Одного поля ягоды
Шрифт:
— …Вы считаете себя исключительным, молодой человек?
— Я знаю, что я исключителен, — сказал Том, и его глаза заблестели, озарив его жаждущее лицо. — Я могу это доказать.
Спустя мгновение Гермиона спустилась по лестнице с большим бесформенным мешком, волочащимся за ней.
— Смотрите, что у меня есть! — прокричала она.
— Это ведь не тело? — сказал Том с бесстрастным лицом.
— Это волшебная палатка! — ответила она, бросив мешок в его сторону.
Том несколько секунд утопал в ткани, пока не раздался громкий «ВУШ!», и она сама не разгладилась — стены поднялись над его головой, укрепляясь в
Сбоку открылся проход, впустивший Гермиону и мистера Пацека.
— Мама с папой купили волшебную палатку для подвала, — восторженно сказала Гермиона, бегая по комнате и откидывая разные части стен, которые оказались дверьми. — Чтобы обереги работали, нам нужно будет отключать электричество и водопровод. Если нам придётся проводить здесь продолжительное время, нам понадобится ванная, — папа говорит, что он не может сосчитать, сколько раз люди испражнялись на себя во время воздушной тревоги в бомбоубежищах. Там даже есть волшебная цистерна с проточной водой на кухне. Я уже говорила, что там есть кухня?
— Интересно, — сказал Том ровным голосом. — Ты знаешь, что это значит?
— Что?
— Твой подвал официально стал лучшим местом, чем твой собственный дом, — сказал Том, поднимаясь на ноги и обходя помещение палатки. Он ткнул в стену пальцем, и она прогнулась и смялась, но быстро вернулась в первозданное состояние. — У меня уже здесь есть кровать. Каковы шансы уговорить твоих родителей разрешить мне переехать сюда до конца лета?
— А как же солнечный свет и свежий воздух? — спросила Гермиона, в задумчивости кусая губу. Том мог видеть, что она пытается подобрать хороший аргумент в свою защиту. — Здесь только лампы для света. Они, может, и волшебные, но это не тоже самое, что выходить на улицу.
— Я живу в подземелье десять месяцев в году, меня это ни сколько не волнует, — сказал Том.
Мистер Пацек прочистил горло:
— Я могу предложить решение: окно, которое повторит вид из окна Вашей спальни. Оно будет похоже на те, что находятся в императорских дворцах Вены, созданных для одной из старых эрцгерцогинь, когда она захотела иметь вид на сады перед своим летним домиком в Больцано. Это не настоящее окно, которое открывается и закрывается, а лишь красивая движущаяся картинка. Но оно дарит естественный солнечный свет.
— А Вы можете сделать больше одного? — жадно сказала Гермиона. — Это трудно? Расстояние между окнами влияет на стабильность заклинаний?
Том вздохнул. Это надолго.
«Сносное» было подходящим словом, чтобы описать лето Тома.
Во все прошлые лета ему удавалось днями напролёт не говорить ни о чём, кроме элементарных любезностей. У него была своя комната в приюте Вула, свой угловой столик в столовой, и ему не нужно было ходить в школу во время каникул, поэтому общение с другими детьми было возможным, но не обязательным. Они с другими сиротами пришли к молчаливому соглашению много лет назад, что если они не будут его беспокоить, то он не будет вынужден возвращать им должок сполна.
Но этим летом у Тома не было другого выбора, кроме как прилагать усилия для поддержания отношений с другими людьми: ему надо было думать о том, что сказать, помимо погоды и войны, — двух темах в
Это было терпимо, потому что в этот раз у Тома была магия.
Он расценивал это испытанием на прочность — пережить образ жизни среднего класса из пригорода и остаться невредимым. Если Гермиона могла делать это в течение десяти лет, то он мог вынести в течение десяти недель.
Некоторые вещи были бoльшим испытанием, чем другие.
Такими вещами были приёмы пищи. Том предпочитал проводить как можно больше времени в подвале, читая и отрабатывая заклинания из учебников третьего года. Но еда, к его огромному раздражению, была неизбежна, поэтому три раза в день ему приходилось тащиться наверх, сидеть за столом и отрывать свои мысли от магических тем, чтобы поддерживать разговор. За столом часто обсуждались новости из радиоэфира. Нехватка продуктов, обязательная служба, эвакуации, налёты Люфтваффе на Шотландию и Уэльс. Это были магловские новости, которые ещё в прошлом году Том счёл неподходящими для его собственных интересов, но теперь они были ему неприятно знакомы.
Жизнь была гораздо проще в Хогвартсе, где слизеринцы знали, что ему ни в коей мере не интересен квиддич, а, будучи лучшим на своём курсе, ему не нужно было обмениваться ни с кем конспектами. Поскольку они были в школе, считалось уместным приходить за стол с книгой. Многие из его сокурсников приносили свои домашние работы на завтрак, спеша закончить последние несколько дюймов своих эссе за минуты до срока.
В Хогвартсе он знал, что был другим. Он разделял еду, спальню, гостиную, семь школьных предметов с учениками своего факультета, но держал некоторую дистанцию, вежливое, но отрешённое поведение. Он был отзывчивым и сочувствующим, но не особенно дружелюбным. Никто не называл его по имени. Никто не трогал его или его вещи без разрешения. По правде говоря, это считалось элементарной вежливостью для большинства слизеринцев, воспитанных в традиционных, консервативных семьях, где нормы поведения в обществе не менялись с начала девятнадцатого века. Он бы ничуть не удивился, если бы узнал, что мать Эдмонда Лестрейнджа обращалась к его отцу «мистер Лестрейндж» вместо его настоящего имени.
В доме Грейнджеров его отличия — и его самовнушённая дистанция — были проигнорированы во имя гостеприимства. Доктор и миссис Грейнджер хотели, чтобы он почувствовал радушный приём в их доме, в их семье, и это было одним из самых обескураживающих опытов в жизни Тома. Это было не похоже на первое посещение оперы, когда он сразу устроился там, будто он там был своим, не чувствуя никакой неловкости от того, что к нему с почтением относятся взрослые в два или три раза старше его, которые берут его пальто, наливают ему напитки и называют его «сэр».
Это было противоположным. Грейнджерам было неловко делать вид, что он был частью их семьи: они явно осознавали, насколько неуместным был новый член их «семьи». Том изучал их лица, когда они улыбались и передавали ему мармелад по утрам, высматривая отблески напряжённости в их глазах и морщинках вокруг рта, которые бы явили ему неискренность их дружелюбных приветствий. Однажды он поймает их, когда они оступятся: он докажет им, что их идеи об альтруизме были ничем иным, кроме лжи, которую они рассказывали себе, чтобы чувствовать себя лучшими людьми.