Ночь тебя найдет
Шрифт:
— Прежде чем мы начнем, — я смотрю прямо перед собой, изо всех сил пытаясь звучать бесстрастно, — я никогда не спала с Майком. И не собираюсь.
— И зачем мне это знать?
Я в ярости разворачиваюсь к нему:
— Ты должен это знать, чтобы не проговориться кому-нибудь, что... думаешь иначе. Я люблю свою сестру. И хочу прояснить ситуацию.
— В шоу это не сработало. Твое желание прояснить ситуацию.
— Ты уже нарушил правила.
Кажется, он не собирается меня успокаивать.
— Ты первая заговорила про Майка. Остановимся у этого «Уатабургера»? — Он показывает на противоположную
Я тянусь за рюкзаком, достаю сложенный лист бумаги, протягиваю Шарпу:
— Будешь за штурмана.
Он аккуратно его разворачивает, словно имеет дело с вещественным доказательством.
— Очень разборчивый почерк, — замечает он. — И мелкий. Как у рождественского эльфа, который составляет список непослушных детей. Или у Роя Норриса. Мне нужен микроскоп. И психолог.
— Чертежный шрифт — умирающее искусство инженеров и ученых, — резко замечаю я. — Кому это теперь нужно, если в компьютере пять тысяч шрифтов, только ткни? Но для меня это все равно что использовать бумажные карточки. Каждая черточка заставляет меня думать. И я понятия не имею, кто этот чертов Норрис.
— Рой Норрис был шизофреником и серийным убийцей. Вместе с Лоуренсом Биттакером они создали банду, которую называли «Ящик с инструментами». Их первой жертвой стала шестнадцатилетняя девушка по имени Люсинда, которая возвращалась домой из пресвитерианской церкви в Редондо-Бич. Если верить Норрису, ее последним желанием было «помолиться, всего секундочку». Почерк Норриса описывают как замедленное движение с навязчивой пунктуацией.
Мой желудок завязывается узлами, один за другим, один за другим. Зачем он мне это рассказывает?
— Ты сравниваешь меня с серийным убийцей? — В горле застревает комок. — Думаешь, я способна кого-нибудь убить?
Шарп разглядывает мой список, сосредоточивается на первой цели.
Затем медленно поднимает глаза:
— Конечно способна. Но это не имеет отношения ни к твоему почерку, ни к Рою Норрису. Убить может каждый из нас. Нужно только переступить черту. Затем другую. И снова переступить. До тех пор, пока не перестанешь их замечать.
Луковый запах бургера нисколько не перебивает арбузный освежитель. Кажется, мы с Шарпом впервые в жизни приходим к соглашению, опустив на девяностошестиградусной [37] жаре стекла с обеих сторон на шоссе I-30, и теперь рев моторов сводит на нет любые попытки завязать разговор.
Шарп, дожевывая остатки бекона и луковых колец, жестом велит мне свернуть на следующем съезде.
— Это арбузное дерьмо способно заглушить трупную вонь, — ворчит он, когда я съезжаю с шоссе.
— Большинство освежителей воздуха содержит формальдегид, — машинально замечаю я, — который приводит к раку горла. В освежителях вообще много токсичных химикатов.
Барби Джин Макклин, мастерица распылять краску из аэрозольного баллончика.
— Тебе следует обратить на это внимание Буббы Ганза. Правительство убивает нас освежителями воздуха. Ой, извини, я произнес его имя.
Шарп выпрыгивает из джипа прежде, чем я успеваю остановиться перед первым адресом в моем списке. Мне сразу не нравится дом — мирное приземистое ранчо в Риджли-Хиллс, красивом холмистом пригороде Форт-Уэрта.
Может
Шарп обошел джип и смотрит на меня с недоумением:
— Ты будешь выходить?
Я встаю, слегка пошатываясь. Улица погружена в послеполуденную дрему. Между тем восемнадцатиколесные грузовики снова заводят двигатели у меня в голове. Они почти заглушают голоса, которые взбираются от узлов в животе к моему мозгу. Пот выступает на коже, льнет к бедрам, увлажняет волосы на затылке.
Красный кирпич, красный кирпич, красный кирпич.
Об этом твердят голоса.
Это плохой дом.
Было бы жестоко просить Шарпа остаться в джипе и, подвергнув опасности заболеть раком, сократить его дни.
На полпути к дому все прочие запахи забивает аромат ванили.
Шарп раз двадцать молотит кулаком в дверь, пока крупная женщина в летящем и заляпанном розовом кимоно не открывает входную дверь, таща за собой кислородный баллон.
«Чертов Шарп», — первые слова, которые срываются с ее губ. Вчера вечером после недолгого поиска на «Белых страницах» я сузила список адресов до двух. Шарп вычеркнул первый — дом в городишке Пондер неподалеку от земель, принадлежавших Челноку, и отправил меня по второму адресу, в том же городишке. Теперь я вижу, что он не просто ткнул пальцем в небо.
Разумеется, Шарп отработал все пункты. Опросил каждого родственника Челнока, каждого друга и коллегу. Как и я, он рисовал концентрические круги, пока не осталось ничего, кроме пустого воющего пространства, где больше нечего взять. Причем он сделал это дважды. Не только после исчезновения Лиззи, но и после того, как пропал Челнок. И возможно, еще много раз.
— И тебе доброго дня, Хелен, — сухо произносит Шарп.
— Какой план на сегодня? Вытащишь трубки у меня из носа, пока будешь допрашивать?
Она поворачивается ко мне, блуждая по моему телу исполненным ненависти взглядом, которым владеют суровые техасские женщины и не знают себе в этом равных. Такой взгляд останавливает пищеварение, уменьшает рост на дюйм в день, острыми когтями впивается в сердце. Прямо сейчас он заставляет умолкнуть голоса в моей голове, как будто прихлопывает их.
— Не знаю, кто ты, черт подери, такая, — шипит она, — но будешь моим свидетелем.
Оставив дверь распахнутой, она ковыляет во тьму, таща за собой баллон. Я различаю очертания дивана, кофейного столика, голубоватый отблеск телевизора, который орет на полную мощь.