Поле Куликово

Иванов Сергей Иванович

Утром зареченские жители покидали на телеги скарб, привязали коров и коз, табором двинулись по мостам на левый берег: конники принесли весть, что разъезды ордынцев в двадцати верстах. Вливаясь в Великий Посад, телеги беженцев запрудили улицы, заполонили площадь у Фроловской церкви, тогда слободские старшины приказали распахнуть все подворья и впускать пришлецов, как своих родичей. Те, кто пробился на площадь, жались к белокаменной стене. Воевода молчал, и в Кремль никого не пускали, его ворота исторгали лишь отъезжающих. Из отворённых дверей Фроловской церкви

неслось пение. Женщины становились коленями на землю, крестились на церковь, на купола Успенского и Архангельского соборов. Небо расчищалось, засияло золото храмов, хорал вливал в душу грустный покой, и потому неправдоподобными казались чёрные сигнальные дымы, торчащие в синеве за рекой Москвой.

Во главе отряда воинов на крепостной мост въехал железнобронный боярин на рыжем высоком коне. Потные бока лошадей, их забрызганные грязью подбрюшья говорили, что отряд пришёл издалека. Останавливались на ходу мужики, женщины прерывали молитвы, следя за всадниками. Стража в воротах скрестила алебарды, боярин что-то сказал и в ответ раздалось:

– Вертайтесь обратно! Не то слово. Живо, свободитя дорогу!

– Зови начальника!
– потребовал приезжий.

– Нашто те начальник? Слова не знашь - пущать не велено!

– А ну, сытая крыса, зови начальника, не то!..
– Боярин схватился за рукоять меча, но на его голос уже явился в воротах рослый, чреватый стражник в распахнутом полукафтане золотистого цвета, с дорогой саблей на поясе.

– Хто тут буянит? А-а, Олекса Дмитрич. Здорово, сотский.

– Здорово, Баклан. С каких это пор в Кремле у нас с начальником воинского отряда разговаривать не хотят? Где - Морозов?

– Дак нет же в Кремле Морозова, Олекса Дмитрич.

– Отъехал, што ли?

– Ишшо ночью. Занемог он - в деревню свезли ево. Пополудни и мы сдадим стражу, поедем за боярином.

– Кто ж воеводой теперь?

– Я почём знаю? Он не сказал. Велел лишь в детинец никого не пущать, кто слова ево не знает. Нам же - до полудни хозяйство вывезти и уходить.

– Кто-то же из бояр остался за него?

– Может, и остался.
– Баклан ухмыльнулся.
– Ночью многие съехали, да вон и теперь едут.
– Он ткнул пальцем за спину: у ворот стояли, ожидая, когда освободится мост, несколько пароконных повозок.

– А владыка?

– Киприан-то? Чё ему тут делать, ежели князья и бояре, почитай, до единого разбежались? Телеги нагружает. Догоняй-ка ты, сотский, свово князя, чё ты тут забыл?

– Прочь с дороги!
– Олекса пришпорил коня, пузатый Баклан едва успел отскочить с пути. Позади, за рвом, в собравшейся толпе, начался ропот, со стены смотрели пушкари.

– Воры! Иуды! Трусы проклятые!
– Олекса с седла плюнул в чью-то сытую рожу, торчащую в окошечке возка.
– Зачем вас кормит государь? Штоб жрали и гадили на его земле?

Он промчался галопом через Соборную площадь до великокняжеского двора. В гриднице навстречу кинулся Владимир Красный.

– Олекса, брате! Ты ещё - в Москве!

– Што у вас тут творится, боярин?
– спросил Олекса.

– Чего творится?
–

Юное лицо Красного залилось огнём.

– Сидишь посередь Москвы, Москвы же не видишь! В Кремле - одни чернецы, бабы да горстка стражи. Ополченцы шатаются по посаду, народ в смуте, воевода Морозов опять занедужил поносом, скрылся неведомо куда, бояре бегут. А враг в двадцати верстах.

– Не уж то в двадцати?
– Румянец сошёл со щёк Красного.

– Пошли своих - разрушить мосты или сжечь, это немного задержит Орду. Надо садиться в осаду, не теряя часа.

– Ты хотя, што ли, повоеводствуй, Олекса!

– Нашёл воеводу! Языка добыть, ворога потрепать в чистом поле - вот и весь Олекса. Уж лучше ты возьми на себя детинец.

– Не могу я нарушить приказ государя и передать охрану княгини другому. Слово дал. И воевода с меня - не лучше. Этакую крепость боронить - голова нужна, борода седая.

– Может, владыка чего подскажет, а, Владимир?

– Сходи, спроси...

У ворот Чудова монастыря, где жил митрополит, двое чернецов, переругиваясь с ключарём, разворачивали повозку, нагружённую книгами и свитками пергамента.

– Чего не поделили, святые отцы?
– спросил Олекса.

– Да как же, боярин!
– отозвался согбенный седой монах, помаргивая слезящимися глазами.
– Из Симоновского - мы. Наш владыка велел в Чудов перевезти священные письмена, старинные книги, мол, надёжнее уберегутся в Кремле-то. А он не примает.

– Да што я, на улицу вас гоню?
– сердился молодой ключарь.
– Уж и ризница, и книгохранилище доверху заложены - со всех ближних церквей и обителей свезли книги. А в келье да подвалах мыши источат пергаменты. В Архангельском придел пустой, туда и везите.

– Ага! Придел-от - дресвяный, не ровен час загорится. В храм класть не лучше - народ там толкётся.

Олекса, не зная, что присоветовать, поспешил на Владычный двор. Стража узнала его и пропустила. Киприан стоял у крыльца своей палаты, опираясь на самшитовый посох, следил за погрузкой ризницы и своей библиотеки в крытые кожей возки. Он только что вернулся от службы в Архангельском соборе, отпустил бывших при нём игуменов и настоятелей храмов, благословил их разделить испытания, выпавшие прихожанам и духовным братьям, сказав, что обязан последовать за государыней. Он, митрополит, должен иметь влияние на всю Русь, ему сидеть в Москве, отрезанным от паствы, невозможно.

Олекса поклонился владыке в пояс.

– Откуда ты, сын мой?

– Из сторожи, святой отче. Враг - в двадцати верстах.

– Помилуй, Боже, Твоих недостойных рабов, прости наше окаянство, отведи погибель от православных.
– Киприан трижды перекрестился.

– Отче, воевода Морозов исчез, бояре бегут, народ в смятении. Што делать, отче?

– Попы и чернецы служат молебны об избавлении от агарян, утешают народ в беде. А воевод ставить - княжеское дело.

– Отче!
– вскричал Олекса.
– Ты - владыка церкви. Собери остатних бояр, укажи достойного, благослови на воеводство и народ признает его.