На развалинах Мира

Вольный Владимир Александрович

— и застыл, поняв, какую сморозил глупость. Глаза псины открылись — она могла запросто дотянуться и успеть цапнуть меня напоследок зубами!

Это была очень больших размеров собака, напоминавшая собой кавказскую овчарку и ньюфаундленда — одновременно. Вероятнее всего — специально выведенной породы, вроде волкодава. Но таких размеров пес мог бы потягаться и с некрупным медведем… Беспощадное, дикое выражение в ее зрачках постепенно ослабевало и становилось, словно более разумным. Она несколько раз дернулась в агонии и затихла, вывалив наружу шершавый, розовый язык. Я склонился над ней, готовый вновь вонзить в нее нож, и, оступившись, поставил ногу возле ее морды. И тогда, едва оторвав громадную голову от земли, она лизнула меня по мокасину дрожащим языком, потом еще раз дернулась и затихла. От изумления у меня

перехватило дыхание… Со стороны дома послышалось поскуливание. Я подобрал топор и настороженно подошел к бревнам, угрожающим рухнуть. Скулеж стал еще отчаяннее. Дверь в дом была сорвана, потолки накренились. Я, опасаясь того, что дом может развалиться в любой момент, осторожно вошел внутрь. Забившись в дальний угол, под упавший стул, на меня со страхом смотрел крупных размеров щенок, весь дрожащий и трясущийся от страха. В другом углу лежали окровавленные, обглоданные останки человека… Я все понял — собака, непонятно как уцелевшая в эти дни, обезумев от всего и отягощенная заботой о щенке, не нашла иной способ, чтобы не сдохнуть от голода. И, только когда нож вонзился в ее сердце и оборвал ее жизнь, она, на краткий миг, пришла в себя, выйдя из состояния безумия, в котором находилась. И все, что она успела сделать, это вспомнить, что она — самый близкий друг человека…

Я сделал шаг к щенку — он рванулся в сторону и отчаянно завизжал, скаля маленькие, но очень острые зубки. Мне пришлось отступить назад — еще шаг, и он от страха мог кинуться в большую дыру в полу. Падение с такой высоты ничего хорошего ему не сулило, а мне, почему-то, хотелось заполучить его живьем.

— Ну что ты, парень?

Я как можно мягче произнес несколько слов, пытаясь приучить его к звуку человеческой речи. Щенок снова ощерился и звонко залаял, призывая на помощь мертвую собаку. Я покачал головой:

— Не шуми зря. Не придет твоя мама… И не убьет больше никого.

Присмотревшись, я понял что, то, что я вначале принял за останки человека, являются таковыми лишь наполовину — а большей частью это были изгрызенные куски какого-то животного. Похоже, что овчарка охотилась здесь уже давно и на всех подряд. Но нога, все-таки, была человеческой… Щенок дернулся в сторону — из-под его ног выкатилась резиновая игрушка. Это был мячик, почти потерявший свой цвет и форму, со следами зубов на резине. Мячик подкатился ко мне, и я остановил его ногой. Я нагнулся, дотронулся до него пальцами и вновь накатил к щенку — но моя уловка не сработала. Он прекрасно понимал, что сейчас не время играть! Оставалось или выманить его оттуда, куда он забился, либо просто оставить в покое, и уйти. Но делать последнего мне не хотелось.

— Значит, не хочешь? А жить хочешь?

Щенок тявкнул — озлоблено, как затравленный и пойманный в ловушку зверек.

Едва я протянул в его сторону руку, как он рванулся — и вместо того чтобы сигануть в яму, где я потерял бы его безвозвратно, изо всех своих собачьих сил, цапнул меня за пальцы. Острые зубы вмиг прокусили слабую защиту — ткань перчаток, в которые я был одет. Я отдернул ладонь назад — на ней сразу появилась кровь.

— Вот ты как?

У меня появился азарт — теперь я, во чтобы-то ни стало, желал поймать его и забрать с собой. Он мог стать мне другом, если уж найти друга из числа людей как-то не получалось…

Я сделал вид, что ухожу — вышел из дома и присел неподалеку, на бревно. По пути я наступил на покосившееся крыльцо — ступать по нему было опасно, и овчарке везло, как и мне, что она не сломала на нем лапы, возвращаясь с охоты к щенку. Я нахмурился — какой охоты? Судя по тому, как выглядят останки, она не брезговала нападать на тех, кто, как и я, недавно бродил по руинам. А неизвестный зверь, чьи остатки я видел, вряд ли был пойман позже, чем за три-четыре дня тому назад. Но, если так — то это означает, что люди все-таки здесь есть! И не только люди — но и животные! У меня сразу пересохло в горле… Да, если это ела собака, то значит, это ел и щенок? Нужен ли мне такой приятель, который в самом нежном возрасте, уже успел отведать человечины? В доме громко завыли — кутенок горько жаловался на свою судьбу. Похоже, что мать не приучила его сохранять молчание во время своих отлучек. Такой надрывный скулеж не мог не привлечь чьего-либо внимания. Наверное, именно так и погиб тот несчастный, которого убила эта черная бестия. Пришел

на вой, как и я — а нагрянувшая, внезапно, овчарка прикончила его, разжившись запасом продовольствия на месте. Скулеж стал нестерпимым — теперь щенок уже сам хотел, чтобы его вытащили оттуда, куда он так рьяно прятался. Я усмехнулся — я, все-таки, уйду отсюда вместе с ним, даже если для этого мне придется разобрать весь дом по частям.

Пришлось вскрыть банку консервов и устроить себе ужин. От тушенки исходил ароматный запах — я предварительно разогрел ее на небольшом костре. Хотя, вряд ли этот маленький, скулящий комок, мог сильно страдать от голода. Не особо надеясь, я все же выставил аппетитно пахнущую банку к крыльцу, а сам приготовился к ожиданию.

Ждать пришлось долго, ноги отекли от напряжения. В какой-то миг он высунул тупую мордочку и мгновенно спрятал ее обратно. Потом снова показался и, нелепо косолапя, спустился по ступенькам вниз. Убежать я ему уже не дал…

Я всегда носил с собой целый моток веревки — на тот случай, если вдруг придется, куда-либо спускаться, или наоборот — выбираться из ямы. Сейчас она послужила для того, чтобы связать щенку лапы и пасть. Он отчаянно сопротивлялся и несколько раз больно укусил меня за руку. Но все же силы были не равны — я с ним справился и, переводя дух, положил мохнатый комок на крыльцо. Он даже в таком положении пытался сопротивляться и угрожающе рычал на меня, яростно сверкая своими ясными глазами-бусинками…

Следующим этапом стало возвращение к убитой собаке — теперь, после того, как я впервые в жизни, одолел в смертельном поединке, существо, значительно превосходящее меня в силе и размерах — у меня появилась своеобразная гордость. Я хотел увековечить память об этом надолго — хоть хвастаться такой победой было, собственно, не перед кем…

Она распласталась на земле. Возле черной туши темнело пятно, которое быстро впитывалось в пепел и песок. Я встал возле собаки и несколько секунд раздумывал… потом резким ударом топора отсек ей когти на лапах, а затем — громадные клыки, которыми она запросто могла разорвать меня по частям. Мне просто повезло, что я смог удержать топор в руках, когда встретил ее в неистовом полете на встречу смерти. Лезвие почти раскроило ей морду, и, хоть довершил начатое нож, но главный удар был все-таки нанесен именно топором. И только теперь я до конца осознал, что впервые в жизни одержал настоящую победу в смертельной схватке, где цена проигрыша означала собственную жизнь…

Я склонился над тушей и, преодолевая брезгливость и стараясь не оцарапаться, перевернул ее на спину — для того, чтобы снять с нее шкуру.

Это был первый в моей жизни подобный опыт — но все, когда ни будь, становится впервые. Я разрезал ей шкуру на брюхе от шеи до паха и принялся сдирать ее так же, как сдирают шкуру с баранов. Мне приходилось это видеть в юности, когда я жил в совсем иных краях.

Нельзя сказать, что это было легко — скорее, наоборот. Я боялся нанести себе малейшую — из-за бешенства собаки — царапину. Ее кровь могла попасть на ранку и нанести мне столько проблем, что об иных я бы уже и не вспоминал… Через часа два — все же это был мой первый опыт, и не самый удачный — я освободил шкуру от ее прежнего владельца, и теперь не знал, что с ней делать дальше. Как обрабатывать ее, я не имел ни малейшего понятия. Так, ничего не придумав, я решил скатать ее как можно туже и разбираться с трофеем уже дома.

Жалобный скулеж, чем-то напоминающий плач ребенка, казалось, был бесконечным. Где только щенок находил силы, чтобы так настойчиво выть?

Нервы у меня не выдержали…

— Ну что ты воешь? Так плохо, да?

Мы уже отошли от поселка и пересекли русло. Я мог выпустить его на поводке, не боясь того, что он убежит. Но щенок, словно изменив свое решение относительно нашего вынужденного знакомства, вовсе не собирался убегать… Черный комок, неуверенно держась на подгибающихся лапах, сделал шаг, другой и ткнулся мордочкой мне в руку. Волна нежности к этому маленькому существу сразу затопила меня без остатка — я столько дней был один! И этот щенок, по моей вине, оставшийся без матери — и, может быть, спасенный этим от смерти, сейчас искал во мне защиту и тепло, которого я и сам был лишен. Я взял его на руки, и щенок сразу прижался к моей груди. Он перестал поскуливать, быстро отогреваясь и пряча влажный нос в искусственном меху моей самодельной куртки.