка скривилось лицо. Но Ната быстро справилась с собой и вновь заговорила прежним, почти равнодушным тоном…
— Я праздники очень любила — Новый год. Столько всего! Сугробы, елка, игрушки! Мороз такой — вкусный! Папа вешал подарки — это когда я совсем маленькая была. Мешочек с конфетами, или куклу.
— Ты и в куклы играла?
— Дар, ну ты сам как ребенок, право… Неужели я так взросло выгляжу? Ты словно забыл, что я тоже была девочкой… хоть немного. Нет. Я в куклы не играла. Предпочитала с мальчишками — в машинки или солдатики. А когда научилась читать — книги мне заменили все: и игрушки, и друзей… Это плохо, да?
— Когда нет друзей? Плохо… Делиться прочитанным не с кем.
— Где их возьмешь? А у тебя они были? Я глухо ответил:
— Были… Давно. А потом появилась жена. Самый мой преданный и самый верный друг. Она всегда была готова встать за меня горой — даже если я был не прав. И никогда меня не предавала.
— Да?
Тон, с которым она это произнесла, мне не понравился…
— Ты так в ней уверен… — она продолжила после некоторой паузы, заметив, что я не спешу отвечать. — Поэтому и уезжал все время подальше?
— Не намекай, Ната, на то, чего ты не можешь знать. Я не сбегал от семьи — я просто пытался ее обеспечить.
— И какая это, в таком случае, семья? Ты — тут, она с ребенком — там!
Видела я таких…
— Каких?
Ната опустила голову, стараясь не смотреть мне в глаза.
— Разных… Их жены оставались далеко. А они, зарабатывая деньги, заодно искали себе развлечений…
Я пожал плечами.
— Это меня не касается.
— Я бы не отпустила! Не понимаю я таких жен!
— Твой папа вас обеспечивал? Вроде, помниться, ты говорила, что до того, как он ушел — вы жили неплохо. А если бы нет? Двое детей, жена — и все встречают его дома с голодными глазами! Как ты думаешь — он уехал на заработки, если бы не имел денег, что бы вас прокормить?
Она замкнулась — плечи девушки предательски вздрагивали, и я, оставив топор в бревне, подошел к ней.
— Ната?
— Они умерли, Дар. Все. И папа, и мама… и он, тоже.
Я понял, что она говорила о брате, который вверг ее в пучину грязи и несчастий, оборвав ее короткое детство… Даже после этого она сохранила в себе силы не говорить о нем плохо — так, как не говорят о мертвых.
— Ты и его… Жалеешь?
— Да, — просто ответила Ната. — Я, наверное, слишком… нет, не стоит.
Конечно, ты прав. Он того не стоит. Но я не умею приговаривать людей к смерти.
— И мне не приходилось. Но его — убил бы голыми руками!
Ната грустно произнесла:
— Не надо так… Я не хочу видеть, как ты поднимаешь… как ты можешь поднять руку на человека. Что-то измениться тогда между нами.
Я обнял ее, и мы молча стояли, перестав вдруг говорить о прошлом. Стоило ли оно этого? Все ушло… сгорело в страшном вселенском огне, провалилось в бездну чудовищных пропастей, легло под тяжелые пласты исковерканной земли.