Ночь тебя найдет
Шрифт:
— Говорят, он пьяным нырнул со скалы и его сожрал сом весом в сто футов. — Шарп с каменным лицом смотрит на меня через кухонный стол. — Вижу, ты мне не веришь. Мой дядя Оуэн нырял в этом озере. И дважды видел сома размером больше, чем он сам. Мы многого не знаем о том, что творится в водах озера. Девяносто три тысячи акров. Как твое небо.
— Я ничего не собираюсь опровергать. Просто забавно, что ты веришь в историю про сома.
Что веришь в миф, плавающий в искусственно созданном водоеме.
— А с ним... с Челноком никого не было?
—
— И что потом?
Шарп пожимает плечами:
— Озеро не вернуло тело. Такое случается. Официальная причина смерти — утопление по неосторожности. Потому что он сам полез купаться. И даже снял крест. — Лицо Шарпа по-прежнему невозмутимо.
— А если он сбежал? И где-то скрывается?
— Тогда он намного умнее, чем я о нем думал.
— А если это самоубийство?
А если карма, даже если мое предположение означает, что я ошибалась насчет Лиззи?
— Он был не из таких.
— Не думаю, что, когда дойдет до самоубийства, люди сильно отличаются.
— Поверь мне. Есть такие, которые убьют кого хочешь, но себя — никогда.
В его глазах мелькают воспоминания, фильм, снятый специально для него одного. Взгляд, который он обычно строго контролирует, выдает человека, который видел слишком многое. Слишком многое совершил. Час спустя его взгляд все еще тревожит меня.
В пятидесяти ярдах передо мной ветки на крыше палатки мелькают, словно скелеты в ритуальной пляске. Зрелище завораживает.
Ребенком я находила умиротворение, сидя на этом месте и размышляя о том, что мир находится в постоянном движении. Шелест листьев на ветру, взрыв и рябь в луже, куда я бросила камень, ерзанье моей задницы на горячем склоне, хаос пузырьков в стакане кока-колы.
Сегодня ночью кружение и качание ветвей не успокаивают. Не важно, что внутри палатки нет живых, что я это проверила, как и замок на калитке, прежде чем расстелить одеяло на кочках.
Меня тревожит лассо в пикапе Шарпа. Новая мысль не дает покоя. Что, если Шарп сам расквитался за Лиззи Соломон? Последовал за Челноком к озеру, украл лассо из его пикапа, огненным кольцом затянул у него на шее и затащил в техасскую глиняную бездну размером в две тысячи акров, где никто его не найдет? Или то был яростный танец воды и мускулов, интимный и близкий, пока голова Челнока не ушла под воду?
Неужели я наблюдаю гибель Челнока в водяных брызгах, которые вижу? И это немой фильм, который крутят в глазах Шарпа?
Я сжимаю рукоятку маминого пистолета, который лежит на простыне в розовый горошек. Я не выпускаю его из рук с тех пор, как легла. Больше всего меня успокаивает, что я понимаю простую физику этого оружия — максимальная разрушительная энергия при минимуме отдачи.
Впрочем, это мне не поможет, если последователи Буббы Ганза разобьют вооруженный лагерь у меня на пороге. Для большинства из них носить с собой пистолет — все равно что носить кошелек. Техасская культура ношения оружия связана с историей, борьбой за выживание, техасским мифом. С тех времен, когда апачи, исполняя свой завораживающий танец в прериях, выпускали в захватчиков не менее двадцати стрел, прежде чем те успевали перезарядить свой однозарядный револьвер.
Мне хочется верить, что лассо принадлежит ему, а не Челноку, что он использует веревку, чтобы тащить норовистого теленка или методично обматывать столбики забора на закате, в своего рода ковбойской медитации. Хочется верить, что люди развиваются в правильном направлении и количество насилия в нашей ДНК медленно уменьшается. Что теперь мы больше похожи на лассо — не такое кровавое и более гуманное приспособление, чем его предшественник, нож для поджилок, — лезвие в форме полумесяца на конце шеста, которым перерезали связки на задних ногах коровы, чтобы ее обездвижить.
Но я знаю, что мы спустились со звезд, которые не смеются в вышине, как в «Маленьком принце». И не мерцают — это иллюзия, созданная земной атмосферой. Сегодня, как и каждую ночь, я смотрю на звезды, которые либо уже мертвы, либо пытаются выжить в своем водовороте насилия: бури извергают железный дождь, галактики пожирают друг друга, черные дыры разрывают на части все, что к ним приблизится.
Я слишком приблизилась к Шарпу. Я это понимаю.
И все внезапно стало очень сложным.
Теперь я не знаю, то ли у меня разыгралось воображение, то ли причина в другом.
Около четырех утра я подскакиваю на диване в гостиной, не понимая, где нахожусь. Сердце бешено колотится. По телевизору говорят о странных погодных явлениях в Мексиканском заливе.
В десяти футах от меня, за входной дверью, раздается шорох. Еще темно, до восхода часа два.
Кто-то из последователей Буббы с баллончиком краски?
Или вернулся Шарп?
Или кошка Эмм?
Я проскальзываю к определенному месту под окном, откуда с десяти лет наблюдаю за ночными посетителями.
Снаружи никого нет.
Щелкаю выключателем в прихожей и приоткрываю дверь. Свет выхватывает из тьмы потрескавшиеся деревянные рейки крыльца, но дальше сплошная чернота.
Двигатель набирает обороты в нескольких дворах от моего дома, проворачиваясь у меня в животе, как лопата с гравием. Закутавшись в материнский халат, я выхожу на крыльцо, поглядывая на окна и двери и одновременно во двор, где кончается свет и сгущается тьма, словно толпа за невидимой веревкой.
Оранжевая краска не пятнает дом моей матери. Никаких бранных слов.
Я смотрю себе под ноги, и меня охватывает облегчение.
Это была мисс Джорджия, кошка Эмм. Тут, прямо на коврике, кошка потеряла свой жетон.
Я наклоняюсь.
Переворачиваю.
Это не жетон.
Подвеска-шарм.
С гравировкой.
Вивиан.
Подвеска лежит на кухонном столе, рядом с моей третьей чашкой кофе. Я вижу один из пяти ее лучей, похожий на кончик ножа. Она из чистого серебра, ни царапинки, ни отпечатка пальца. Сияющая. Новехонькая. Изготовленная специально для меня.