Одного поля ягоды
Шрифт:
— Он такой заботливый, — с придыханием сказала Твайла, прижимая каталог из «Шапки-невидимки» к груди.
Шиван вздохнула:
— Ты же его даже не встречала, откуда ты знаешь?
— Он кажется приятным, — сказала Твайла. — Любой, кто кажется таким приятным, как он, не может быть плохим человеком. Поверь мне, я знаю о таких вещах — я была в тройке лучших в нашем году по прорицаниям. Судя по нему, он, кажется, из дома Сатурна{?}[Твайла действительно хорошая студентка прорицаний: Том Риддл — козерог, а управитель козерога — Сатурн ], а ты знаешь, что это значит?
— Что это значит? — спросила Гермиона, которая
То немногое, что она знала о небесных прорицаниях, она изучала в астрономии — основном предмете, который был гораздо более научным, чем догадки и причудливые интерпретации астрологии. Астрономия была полезна для отслеживания жизненных циклов магических животных и растений, и её можно было сочетать с нумерологией для расчёта наиболее благоприятных дней для варки определённых зелий и зачаровывания определённых предметов. Астрология же, по её опыту, была «полезна» для определения романтической совместимости каждого второго мальчика в их году.
— Что он «сатурнический», под управлением влияния Сатурна, что делает его глубоким и задумчивым, связанным со зрелостью, — сказала Твайла. — Сатурн связан с интеллектом и авторитетом, в контексте отношений и отцовства — Сатурн был отцом главного греческого пантеона. Видишь? Все признаки указывают на то, что он будет хорошим отцом, если он ещё не женат, — её брови сдвинулись от изумления. — Надеюсь, он не женат.
— Сатурн находится в десятом доме, что может означать зрелость с уединённым характером, — с сомнением заметила Шиван. — Что также противоречит интерпретации «отцовства». Ты забываешь, что в греческом мифе Сатурн боролся со своим собственным отцом Ураном и сверг его с престола.
— Ладно, «отцовство» — это перебор, но всё равно всё указывает на его личную склонность к ответственности и традициям. Также он могущественный мыслитель. Интересно, может, он был в Рейвенкло?
— Он бы всё равно не хотел тебя: Сатурны в каденте — независимые и мыслители.
— Как он может быть одиночкой по натуре, если силён в лидерстве?
— Ну, можно быть независимым и лидером…
— Ой, Шиван, не будь таким раком!
— А это что должно значить?!
— Агрессивность и смятение, согласно «Астрологии» Холмейна.
— По крайней мере, я не близнецы. Знаки воздуха никогда не сочетаются с кадентными Сатурнами…
Гермиона свернула газету и положила её в свою сумку, решив, что лучше прийти на урок на двадцать минут раньше, чем сидеть и слушать, как её сокурсницы бросаются толкованиями гороскопа друг в друга. Она всегда могла повторить свои конспекты на задней парте до прихода учителя.
Пока она ждала, что группа первогодок-хаффлпаффцев освободит проход — по какой-то причине хаффлпаффцы всегда ходили табунами, — она заметила, что Том с друзьями закончили завтрак и тоже пошли к двери.
Она покинула Большой зал, намеренно замедлившись, чтобы Том мог её догнать, и, когда он был позади неё, сделала шаг влево и шикнула в его сторону.
— Том!
— Чего ты хочешь?
— Мы можем поговорить?
Он показал головой на следующий перекрёсток. Там был менее используемый коридор, в котором были кабинеты для собраний клубов по выходным. Двери были заперты, потому что все были на занятиях, но сам коридор был пустынным.
Там расположился небольшой альков между вырезанной из камня колонны
— Что такого важного, что тебе нужно было остановить меня? — Том смотрел на неё сверху вниз. — Обычно ты копишь свои недовольства до выходных.
— Я узнала про твои статьи, — сказала Гермиона. — Моя соседка по спальне сказала мне.
— Да? — Том приподнял бровь. — И что она сказала обо мне?
— Ей было много что сказать о Томасе Бертраме, — фыркнула Гермиона, всё ещё раздражённая из-за глупого чтения гороскопа. Серьёзно, даже в мире, где прозрение считалось истинным волшебным даром, искусство астрологии всё равно сильно ассоциировалось с шарлатанством.
«И оно того заслуживало», — подумала она.
— Ты же не ревнуешь? — сказал Том, удерживая взгляд с её, и выражение его лица помрачнело. Его ноздри раздувались, и он продолжил низким голосом: — Знаешь, Гермиона, я бы не отказался от совместной писательской работы — если бы не думал, что идея магического сыроварения окажется слишком поверхностной для твоих вкусов.
— Конечно, я не ревную! — жарко сказала Гермиона. Была крошечная, малюсенькая, микроскопическая крупинка, которая завидовала, потому что она бы хотела, чтобы её слова печатали и рассылали в тысячи домов или чтобы значительная часть народа следовала её личному мнению. Эта зависть не была напрямую направлена на Тома, скорее, стремление увидеть себя там же, успешной когда-нибудь в будущем. Да, решила она, это больше похоже на ревность к достижениям человека, чем на ревность к его врождённому таланту. А достижения может заслужить каждый, независимо от того, одарён он от рождения или нет. Это лишь вопрос приложенных усилий.
Успокоившись, Гермиона спросила:
— С чего бы мне ревновать? Ты делаешь что-то полезное для борьбы с халатностью волшебников. Может, я никогда не стану использовать твои заклинания, так же как мне никогда не понадобятся табакерки, которые мы делали на трансфигурации, но это не значит, что я не вижу ценности в преподавании или изучении новых вещей. Мне бы просто хотелось, чтобы ты рассказал мне об этом, а не думал, что тебе надо это скрывать.
— Хорошо, — отрезал Том. — Это всё, что ты хотела мне сказать? Я бы хотел тебя попросить в следующий раз, когда ты решишь обсудить эту тему, подождать, пока мы будем не в публичном месте. Надеюсь, ты понимаешь, что это должно оставаться секретом.
Гермиона не стала комментировать, что в этот крошечный альков едва ли был публичным местом, когда она потратила пару секунд, чтобы осмотреться, — альков был таким маленьким, что она могла коснуться всех трёх окружающих стен, не выпрямляя рук, а вырезанный карниз колонны мог коснуться головы Тома, если он выпрямится. Он слегка пригнулся и наклонился вперёд, чтобы не расшибиться.
Он был так близко, что она чувствовала его дыхание: с места, где она стояла, она могла пересчитать серебряные полоски на его слизеринском галстуке или вязаные петли на воротнике его шерстяного форменного свитера.