Одного поля ягоды

babylonsheep

— Возможно, — сказал мистер Пацек. — Но только если Вы доверяете человеку наложить Империус и незамедлительно отменить его без попыток использовать его как возможность получить преимущество. И это если не принимать во внимание этические последствия, связанные с наложением Непростительного проклятия на другую ведьму или волшебника, которые, находясь под действием чар, не могут дать истинного согласия.

— Разве в этом есть вопрос этики? — сказала Гермиона, сжимая губы. — Вы накладываете заклятье на кого-то, чей разум контролируется, потому что, пока они под ним, они могут быть опасны для себя и других. Это технически может быть незаконно, но это исправит их, сделает лучше. Разумеется, это

действие должно быть прощено. Это не многим отличается от инокуляции — введения человеку ослабленной коровьей оспы, чтобы у него был иммунитет к оспе.

Мистер Пацек рассмеялся:

— Именно в такие моменты я начинаю понимать, почему кто-то вроде мистера Риддла настолько расположен к Вам.

Карандаш Гермионы скользнул по бумаге:

— Прошу прощения? Что это значит?

— Вы добросовестны, Вы стремитесь защитить других, — сказал он, — но делая это, Вы можете найти причины для оправдания использования Тёмных искусств.

— Но я не использую их и не собираюсь! — жарко сказала Гермиона. — Изучение не означает их использование. Вы сами изучали их, когда учились в школе.

— Изучал, — согласился он, — но я не ищу способы рационализировать их использование или выявлять недостатки в законодательстве, которые бы мне это позволили.

— Думаю, лучше быть как можно более осведомлённой, — чопорно заявила Гермиона. — Почему бы мне не хотеть знать всё о волшебном мире? Хорошие стороны так же важны, как и плохие. Даже если у нашего общества или социальных систем есть недостатки, это значит, что есть места, где можно что-то улучшить.

— А зная лазейки в законодательстве и желая изучать такую магию, не думаю, что я ошибусь, если предположу, что следующее, что Вы попросите меня, — продемонстрировать заклинание из академического любопытства, — мистер Пацек говорил весёлым тоном, а его глаза поблёскивали. — Мы оба знаем, что закон защищает лишь людей, а заколдованные животные, будучи магическими конструкциями, не имеющими внутренних структур для питания и размножения, не являются живыми по биологическому определению.

— Но они же достаточны, чтобы заклинание сработало? — спросила Гермиона, делая паузу от лавины накрывавших её вопросов. — Можно же использовать его даже на неодушевлённых предметах? Как насчёт чего-то пограничного, вроде призраков или растений? Как насчёт настоящих живых зверей, трансфигурированных в неодушевлённые предметы?

— Я мог бы тоже поддаться своему любопытству, — вздохнув, сказал мистер Пацек. — Обереги здесь хорошо укреплены, но я не рекомендую заниматься этим где бы то ни было ещё и никогда не в школе, потому что я не хотел бы видеть Вас следующей по пути герра Гриндевальда. Даже если у Вас самые благие намерения и истинная учёная признательность магического естества, Вы не можете ожидать, что другие посмотрят на это так же, — суровая улыбка пересекла его лицо. — Кроме молодого мистера Риддла, конечно.

Он провёл палочкой и наколдовал маленького голубя с бледно-серыми перьями и розовыми лапками. Он покружился над освобождённым стулом мистера Пацека, кивая головой вверх и вниз. Он курлыкнул и почесался, его было невозможно отличить от настоящей птицы.

«Настоящие птицы, — напомнила она себе, — не могут исчезнуть простым Фините Инкантатем. И лучше использовать эту заколдованную птицу, чем настоящую. Я бы не стала делать этого с настоящим животным и никогда — с разумным существом».

Гермиона вытащила свежий свиток пергамента и острый карандаш для интенсивного ведения записей.

Когда Гермиона вернулась в Хогвартс к новому семестру, она начала видеть больше отличий в образовании между ней и другими людьми.

Гермиона любила школу, и ей нравилось изучать и

учить новые вещи, особенно когда они касались культуры магии и волшебников. Но в конце концов она училась не ради учебы — ей нужны были отличные оценки, но она также хотела что-то делать со своими знаниями. Она хотела сделать вещи лучше, она хотела улучшить мир, который был её по праву рождения, о чьём существовании она была проинформирована только за несколько месяцев до начала магловской средней школы.

Мистер Пацек изучал магическую теорию, но он следовал вглубь только тех отраслей, которые интересовали его лично. Он был специалистом в защите зданий и конструкций, но его истинной страстью было тонкое ремесло создания волшебных окон и изделий из стекла. В других предметах, вроде защиты от Тёмных искусств, или зельеварения, или травологии, он был не лучше и не хуже среднестатистического волшебника.

Так же, как и ей, Тому нравилось учиться — он был одержим накоплением знаний, — но он предпочитал магические дисциплины, которым мог найти практическое применение. Теми, которым не мог, он пренебрегал: историей магии, прорицаниями, магловедением и полётами на мётлах. (Гермиона понимала, что делает последнее несколько бесполезным: зачем волшебникам учиться катанию на метле, если другие способы магического передвижения были быстрее и не включали в себя нарушения Статута о секретности, когда надо было переместиться за пределы Хогсмида? Не каждому хотелось играть в квиддич. А даже если и хотелось, было лишь семь мест для игроков на каждую команду факультета.)

Высшие оценки были вторичны для Тома в магическом образовании. Его главной причиной для обучения было стремление к самосовершенствованию.

В некотором смысле это волновало её, потому что Том достигал выдающихся результатов как ученик и как волшебник. У него было интуитивное понимание практической магии, в то время как аккуратный и логический разум Гермионы боролся с мелкими деталями — когда до этого доходило, магия не имела смысла. (Почему официальные правила гласили, что нельзя было наколдовать или трансфигурировать волшебные деньги, которые были из золота, но было вполне возможно создавать золото с помощью алхимии? Они создали металлические табакерки на трансфигурации второго года, но почему для одного металла есть ограничение, а у других — нет?)

При всех её способностях стать великим исследователем она понимала, что Том может стать великим новатором. Но она не могла представить Тома Риддла, чьи приоритеты не были бы сконцентрированы на том, чтобы сделать себя лучше или могущественнее. Сама идея Тома Риддла-гуманиста не укладывалась у неё в голове: она просто не могла представить никакую из его версий за таким поведением, помогающего миру, который никогда не дарил ему и капли искренней заботы. Если Том был альтруистичен, за этим должен был стоять скрытый мотив.

(Если Том мог цинично относиться к миру, тогда она могла цинично относиться к Тому. Это был не столько цинизм, сколько… Реализм.)

Кстати о Томе, она едва ли разговаривала с ним. К наступлению весны они виделись всё реже и реже. Казалось, после Рождества он начал заводить всё больше «друзей» среди слизеринцев, и его сторона стола была как никогда многолюдна.

За завтраком она рассматривала Тома и его новых спутников. Они все были мальчиками, и она не помнила некоторые лица с их общих уроков, значит, они, должно быть, не были с четвёртого курса. Когда Том садился, они собирались вокруг него. Без сознательного намерения он оказывался в центре, становился сердцем группы, вокруг которого кольцом собирались мальчики. Они ели, играли в карточные игры за столом, общались между собой, но когда Том поднимал взгляд от книг и уделял одному из них внимание, остальные замолкали.