Над бездной

Шаховская Людмила Дмитриевна

Он дернул Фламиния за руку.

— Больно?

— Нет, господин.

— Лжешь! у тебя даже слезы выступили. Теперь вздохни.

Он вздохнул.

— Слышишь, как он дышит? — он на гору не взлезет.

Он ударил Фламиния ладонью по груди и спросил: — Больно?

— Нет, господин.

— Опять лжешь!.. если б я уж заплатил за тебя, то… бац тебя по голове!.. хоть и не сказал бы сразу прощай. Я даю тебе, господин плебей, 900 сестерций, но за слабость груди удерживаю сотню. Я даю тебе 800. Как зовут твоего невольника?

— Его зовут Нарцисс.

— Нарцисс-себялюбец,

ха, ха, ха!.. иди, Нарцисс, в тот угол.

Фламиний пошел.

— Видишь, как он идет без всякой ноши, точно сундук на плечах тащит. Он плетется, как утка, вперевалку; он двух миль не пройдет. Беги, Нарцисс, бегом вон туда!

Это исполнено.

— Видишь, господин плебей? — он уже задохся. Я даю тебе охотно 800 сестерций, но из них удерживаю сотню за слабость его ног. Я даю тебе охотно 700 сестерций. Сядь, Нарцисс, на пол… так… теперь быстро вскочи!.. так. Поди сюда и гляди мне в лицо. Ты галл? у тебя голубые глаза.

— Галл.

— Опять лжешь!.. галлы очень хитры и веселы, хоть и большие драчуны, а ты лгать хорошо не умеешь и глядишь, точно к смерти приговоренный. Ты умеешь петь?

— Умею.

— Пой, что умеешь.

— Воспойте Аврору, подругу Астрея, Румяную деву, богиню утра, — затянул Фламиний дрожащим голосом и закашлялся.

— Слышишь, господин плебей? он поет, как флейта, лежавшая два года в мусорной куче. Я даю тебе очень охотно 700 сестерций, но из них удерживаю за лечение его горла сотню; я даю тебе, господин плебей, очень охотно 600 сестерций. Играть умеешь?

— Умею.

— Возьми мою лютню и играй… так… довольно… слышишь, господин плебей, как он фальшивит? у него обе руки дрожат. Я даю тебе чрезвычайно охотно 600 сестерций, но из них удерживаю сотню за слабость его пальцев. Я дал бы тебе, господин плебей, чрезвычайно охотно 500 сестерций, да их у меня нет, к нашему общему горю.

Фламиний, подвергнутый ужасной пытке этого унизительного экзамена, заплакал, не удерживаясь.

— Зачем ты, господин, меня так мучил, если не хотел купить?! — сказал он.

— Купить-то я тебя хочу, мой дорогой краденый товар, только не за такую цену. Бери, господин плебей, полтораста.

— Не сходно, — возразил Курий.

Он пошептался с Мелхолой и сказал:

— Триста давай.

— Полтораста.

— Надбавь, господин покупщик; я человек бедный.

— На бедность, пожалуй, прибавлю… двести и кончено, и то если в сумке найдутся.

Он порылся в сумке и воскликнул:

— Вот горе-то!.. эх, Нарцисс-себялюбец!.. ты мне полюбился, а купить тебя не могу. Двух сотен нет у меня.

— Ты, я догадался, только смеешься над нами, — сказал Курий, — я знаю тебя, Меткая Рука; я знаю, что ты за человек. Я найду выгодную работу твоей меткой руке, если ты останешься хоть один день в Риме.

— Кинжалом работать?

— За хорошую плату.

— Промаха не дам. Только двух сотен у меня нет.

— Не верится, Меткая Рука!

— Были, да улетели, как и у тебя, Курий.

— Ты помнишь меня и мое имя?!

— Помню.

— И Нарцисса узнал?

— Всех твоих Нарциссов, Гиацинтов, Бариллов не

могу знать. Были они у тебя когда-то собственные, а теперь есть только один; и тот не твой. Нужны тебе деньги, я вижу по твоему лицу, нужны… ох как нужны!.. а взять-то их ниоткуда не можешь. Пригрозил ты этому несчастному кучеру или привратнику лютой смертью, — вот он и пошел за тобой. Были бы у тебя, Курий, деньги всегда, если б ты… эх, господин плебей!.. бери 190, только и имею.

— Я доплачу десяток, если тебе полюбился этот человек; после отдашь, когда заработаешь, — сказала Мелхола.

Курий получил 200 сестерций (10 руб.) с глубоким вздохом.

— Даст слепой случай глупцу деньги, — сказал Аминандр, — а куда он их употребит? на благо несчастных? — нет, потому что равнодушно глядит и слушает, как вокруг него люди стонут в лохмотьях на голых камнях под дождем. На удовольствия? — нет, потому что у него постоянно голова невыносимо болит от пьянства и бессонницы. Куда он их употребит? куда в один год разбросает? — сам не знает, куда. Сам не может дать себе отчета, как он повиснет на волоске над бездной, как потом упадет в нее, не приняв ни от кого руки помощи, если вздумают ее протянуть. Клеветой платит глупец за хвалу; изменой — за преданность; гибелью — за помощь! Прощай, Курий!.. мы еще увидимся.

Курий ушел; гладиатор взглянул насмешливо на своего невольника и громко расхохотался.

— Что ж ты стоишь, точно к смерти приговоренный? — сказал он, — я люблю веселье, смех, всякие ловкие штуки… не. смей хмуриться!.. ты, должно быть, любил твоего прежнего господина, сладко тебе у него было, не так, как будет у меня.

— Не сладко мне жилось, господин.

— Ты, верно, жернова вертел на ручной мельнице или мешки с мукой таскал день и ночь, что так изнурился.

— Я с утра ничего не ел, и рука у меня болит.

— Много рабов у твоего господина, оттого он и мучил тебя. Кто он был? не лги!

— Кто он был?!.. лгать тебе боюсь, а правде ты не поверишь… я не раб; я — слуга из пролетариев.

— Ты служил за долги? кому?

— Ах!.. Люцию-Катилине.

— Самому Вельзевулу, как называет его Мелхола. Плохо было бы Курию, если б он продал тебя не мне!.. с зарей в путь!.. ему и мне будет плохо, если Катилина узнает о краже. Ты не привык есть лебедей и страусов с испанскими артишоками?

— Если б ты дал мне сухарь, я благословил бы тебя от всей души, и еще… пить, господин… умираю!.. хоть каплю воды!

Гладиатор дал ему лепешку из своей сумки и налил немного вина с водой. Невольник утолил свою жажду и голод.

— Сам я из рабов, а стал господином, — сказал гладиатор, расхохотавшись громче прежнего, — не умею обращаться с тобой, Нарцисс!.. боюсь, что возьму тебя за руку дружески да и переломлю ее, как палку. Ты, страдая, плачешь, а я, страдая, хохочу. Иди за мной!

Он привел невольника в отдаленную комнату дома, меблированную просто, но с удобствами. Там было тепло и сухо; на мягком ложе была готова постель для случайного постояльца, желающего скрыться в этот тайник: перед низеньким диваном, покрытым коврами, стоял стол.