Ночь тебя найдет
Шрифт:
— Должно быть, это нелегко, — говорит он.
Я понимаю мгновенно. Это не про сестренку Брандо, которая сражается с драконом на больничной койке.
Шарп говорит обо мне, добавляющей в свой флот и ее дракона.
Он проводит пальцем вниз по моей ладони, прежде чем отдернуть его.
Я ненавижу себя за то, что хочу вернуть его палец.
Шарп вылезает из джипа, хлопнув дверцей.
Затем просовывает голову в открытое окно:
— Больше не спрашивай о девушке и браслете.
У него в горле комок.
Он уходит прежде,
Я паркую джип в переулке. Я все увереннее перелезаю через забор, совсем как подросток, но все меньше уверенности испытываю, пытаясь проникнуть в темноту, носящую имя Джесс Шарп.
Больше не спрашивай о девушке.
Его слова словно червячок в моей голове, который копошится и копошится. Так трудно найти баланс между двумя Шарпами — тем, кто сочувствует моим драконам, и тем, который предупреждает меня не заходить слишком далеко.
Я крадусь по двору, огибая столбики палатки и норы тарантулов, и браню себя.
Мне следовало спросить его напрямую: это ты убил Челнока его собственным лассо и оставил лассо в качестве сувенира?
Мне следовало быть более кинематографичной: вытащить подвеску из-под рубашки и поинтересоваться, не он ли забыл ее на моем крыльце? И в палатке Эмм. Я спросила бы, откуда он вообще знает, как пишется ее имя, сокращенное от имени прабабки Эммелин? Я ничего не понимаю ни про него, ни про эти подвески.
Моя голова забита Шарпом, словно ватой, и до меня не сразу доходит, что с лужайки больше не доносятся вопли из мегафона. Вообще ни звука, кроме дальнего скрежета газонокосилки.
Когда я перебрасываю ногу через подоконник в ванной, тишина внутри плотная, словно жижа, в которой я сейчас увязну.
По дороге в гостиную я врубаю кондиционер, отчаянно желая ощутить хоть чье-то присутствие, хоть что-то, что нарушит эту тишину.
Замок на входной двери цел. Разбитых стекол нет. Единственный человек за окном — бегунья-многозадачница с детской коляской и немецкой овчаркой, натягивающей поводок.
Пробегая мимо, бегунья с тревогой оглядывает мой дом.
Причину ее тревоги я понимаю, выйдя на крыльцо.
С качелей на веревке свисает чучело.
На футболке надпись: «Конец близок». Голова-глобус. Вытаращенные глаза, моток рыжей шерсти вместо волос. Нарисованный рот в виде кричащей звезды. Полагаю, это я.
Детская игрушка, ракета, воткнута в грудь там, где должно биться мое сердце.
Я перерезаю веревку и тащу чучело к мусорным бакам в переулке. И только потом решаюсь выйти на лужайку, которая захламлена, как после дня рождения у бесенят.
Сломанные садовые стулья, пустые бутылки из-под воды, обертки от сэндвичей, пакеты из-под чипсов и плакаты раскиданы по траве. Уродливое масляное пятно в виде амебы на подъездной дорожке. Арендованный автомобиль тоже исчез, быстро, как и обещали в автомастерской. Или его украли. Я не хочу об этом думать.
Я подпрыгиваю,
Сообщение от Бридж.
По телевизору показывают Буббу Ганза перед нашим домом. Как ты?
Я тычу пальцем в телефон, испытывая облегчение оттого, что она протягивает мне руку. Тот поцелуй с Майком — словно кусок свинца в моем сердце, который шевелится всякий раз, когда я двигаюсь.
Только что вернулась. Демонстранты разошлись.
Все спокойно.
Про чучело я не упоминаю.
Три точки в сером пузыре на том конце катаются на своих плоских американских горках.
Все гораздо хуже, чем я думала. Не следовало
тебе ходить на его шоу.
Я начинаю писать ответ, но серый пузырь появляется снова. Бридж печатает. Все еще печатает. Пузырь исчезает, теперь это тревожный пузырь. Для меня. Она удалила что-то про Майка? Он рассказал ей про то, что случилось вчера? Одному из моих коллег пришлось пройти курс психотерапии из-за эмоционального ущерба, причиняемого этими исчезающими цифровыми пузырями.
Я смотрю на экран.
Ничего.
Бридж закрыла за собой дверь. Я чувствую где-то в животе щелчок, как в детстве, когда она исчезала в синем коконе своей спальни.
Куда бы мы ни переезжали, она красила стены своей спальни в один и тот же колер. «Святая святых».
Никакой другой оттенок от другого бренда не подходил, даже если был почти в той же гамме и даже если маме приходилось в субботу прочесать восемь магазинов, чтобы найти нужный. Мы втроем красили стены до утра — мама поощряла этот ритуал, потому что Бридж была одержима и не ложилась в кровать, пока стены не обретали оттенок «Святая святых».
Колер на стенах спальни, в которой она спит с Майком, называется «Пармезан». Интерьерный дизайнер, берущая двести долларов в час, настояла на том, что покрасит стены сама, поэтому окантовка вышла такой идеально ровной, что на нее больно смотреть.
Я таращусь в телефон еще пять минут. Больше никаких пузырей. Больше никакой Бридж.
Я выпиваю две бутылки пива «Модело», прежде чем вытащить из-под раковины мусорный пакет и выйти на крыльцо. Почти сразу я замечаю патрульную машину, припаркованную через два дома. Один коп. Очки-авиаторы, такие же, как у Шарпа, на лысине.
Я его знаю. Выращивает в своем саду кабачки с перцами, а потом пакетами раздает их в участке, как денежные пожертвования. Уверена, с оружием он управляется не хуже. И все же вряд ли они послали лучшего.
Краем глаза я замечаю движение во дворе. Кто-то возвращается. Рука находит кобуру под футболкой прежде, чем голова успевает обдумать.
Это Мэри, мама Эмм. Она в розовом спортивном бра и сейчас поднимает с земли плакат, который воткнули в землю в углу двора. Мэри кивает и направляется ко мне с зажатым под мышкой плакатом и тремя смятыми жестянками в руках.