На развалинах Мира
Шрифт:
— Есть хочешь?
Я погладил его по холке. В ответ он высунул шершавый язык и лизнул меня в ладонь. Это выглядело настолько впечатляюще — как осознанная реакция! — что я на мгновение растерялся…
— Ну… Ты что, слова понимаешь? Бред какой-то.
Вильнувший хвостик слегка задел руку. Пес снова ткнулся мордочкой в шерсть и затих, подобравшись в мохнатый и пушистый клубок. Некоторое время я просидел без движения — отдыхал от длительного перехода, да и щенок, на первый взгляд не очень тяжелый, все-таки был ощутимого веса, особенно, когда проделаешь двенадцать-двадцать километров с таким грузом за спиной.
И почти всю дорогу этот груз не вел себя спокойно… Кроме того, в мешке лежала и шкура овчарки — я понапрасну надеялся, что знакомый запах сможет его успокоить. Щенок заерзал. Я опустил его на землю, слегка опасаясь, что он попытается убежать. Но ему
— Иди сюда.
Щенок послушно вернулся.
— Ну что, пообедаем? А то еще идти порядочно. Пока еще до места доберемся.
Придется тебя на ночь привязать покрепче — а то вдруг передумаешь, да смоешься от меня обратно. А там тебя уже никто не ждет…
Я достал банку консервов, вскрыл ее ножом и, посмотрев, как щенок терпеливо ждет, и только подрагивающий хвостик выдает обуревающие его желания, выложил половину содержимого на землю.
— Ишь ты, какой воспитанный. Ну, ешь!
Второго приглашения не понадобилось. Тушенка исчезла с такой скоростью, что я только рассмеялся, глядя, как пропадают куски мяса и гречневой каши с того места, где они лежали секунду назад. Нос щенка воткнулся в землю, туда, сюда — где? Ведь лежало, только что? Пришлось дать ему еще немножко.
Остаток я выскреб ложкой, отломил кусочек от сухаря и запил его водой из фляги. Щенок тоже хотел пить. Я налил воду в сложенную трубочкой ладонь и опустил ее вниз. Он вылакал ее, облизнулся, и снова лизнул.
— Ну, все, хватит. Ты и так тяжелый, а тащить тебя на веревке — только время терять. Так что придется снова в мешок. Потерпи.
В мешок пес не хотел. Он зевнул, встал на задние лапы, и положил свою голову мне на колени, просясь обратно на руки. Я приподнял его, и, не опуская, принялся рассматривать, подумав о том, что как-то не удосужился сделать это раньше. Пес был весь черного цвета, и лишь на грудке, начинаясь от шеи, и заканчиваясь где-то в районе пупка, красовалось белое пятно. Шерсть была чистой — видимо, при всем своем безумии, его мать заботилась о щенке и вылизывала его, так что он не выглядел грязным и заброшенным заморышем. У него были большие, массивные лапы, с очень широкой пятой, что говорило о том, что щенок должен, со временем, вырасти в очень крупную собаку. Об этом говорил и размер его матери, справится с которой я бы никогда не смог, если б не случайность да топор… Уже сейчас в щенке чувствовалась будущая сила и мощь. Остренькие зубки, белым снегом выглядывающие из пасти, крепкие клыки, грозящие вырасти в настоящие кинжалы. Этот щенок был прекрасной находкой — та жизнь, которую мне предстояло теперь вести, значительно облегчалась с приобретением такого товарища. Правда, в прошлом у меня никогда не было собаки, и я не знал, как ее тренировать, приучать к командам, лечить от заболеваний. Я посмотрел щенку в глаза. Пес не отвел свои блестящие черные бусинки — он очень уверенно держал взгляд, а ведь ни одно животное не может смотреть в глаза человеку!
— Ну, ну… И как тебя зовут?
Щенок тихонько гавкнул — ему надоело висеть в моих руках. Пришлось опустить его на землю, с которой он немедленно вновь поднялся на задние лапы и стал карабкаться мне на колени.
— Ладно. Придем домой — придумаем тебе имя.
Я погладил его по лобастой башке. Он затих у моих ног и внимательно слушал, что я говорю. Речной порт остался далеко позади. Где-то там, в его окрестностях, я, быть может, мог найти людей… Но весь мой новоприобретенный опыт говорил мне о том, что это пока неосуществимо. Их не могло там быть. Вся эта земля все еще оставалась безжизненной зоной, где едой могло служить только то, что не было рождено ею. До времени, когда из почвы могли появиться первые ростки, должно было пройти еще очень долго… А чтобы жить, питаться нужно каждый день. Если нет другой пищи… то едят тех, кто слабее. Сейчас слабее оказался человек. Как он забрел туда, откуда? Ответа я не знал. Он не мог быть из города — моего города, если на то пошло. Оттуда, с той стороны? Я еще не был в той части, которая находилась за дном бывшей реки. Но где, в таком случае, его вещи? Если я, решившись пойти в столь дальний поход, взял целый мешок, то и ему понадобилось бы продуктов не меньше. Или же, собака, преодолев немалое расстояние, притащила части убитого в логово? Мысли роем кружились в моей голове, и я не знал на них ответа… В одном я мог быть уверен — мое одиночество кончилось.
Домой мы добирались долго. Один бы я
При подходе к подвалу, щенок особенно рьяно стал рваться наружу — он устал от долгого мотания в мешке. Он вертел лобастой башкой, приходя в себя после бесконечной качки. Что ж… что делать, еще не скоро щенок должен был вырасти в крупную собаку и сопровождать меня уже на своих четырех, так же уверенно, как я сейчас — на двух. Когда придет это время — уже не я, а он будет поджидать меня на тропе.
Я остановился, и, зажав собаке пасть, внимательно осмотрел местность — порядком испуганный, размерами его мамаши, я теперь опасался того, что что-то вроде нее может появиться и здесь. Но мои страхи были совершенно беспочвенны — никто и ничто не нарушало покой моего холма.
В подвале щенок сразу стал изучать все углы — но к моему изумлению, ни в одном из них, он не стал оставлять свои отметины, хотя для собаки такое поведение было просто удивительно. Впрочем, он ведь был еще совсем щенок и не мог знать, как ведут себя взрослые псы. Но, даже когда ему приспичило — он подбежал ко мне и, призывно гавкая, заставил выйти наружу…
Я определил ему место. Из множества, уложенных на стеллажах ковров, один был брошен мною на пол, чтобы щенок, укладываясь спать, не лежал на голом бетоне. Коврик получился гораздо больше размером самого щенка — но я решил, что так будет лучше — не придется потом заботиться об этом, когда он немного подрастет. Пришлось также озаботиться и миской для кормления — мне было как-то неприятно видеть, как он слизывал содержимое консервов с пола. У одного ведра я удалил стенки — вернее, вырубил их посередине, а потом закруглил края и оббил их обухом топора — получилась вполне приличная миска. Правда, если ее наполнить до краев, то содержимого могло хватить для нескольких таких щенков. Подумав, я отложил идею о поводке — куда он денется? Если захочет убежать, то и ремень не поможет. А потеряться, будучи постоянно со мной — вряд ли.
Отмыв его после дороги — а попутно и обследовав на предмет всевозможных болячек, которых, к моему облегчению не обнаружилось, я предоставил ему полную свободу. Пес оказался чистым — и, по-видимому, даже здоровым, если я хоть малую толику в этом разбирался. Аппетит у него был отменный — он мог есть и есть без конца, а, прикончив одну порцию, сразу начать выпрашивать другую. Он рос — этим все и объяснялось. А еды я не жалел.
Куда было ее беречь? Содержимого подвала могло хватить на много месяцев, если не лет. Скорее, оно успело бы испортиться, чем я с собакой прикончил последние запасы. Хотя, я как-то читал о солдате, попавшем волею случая в примерно такой же подвал, в результате взрыва, без всякой возможности выбраться наружу. Шла война — и он оказался позабыт в нем, как был забыт сам склад, который весь завалило. И, если я мог покидать свое убежище — то тот солдат — нет. Он прожил в нем одиннадцать лет, пока строители не раскопали его, прокладывая траншею для будущего фундамента, планировавшегося на том месте дома. Но я не ставил себя на его место — быть запертым в таком складе — это почти то же самое, что быть похороненным, заживо…
Щенок быстро обжился — и теперь мне стало гораздо веселее, чем раньше. Он носился по складу, развлекая меня своими выходками, и я нисколько не жалел о том, что проделал такой опасный и утомительный путь, в поисках живой души — хотя, искал в общем-то, совсем другое… Я старался понемногу приучать его к командам, самым простейшим, вроде — Нельзя! Ко мне! У него была врожденная чистоплотность — он не справлял своих естественных нужд в подвале, а просился наружу, сразу приняв подвал, как дом, в котором надо вести себя соответственно. Это добавило хлопот — приходилось выводить его по несколько раз за день, и, что было особенно сложно, по утрам, когда хотелось спать. Но, постепенно, я и сам приучился к такому распорядку.