На развалинах Мира

Вольный Владимир Александрович

Возвращаясь, я опять заваливался на постель, а щенок либо гулял по секциям, либо терпеливо ждал, пока я окончательно не поднимусь. Я так и не определился с его именем, а он, откликаясь на все подряд, спешил на зов, представляя собой полнейшее добродушие и коммуникабельность. С появлением собаки жизнь стала намного содержательнее. Теперь я не скучал без общения, и, хоть нормальный разговор присутствовал лишь с одной стороны, но и этого хватало, чтобы не позабыть человеческую речь. Без него я вообще разучился бы разговаривать, или бы стал говорить сам с собой — такое уже имело место. Даже воду этот коренастый увалень воспринял спокойно и, как мне показалось, даже пытался плавать. Сделать это в бочке было затруднительно, и я сразу представил себе,

как это будет выглядеть в более широком водном пространстве — озере Гейзера, например. Теперь я еще больше стал уверен в том, что в его родословной имелись собаки-водолазы.

Находка в речном порту не только избавила меня от тягостного одиночества, но и разрешила до того неизвестную задачу — сохранились ли вообще живые существа в этом мире, кроме меня самого? Ответ мешался под ногами, требовал внимания, и звонко оглашал каменные своды подвала задорным лаем.

Если выжили собаки — тем более, такая маленькая, какой являлся на момент катастрофы, щенок — то, как можно было не верить в то, что не выжили другие представители животного, и, главное, человеческого мира? Слишком убедительные доводы я встретил возле собачьего логова… Вопрос лишь в том

— где они? Их не могло быть в городе — в этом я неоднократно убедился, обойдя его вдоль и поперек, по несколько раз. За пределами города, возможностей остаться в живых, было больше — там не валились на голову здания и последствия сокрушительного бедствия могли оказаться слабее. Но зато там не было и не могло быть такого склада, какой обнаружил я, а, следовательно, нечего было есть. Но ведь человеческие останки откуда-то появились?! И то, что я посчитал растерзанной тушкой какого-то зверя — тоже? А на многие километры от порта, во всех направлениях, лежала безжизненная, голая и изуродованная земля…

От вопросов голова пухла, и я старался переключаться, на что ни будь иное.

Полная уверенность была только в одном — после такого вмешательства география земли изменилась, и изменилась очень сильно. Одно только то, что я мог увидеть горы, которые и в ясную-то погоду, просматривались с трудом, а теперь, при столь сумрачном и предательски все изменяющем освещении, темной полосой возвышались на юге — это что-то значило…

Я надеялся, что когда ни будь, дойду и до них — особенно, если со мной теперь будет мой щенок. К сожалению, у меня не было никаких навыков в дрессировке, и учить пса и учиться самому пришлось на ходу. Мы с ним прекрасно ладили — характер Черныша, как я его иногда называл, оказался, к моей великой радости не испорчен пребыванием с его сумасшедшей мамашей.

Болезнь не перекинулась на кутенка — в противном случае, мне пришлось бы его убить. Понаблюдав за щенком какое-то время, я успокоился на этот счет.

Породу щенка я так и не смог определить — это была какая-то невероятная помесь кавказской овчарки, ньюфаундленда и ирландского волкодава, вместе взятых — или же, что-то, вообще неизвестное. Кем бы он ни был — со временем, пес мог вымахать во что-то очень мощное и крупное. От водолаза у него был окрас шерсти, добродушие и висячие уши. Вообще, внешность ньюфа в щенке проглядывалась более всего. Сила — хоть собаки указанной породы тоже не из слабеньких! — по видимому наследовалась от кавказца. Ну а рост — явно следствие скрещивания с ирландским волкодавом. Тем более — он был самец, что означало, что щенок перерастет свою мать, шкура которой сейчас висела растянутой на палках, в дальнем углу комнаты, на просушке. За время нашего возвращения в подвал, шкура ссохлась и стала жесткой.

Приготовленный мною раствор из соли, золы, и пепла, соскобленного на улице, практически никак не повлиял и не сделал ее мягкой. Но, по крайней мере, она перестала пахнуть псиной и кровью — а в будущем я надеялся, что смогу употребить ее, как подстилку под ноги, возле кровати.

* * *

После приобретения попутчика, я стал все чаще и все дальше уходить от дома. Полагаясь на нюх, хоть и не взрослой, но все же — собаки —

я уже не боялся заблудиться в однообразных подъемах и спусках, какими изобиловали окрестности. Мой пес обладал надежным чутьем, и я уже имел случай в этом убедиться. Как-то раз, когда мы играли с ним у подножия нашего холма, я спрятался за большой валун и решил не выходить из него, полагая, что щенок, нескоро меня обнаружит. Однако не прошло и минуты, как радостное тявканье возвестило о том, что мое убежище раскрыто. А в следующую секунду мохнатый комок ткнулся мне в ноги влажным, черным носом. Мне стало интересно — и я уже специально отошел подальше. Все повторилось в точности. Так родилась новая игра, под названием — потерять-найти.

Естественно, роль потерявшегося всегда доставалась мне. Я усложнял задачу

— уходил все дальше и дальше, выбирал труднодоступные места, заметал следы и, даже, старался идти по верху. Благо, возможностей для этого было предостаточно — балки, плиты, воткнувшиеся торчком, уцелевшие стены зданий… Пес отыскивал меня повсюду — рано или поздно. Но ни разу он не усаживался на месте и не принимался скулить от испуга, что его хозяин пропал безвозвратно. Не помогало ничего, что бы я ни придумывал, чтобы сбить его со следа. Я снимал мокасины, и специально заходил в воду ручья.

Передвигался по верхушкам камней, один раз даже попробовал облиться едкими духами, чтобы совсем перебить запах — это было глупо, так как подобные способы могли вообще погубить щенку чутье — не помогало ничего! Щенок уверенно и неотступно преследовал меня повсюду. Я полагал, что он обладает редким даром — верхним чутьем, присущим только очень опытным собакам, специально натаскиваемым для охоты на зверя. Рекордом стала моя, почти пятичасовая отлучка — я ушел от него на расстояние не менее трех километров, выбирая при этом участки, почти непреодолимые для пса. Меня обуял азарт — неужели он сумеет их преодолеть? Но щенок и на этот раз не ударил мордой в грязь — он не стал идти за мной, именно, точь-в-точь, по моим следам. А, преспокойно, выбрал тропинку поблизости и настиг меня даже раньше, чем я планировал. Я надеялся, что когда он вырастет, то будет мне надежным помощником, как в походах, так и в охоте, о каковой уже следовало начинать думать… Хоть продукты на складе имелись в достатке, но, хотелось, чего-то более, свежего. И мне не давал покоя вопрос — что за зверь был пойман взрослой собакой, и где?

А то, что пес способен к охоте, я понял очень скоро. До того, как мы вернулись, вместе со щенком, из моего похода, я ни разу не встречал в городе ничего, что хоть отдаленно напоминало бы о том, что он обитаем. И, когда с помощью пса, я впервые увидел каких-то маленьких и вездесущих зверьков, изумлению моему не было предела. Они так шустро передвигались и успевали спрятаться, что, без него, я бы так и продолжал считать, что в городе царит пустыня… Щенок увлеченно, и даже яростно, преследовал невидимую мне живность, облаивая и пытаясь залезать в узкие щели, каковых хватало практически везде. Чем питались эти зверюшки, понять было невозможно — на голой земле, покрывавшей ковром руины, ничего не росло. И, хоть погода стала чуточку теплее, но еще было слишком рано для весны и до того времени, когда из земли могло что-то появиться. Выходило, что они едят либо себе подобных, либо останки людей.

Однажды мы с ним прогуливались по уже протоптанным тропинкам. Они появились в наиболее посещаемых мною местах — к ручью и в ближайшую свалку, где было много древесины. Вдруг кто-то проскочил почти у моих ног и принялся удирать в каменные россыпи — щенок мгновенно среагировал и кинулся догонять зверька. Я не успел его окликнуть, как он исчез под почти полностью осевшей плитой. Слышалось только его повизгивание, скоро перешедшее в возбужденный лай, а потом — тишина. Я испугался — вдруг он провалился, в какую ни будь яму, и теперь лежит там с переломанными лапами. Достать бы я его не смог при всем желании — в развалинах существовало множество мест, в которые пролезть было просто невозможно.